— Пошли. Я покажу тебе то, что ты хочешь увидеть. Когда я обхожу кровать и кладу свою ладонь в его, он не отходит от двери, вместо этого притягивая меня ближе. Его пристальный взгляд скользит по моему лицу, словно кристаллы льда, и моя улыбка расцветает дерзким цветком под снегом. — Однажды, Лилль Мейер, я перестану недооценивать твою способность обратить что-либо в свою пользу. Я вытягиваюсь на цыпочках, притягивая Джека ближе, чтобы прошептать ему на ухо с коварной улыбкой. — Я очень надеюсь, что нет, доктор Соренсен. Это помешает моему веселью. Наши взгляды встречаются, хотя мы стоим так близко, что черты лица Джека расплываются. Мои губы скользят по его щетине, я отстраняюсь. Не поцелуй, а соблазн. Обещание. Может быть, награда. Я чуть крепче сжимаю пальцами его руку, и, в последний раз задумчиво нахмурившись, Джек первым спускается по лестнице. В конце концов, мы возвращаемся в его кабинет, где он останавливается у одного из трех книжных шкафов, стоящих вдоль стен. Джек наклоняется и просовывает палец под нижнюю полку, ожидая, пока раздастся тихий звуковой сигнал, подтверждающий его отпечаток. Книжный шкаф открывается и отодвигается от стены, показывая узкий винный погреб с ромбовидными полками, уставленными бутылками. — Ты добавишь меня в свою систему с биометрическими данными? — спрашиваю я, когда Джек проходит в другой конец комнаты и находит еще один датчик, спрятанный под рамкой ниши в дальней стене. Еще один негромкий цифровой сигнал, еще одна полка распахивается, открывая потайную дверцу. — У меня должен быть доступ, по крайней мере, к запасам вина. — Зная тебя, ты найдешь дорогу внутрь без моего разрешения, — отвечает Джек, отпирая железную дверь. — Я заметила, что это не ответ на мой вопрос, доктор Соренсен. Он лишь коротко улыбается, прежде чем щелкнуть выключателем и жестом пригласить меня войти внутрь. Комната трофеев Джека — первая в доме, где я получаю истинное представление о нем. Даже оранжерея больше похожа на окно, которое позволяет мне только заглянуть в его мысли обо мне. Но комната трофеев — это все равно, что распахнуть дверь в его душу. Комната длинная и узкая, вдоль одной стены стоит старый диван, его потертая обивка покрыта покрывалами и разномастными подушками, которые каким-то образом все еще гармоничны. Помимо цветов, я впервые заметила в доме какой-либо цвет и узор, хотя тона по-прежнему темные и глубокие. Напротив дивана и прикроватных тумбочек находится стол и книжная полка, на которой размещены тексты с аннотациями и ряд переплетов. В конце комнаты небольшой стеллаж для хранения, а рядом с ним запертая стальная дверь, от ее неумолимой поверхности исходит холод. И повсюду на стенах картины Джека. Карандашом. Угольным. Наброски плоти, отделенной от костей, — стиль клинический, но вызывающий воспоминания. На некоторых из них бедренные кости, каждая из которых представляет собой уникальное исследование определенных особенностей. Блеск гладкой поверхности надколенника. Крошечные бороздки на межвертельной линии возле шейки кости. На других — ключицы, нижние челюсти, малоберцовые кости. Но наиболее распространенные подъязычные кости. Красивая и нежная, изображенная под разными углами. Неглубокие вогнутости. Меньшие рога, которые соединяют плавающую кость с шиловидно-подъязычной мышцей. А рядом с набросками — сами кости, хранящиеся в запертых стеклянных витринах. Я трачу время на то, чтобы рассмотреть многие из них, сравнивая сходства и различия между набросками и костями. Иногда рисунки являются точными изображениями. На других набросках кажется, что Джек рисовал по другой модели. — Ты рисуешь их перед тем, как убить, да? Вот почему они не всегда похожи, — говорю я, наклоняясь ближе, чтобы рассмотреть одну кость и ее нарисованную пару, которые заметно не совпадают. — Да, — говорит Джек, останавливаясь рядом со мной. Он наклоняет свой напиток к футляру, лед внутри звенит о металл. — Я удивился, что получилось непохоже. — Уверена, удивился не больше, чем мужчина, у которого ты ее взял, — говорю я с усмешкой, прежде чем отвернуться. Я направляюсь к стальной двери, на каждом шагу уделяя время тому, чтобы оценить работы Джека и его трофеи. Я замечаю один набросок, приклеенный скотчем к стене, который не похож на другие, и сразу узнаю обстановку. Это моя квартира, где мы убили Себастьяна. На снимке я сплю на диване, что действительно произошло после того, как мы потратили время на уборку, а Джек отправился забирать свою машину с парковки рядом с клубом, чтобы перевезти тело через границу штата. Однако на снимке Джека на мне нет никакой одежды, хотя я знаю, что переоделась в спортивные штаны и майку, чтобы поспать, пока ждала, когда он вернется. Я помню, как проснулась и обнаружила, что Джек уже вернулся в мою гостиную, он наблюдал за мной темным, нечитаемым взглядом, который, как мне показалось, был больше связан с холодным телом на полу между нами, чем со мной. Может, я была неправа. Я хочу высказать свои вопросы о том, почему на рисунке не так, как в реальности, но Джек уводит меня от эскиза к моей истинной цели, к моему желанному месту назначения. Холодная стальная дверь. Мой пульс учащается в предвкушении. Я не хочу просто видеть тщательно сохраненные последствия его усилий. Я хочу увидеть, как Джек стоит в комнате, где ангел смерти рвется сквозь его тонкие оковы. Я стою рядом с запертой ручкой и поворачиваюсь лицом к Джеку, приподняв брови, он долго смотрит на меня, прежде чем подойти и достать ключ из кармана. Он едва смотрит на защелку, когда отпирает ее, вместо этого не сводя глаз с меня. С глубоким вздохом нерешительности он открывает дверь и придерживает ее, чтобы я могла шагнуть в поток холодного воздуха. Пять бетонных ступенек спускаются в квадратную комнату, стены которой от пола до потолка облицованы белыми панелями из ПВХ. Это очень похоже на медицинский кабинет, с полками из нержавеющей стали, прилавками и столами на колесиках. В одном углу комнаты стоит капельница. На одной полке стоит ряд пузырьков с лекарствами, рядом с ними — поднос со шприцами. На одном из передвижных столов разложены скальпели, реберные ножницы и зубчатые щипцы. В воздухе витает слабый запах отбеливателя. Мое внимание привлекает голубая ваза с маками, стоящая на столешнице рядом с глубокой раковиной из нержавеющей стали. А в центре комнаты — каталка с тонкой черной обивкой и оковами, свисающими с откидных боковых поручней. Я осушаю текилу одним глотком, прежде чем повернуться лицом к Джеку. Он неподвижно стоит на нижней ступеньке, одной рукой сжимая бокал слишком крепко для своей беспечной позы, другой поворачивая зажигалку в кармане. — Итак, — говорю я, мое дыхание выходит паром, когда я ставлю свой стакан на стойку и неторопливо подхожу ближе, проводя пальцем по матрасу каталки, медленно приближаясь к нему. — Вот где происходит волшебство. В глазах Джека появляется подозрение, когда я останавливаюсь достаточно близко, чтобы почувствовать тепло его тела сквозь одежду. Но холодный воздух все равно проникает внутрь, и в тот момент, когда по моему телу пробегает легкая дрожь, его взгляд скользит по мне — губы, горло, грудь, снова возвращается к губам. Остается у меня на губах, как будто слился с ними, даже когда я беру напиток у него из рук. — Почему у меня такое чувство, что я должен опасаться за свою жизнь? — спрашивает он. Я продолжаю держать стакан Джека, а другую ладонь кладу ему на грудь, улавливая биение его сердца, прослеживая за линией мышц, которая сужается к ключице. От моего внимания не ускользает, что его пульс быстрее обычного ровного ритма, биение учащается, когда мое прикосновение поднимается вверх по его яремной вене и останавливается на задней части шеи. — Ты сказал пощадить тебя, совсем ненадолго, — отвечаю я, притягивая его вниз, пока его губы не встречаются с моими. — Время вышло. Я прижимаюсь поцелуем к губам Джека, который становится глубже с каждым вздохом. Мой язык требует попробовать скотч, который задержался на его языке. Легкое касание губ Джека разрушает слой его сдержанности, и он толкает меня обратно к центру комнаты. Одна его рука сжимает мое бедро с такой силой, что остаются синяки, в то время как другая ныряет под подол моей рубашки, чтобы проследить линии ребер, его большой палец медленно обводит нижнюю часть моей груди через кружево. Он возвращается к набухшему соску, стонет, прерывая поцелуй, чтобы впиться зубами в холодную плоть моей шеи. — Ты заронил мне в голову идею, доктор Соренсен. И как только она появилось, я не смогла от нее избавиться, — говорю я хриплым от желания голосом, пока губы и зубы Джека прокладывают дорожку вверх по моей яремной вене. — И что это, Лилль Мейер? — шепчет он между настойчивыми поцелуями. Моя ладонь следует по всей длине его твердой эрекции, и я улыбаюсь его ответному стону. Более сильный укус впивается в мою кожу, когда я крепко обхватываю его член через брюки. Звук скрежещущего металла наполняет холодный воздух обещанием, когда я отпускаю защелку на пряжке ремня Джека. — Холодильная камера в кампусе. Ты помнишь, что сказал перед совещанием?23 — Неужели ты думаешь, что я бы забыл? Я качаю головой, и Джек сжимает мою челюсть, удерживая меня на месте, пожирая меня отчаянным поцелуем. Мое желание совпадает с его, моя потребность в нем свирепа, скручивает естество требовательной болью. Но я заставляю себя подавить это. Я отстраняюсь, прижимая руку к бьющемуся сердцу Джека, и когда он смотрит на меня, нахмурив брови, как будто спрашивая, не сделал ли он что-то не так, я лукаво улыбаюсь ему в ответ. — Знаешь, — говорю я, держа руку на груди Джека, его дыхание ощущается под моей ладонью, — Мне потребовалось слишком много времени, чтобы собрать все это воедино и кое-что придумать, — я поднимаю палец над металлическим стаканом, прося о минутной передышке, и допиваю остатки его скотча. В глазах Джека читается тревога, и я мучаю его немного дольше, чем необходимо, прежде чем объяснить, что я имею в виду. — Холод. Поцелуй, когда я дразнила тебя насчет того, что тебе жарко. Пирсинг. В глазах Джека смертельная жажда. Я не отвожу взгляда, когда подношу холодный металл к губам и запрокидываю голову назад, пока осколок льда не скользит по моему языку. Когда я опускаю стакан, то демонстративно протягиваю кусочек льда сквозь поджатые губы, держа его, как приз. Затем я ставлю стакан на столик в пределах досягаемости и хватаюсь за пояс брюк Джека, притягивая его ближе. — Ты будешь милым со мной, Джек? — спрашиваю я, мои широко раскрытые глаза являют собой воплощение добродетели, когда я прижимаюсь к его груди, с мучительной медлительностью опуская руку вниз, чтобы освободить его эрекцию. Джек хватает меня за локоть и поддерживает, пока я опускаюсь коленями на твердый бетон. — Блять, ни за что, лепесточек. Невинность на моем лице рассеивается, как маска из тумана, сгорает, обнажая порочное существо, скрывающееся под ней. — Спасибо за это, черт возьми, — говорю я, сжимая его эрекцию. Я провожу кусочком льда по одному из шипов, расположенных ближе всего к основанию его члена, облизывая пирсинг «Альберт», наслаждаясь капелькой соленого предъэякулята на головке. Дыхание Джека становится прерывистым, когда лед медленно движется по титану кругами, от одного шипа к другому, охлаждая их, гранича между удовольствием и болью. Он стягивает с себя рубашку, выражение его лица почти страдальческое, как будто он горит и отчаянно нуждается в объятиях холодного воздуха. Но если он страдает, я здесь не для того, чтобы предлагать милосердие. Я ласкаю головку его члена нежными, дразнящими облизываниями, прослеживаю линию его пирсинга, прежде чем взять его зубами нежным рывком, от которого Джек шипит. — Господи… блять… — Джек откидывает голову, его руки запутываются в моих волосах, глаза закрываются, когда он погружается в удовольствие от противоречивых ощущений, холодный лед борется с моими теплыми губами. Я провожу кончиком языка по пирсингу в виде колечка, и он стонет, крепче сжимая мои пряди. Мои движения замедляются, пока он не встречается со мной взглядом, и я отстраняюсь, чтобы положить тающий лед на язык, держа его эрекцию у основания и облизывая каждую ступеньку из пирсинга в виде штанг. Когда Джек вздрагивает, а его глаза становятся чуть больше тонкой полоски серебра вокруг расширенных зрачков, я хрущу кусочком льда и беру другой из стакана на столе. — Однажды я пообещала себе, что заставлю тебя страдать, — шепчу я, проводя льдом вверх по одной стороне титановых шипов и вниз по другой. — Это было не то, что я сначала имела в виду, но должна признать, доктор Соренсен, мне это нравится гораздо больше. Я не тороплюсь со штангами, катаю лед по кольцу, посасываю другие шипы, провожу ногтями по его яйцам, прижимаюсь к ним губами, втягиваю их в рот. Иногда он шипит мое имя, как проклятие. Что-то на датском слетает с его губ при прерывистом дыхании. Din skide gudinde. Du dræber mig24… Хорошенько и по-настоящему помучав, я беру головку его члена в рот и сосу, закрыв глаза и постанывая. Его сдержанность разлетается вдребезги от жара моего рта. — Открой глаза, — приказывает Джек, сжимая в кулаке мои волосы и придвигаясь ближе, проталкивая свой член глубже. Я делаю, как он говорит. Но я не тороплюсь встретиться с ожидающим меня взглядом, скользя по каждому дюйму напряженных мышц, возвышающихся надо мной. Когда наши взгляды встречаются, магниты словно встают на место. Я не могу отвести взгляд. — Я задушу это прелестное горло своим членом, и ты будешь смотреть. Ты возьмешь все, что я тебе дам. Ты проглотишь каждую штангу и каждую каплю спермы. И не сведешь с меня своих прекрасных голубых глаз. Поняла? Мой единственный ответ — мрачная улыбка, которая освещает глаза, и поворот языка по пирсингу. — Хорошая девочка. И с этим приглашением Джек Соренсен трахает меня в рот. Он хватает меня за волосы, запрокидывает мою голову назад, открывает мое горло для вторжения своей длины. Пирсинг проходит по задней поверхности моего языка и стенкам горла, я давлюсь, слезы текут по лицу. Но я не отрываю глаз от Джека. Несмотря на зверскую боль в челюсти и непривычное ощущение титана, скользящего во рту, я все равно хочу большего. Я не могу насытиться им. Ощущаю боль во всей голове. Пульсацию в клиторе. Жгучую потребность в трении. Я хочу всего этого. Каждый толчок проникает глубже, давая мне ровно столько времени, чтобы привыкнуть к его длине и толщине, прежде чем его член снова заполняет мое горло. Я сглатываю и принимаю все это, каждую штангу, пока мое лицо не оказывается почти на одном уровне с его пахом, а запах секса и ветивера не наполняет ноздри. Я провожу руками по его прессу, и он вздрагивает от моего прикосновения, скользящего сквозь пот, собравшийся на его коже с мурашками от холодного воздуха. А затем я обхватываю его за талию и беру еще немного глубже, покачивая головой в такт толчкам, удовлетворенно мыча вокруг его члена. — Кайри… — шипит он сквозь стиснутые зубы. Одна из его рук крепко обхватывает мое горло, и он толкается долго, глубоко и жестко. Я чувствую, как напрягаются его мышцы под моими кончиками пальцев, как его твердая длина пульсирует над моим языком. А потом он выкрикивает мое имя, звук прорезает холодный воздух, его сперма — горячее вторжение, которое я проглатываю со сдавленным стоном. Я высасываю каждый дюйм его члена, медленно выпуская его изо рта с громким хлопком. Джек дрожит, воздух затуманивается от его выдохов. Он поворачивается, хватаясь за край каталки, как будто у него подкашиваются ноги, а я поднимаюсь, вытирая рот и щеки рукавом одолженной у него рубашки. — Это еще не все, да, Джек? — спрашиваю я, отворачиваясь к полкам. Он не отвечает, но я чувствую, как его вопрос повисает в воздухе. Я смотрю на аккуратный ряд пузырьков с лекарствами. Сукцинилхолин. Адреналин. Лавнокс. Мидазолам. С лукавой улыбкой я достаю флакон с полки.