– Не думаю, что стоит так делать, – возразил он. – Ощущению личной безопасности жителей это не поможет – наоборот, нарушит рутину их жизни и лишь усилит страх. Сабан поглядел на него с уважением. – Кроме того, для меня объект – заведующая садиком, – добавил Авраам. – У меня есть ощущение, что она знает, кто подбросил этот чемодан. Я хочу, чтобы Хава Коэн созрела, поняла, что она у нас на прицеле, и завтра или послезавтра, когда я узнаю побольше, я приглашу ее на дополнительный допрос. Только в праздничные дни до него впервые дошло: воспиталка утверждает, что между чемоданом и ее садиком нет никакой связи, не потому, что верит в это или боится, что поиск такой связи напугает родителей. Она сказала это только потому, что знает про эту связь. Прекрасно знает, кто подложил чемодан и кто пригрозил по телефону. Инспектор еще не мог сказать наверняка, сделала ли она это, потому что боялась угрожавшего ей человека, или потому что ей было что скрывать. В зал заседаний вошла секретарша Сабана, которая поставила перед шефом чашку горячей воды и несколько рогаликов и что-то шепнула ему на ухо. – Хорошо, Ави, прекрасно. Прекрасная работа, – сказал он. – Продолжим? Авраам не успел ответить на вопрос Шрапштейна и сказать, что телефонный звонок – это, возможно, важное сообщение, а его просьба присоединить к делу еще одного следователя была временно отклонена из-за нехватки рабочих рук. В продолжение заседания инспектор Эрез Инли доложил, что собирается закрыть дело о вооруженном ограблении банка «Игуд». Один из двух подозреваемых по-прежнему все отрицал, но второй на допросе раскололся. – Это займет еще денек-другой, не больше, – пообещал Инли. Шрапштейн был назначен главой специальной следственной группы, которой предстояло расследовать покушение на улице Шенкар. Подстреленный там уголовник был всем хорошо известен и в расследовании участвовать отказался. А из опроса очевидцев выяснилось лишь то, что стрелявший ехал на сером скутере «Ямаха T-Max» со скрытым номером и что на нем была черная футболка с изображением петуха и словом «POLSKA». – Что значит «POLSKA»? – поинтересовался Бени. – Мы проверили. Это означает Польша. По-польски, – ответил кто-то из группы. Сабан снова заморгал. – Польша? Страна? Сколько народу носит такие футболки? Просто выясните, где такие футболки продаются и кто покупатели. Во время заседания новый начальник, по крайней мере, дважды спрашивал мнение Авраама, даже когда речь шла о других делах. * * * Хаим Сара вошел в кабинет в половине первого. Худой, с прямой спиной, выше среднего роста, чисто выбритый. Он был гораздо старше, чем предполагал Авраам, и волосы у него были седые. Одежду, на взгляд инспектора, он носил очень поношенную: узкие коричневые брюки с таким же коричневым кожаным ремнем, рубашка на пуговицах, которая из-за долгой носки и многих стирок превратилась из белой в серую, с потертым воротничком, и коричневые, до блеска начищенные ботинки. Было ему за пятьдесят, и он занимался кейтерингом[5]. Проживал на улице Аронович в Холоне, примерно в двухстах метрах от того места, куда подложили чемодан. Аврааму показалось, что он уже где-то видел этого человека, но где и когда, он не помнил. Инспектор позвонил ему в двенадцать, и, к его удивлению, Сара сказал, что может приехать в участок через полчаса. Авраама смутило кое-что еще, чему он не мог найти объяснения. На его вопросы Хаим давал короткие, очень сжатые ответы. Некоторые фразы обрывались посередине, будто он не знал, чем их закончить, к тому же голос его звучал очень глухо, и была в нем напряженность, которая особенно чувствовалась во взгляде. Но он не лгал и ничего не скрывал. Его ответ затянулся только один раз – полицейскому показалось, что этот человек избегает говорить прямо. – Вас вызвали по делу о подозрительном предмете, подкинутом к детскому саду на улице Лавон, – сказал Авраам. – Как я понимаю, ваш сын посещает этот детсад? – Да. Шалом туда ходит, – ответил Сара. От вопроса, как в столь пожилом возрасте Хаим умудрился стать отцом, следователь воздержался, хотя спросить ему это очень хотелось. – Я – инспектор Авраам, ответственный за ведение этого следствия. Пытаюсь выяснить у родителей детей из этого садика, не припомнят ли они что-то неординарное, нечто, что вызвало у них опасение или страх. Авраам был уверен, что Сара – возможно, из-за его возраста – никак не связан с другими родителями и не знает, что пока на допрос вызвали его одного. Полицейский не собирался рассказывать ему о том, что уже слышал о его стычке с Хавой Коэн. Он ждал, чтобы Хаим рассказал обо всем сам. Сара покачал головой. Ничего необычного ему не припоминалось. Он сидел на стуле прямо, сложив руки на коленях и прислонившись к его спинке, как будто его к ней привязали. – Вам известно о каком-нибудь конфликте между жильцами дома и заведующей садиком? – продолжил допрос Авраам. Хаим ответил, что ничего такого не слышал. – Скажите, пожалуйста, кто отводит вашего ребенка в садик и кто его забирает? Вы или ваша супруга? – задал инспектор новый вопрос. – Сейчас – я, жена уехала. Авраам написал на лежащем перед ним листке бумаги «Жена уехала» и решил расспросить об этом попозже. Он искал голос женщины. – Хорошо. Когда вы приводили или забирали ребенка, в предыдущий день и назавтра, после того как подбросили этот чемодан, не заметили ли вы, что поблизости шныряет подозрительный человек, кто-то, кто привлек ваше внимание? – Нет, – ответил Хаим после длительного молчания. – Уверены? Ничего необычного? Может, кто-то в фуфайке с капюшоном? Кожа у Хаима Сары была гладкой, без морщин, а зубы – желтыми, но запаха курева от одежды Авраам не почуял. Несмотря на то что сидящий перед ним человек отвечал тихо, выглядел он напряженным и испуганным. Инспектор собрался задать ему тот важный вопрос про скандал с воспитательницей, но в последнюю минуту решил спросить что-нибудь легкое – снять напряжение. – Вы живете в этом районе много лет? – поинтересовался он. Перед тем как Сара снова заговорил, прошла долгая пауза, как будто он не знал ответ. – Наверное, лет двадцать, – сказал он наконец. – А до этого? – До чего? Это было странно: самые простые вопросы вызывали у Хаима неуверенность и заикание. Он рассказал, что перед тем, как переехать в Холон, жил в Нес-Ционе. – Расскажите мне вкратце о садике и воспитательнице, – попросил инспектор. – Что вы о ней думаете? – Садик открылся только несколько недель назад, я еще не… – Сара запнулся. Авраам ждал, пока не понял, что продолжения не будет. – Известно ли вам, были ли у кого-то из родителей с ней размолвки? – спросил он тогда. – Нет. – Лично у вас размолвок не было? Вот на этот вопрос Сара ответил быстро и дал полный ответ. – У меня с ней несколько дней назад была стычка, – сообщил он и рассказал, что они с женой считали – наверное, зря, – что дети в садике задирают их сына. Он увидел на его теле синяки, а как-то раз сын вернулся домой с открытой ссадиной на лбу, которую приобрел, когда бежал. И утром он не захотел идти в сад – сказал, что боится. Жена поговорила с воспитательницей; та все отрицала. Тогда Хаим сам пошел в садик поговорить с ней, и она сказала, что ничего такого не было. Ему показалось, что она в присутствии других родителей намекает на то, что это он сам бьет своих детей. Он вскипел, и хотя до рукоприкладства дело не дошло, он в любом случае знает, что поступил неправильно. Авраам попытался мысленно представить себе этот разговор между пожилым мужчиной, с его запинками и неречистостью, и Хавой Коэн. Даже когда он сам расспрашивал эту женщину, она говорила с ним на повышенных тонах, и у него возникло ощущение, что его атакуют. И она без продыху врала. Врала насчет угроз по телефону и насчет стычек, которые у нее были. Сара же не соврал. Внезапно Авраам – впервые с начала расследования – подумал о детях, которые ходят в этот садик. От года до трех. Некоторые, может, еще и говорить не умеют. Неужели Хава могла их обижать? Полицейский не знал, способна ли она на такое, но ему показалось, что способна. Недаром же, пока он ее допрашивал, ему вспомнилась Хана Шараби. Он попытался отделаться от образа тощенького мальчишки, возникшего у него в мыслях против его желания. От этого худенького юного тела, которое отец шмякнул об стену и которое потом недвижно лежало на полу. Офер Шараби… Может быть, он снова вспомнил мертвого мальчишку из-за встречи со Шрапштейном на заседании? – Когда это случилось? – спросил инспектор Сару. – Что случилось? – переспросил тот. Прошла минута, пока этот пожилой мужчина не пришел в себя. – Ваша с ней стычка, – пояснил Авраам. – Недели полторы назад. – То есть перед тем, как подкинули чемодан, – сказал полицейский, и Хаим промолчал. – А может такое быть, что еще у каких-то родителей были с воспитательницей разногласия? – задал Авраам очередной вопрос. – Не знаю. Может, только мои дети… – И снова Хаим не стал продолжать то, что хотел сказать. – Вам кажется, что она обидела вашего сына? – Воспитательница? Ни в коем разе. Мы и не считали, что это она. Мы думали, что это дети… Я бы к ней Шалома не приводил. – И Сара снова застопорился. * * * Была ли во время этого допроса минута, когда Авраам вдруг заподозрил, что именно Сара и подкинул чемодан? Если она и была, то улетела. Сейчас он в основном испытывал неприязнь к Хаве Коэн, и это чувство все нарастало. Было еще несколько вопросов, которые он должен был задать, и Авраам продолжил: – Где вы были утром, когда к садику подложили этот чемодан? – С детьми. – Дома?