– Да. Я привел их в садик. – Но до восьми утра вы все время были с ними? – Да. Нет. На самом деле нет. Я каждое утро рано выезжаю – за булочками для своего дела. – В котором часу? – Может, в пять… Авраам поглядел на часы в углу экрана и на свои заметки и вспомнил, что нужно вернуться к уехавшей жене. Чемодан подкинули гораздо позже пяти утра, но если Сара оставил своих детей в пять, он мог сделать это и позже. От его квартиры до садика три минуты пешком, не больше. Инспектор попытался представить себе этого сидящего перед ним пожилого человека в фуфайке с капюшоном – и не смог. Сара, ко всему прочему, был выше среднего роста, а по описанию свидетельницы, человек, подбросивший чемодан, был низкорослым. – Хотите пить? – спросил полицейский, и Хаим Сара ответил, что нет. Авраам с минуту поколебался, стоит ли настоять и заставить его подняться, чтобы он сам налил себе стакан воды. Он представил, как через короткое время Сара войдет в детский сад за сыном. Странный и медлительный среди молодых родителей. Скажет ли он Хаве Коэн, что его допрашивали в полиции? Скорее всего, нет, хотя Авраама порадовало бы, если б сказал. Ровно в три перед входом в садик остановится патрульная машина. Инспектор не стал просить Хаима, чтобы тот не рассказывал про свое посещение участка. – Продолжим. Вашей жены в то утро не было? – спросил он. – Нет, она уже уехала. Я был с ними один. – Мне бы хотелось поговорить и с ней тоже. Куда она уехала? – Она уехала примерно две недели назад. На Филиппины. Там ее семья. – Ясно. Вы помните точную дату ее отъезда? – Две недели назад. Дату я могу проверить. – И почему же она уехала? – К отцу. Он болен. – А когда она возвращается? – Примерно через неделю-другую. Все зависит от его самочувствия. Вы можете ей туда позвонить, если это необходимо. Распрощавшись с Сарой, Авраам написал на листке бумаги дополнительное замечание: «Проверить, был ли у звонившей акцент». * * * Сразу после обеда, даже не выкурив сигарету, он позвонил Орне Хамо, мамаше, которая забрала сына из этого садика. Эта родительница, в отличие от Сары, была болтушкой и, казалось, только того и ждала, чтобы ее вызвали на допрос. Аврааму не пришлось ничего спрашивать. Как и Хаим, Орна ничего не скрывала. Инспектор сказал, что звонит, чтобы пригласить ее для дачи показаний по поводу муляжа взрывчатки, подброшенного к садику на улице Лавон, и она ответила: – Вы не представляете, сколько всего я могу рассказать! Затем Хамо сообщила, что не может явиться в участок прямо сейчас, потому что дома у нее месячная малышка. Но молчать она тоже не может. – Хочу, чтобы еще до того, как я приду, вы поняли: эта воспитательница – преступница, и будь я покруче, я бы ее прибила! – заявила женщина. Она рассказала, что с первого дня почувствовала там какой-то непорядок. Ее сыну только год и восемь месяцев, он младше большинства детишек, и поскольку еще ничего не может сказать, она через неделю после открытия садика без предупреждения заскочила туда. Детки были во дворе, сидели в песке без всякого надзора. Орна не увидела своего сына, даже когда вошла внутрь, но услышала его плач. Открыв дверь в туалет, она увидела его в каком-то заплесневелом углу. Он сидел там на маленьком стульчике. Хава Коэн пришла со двора и попыталась что-то объяснить, но из начавшейся перебранки, быстро перешедшей на крик, мать поняла, что ее сынок целыми днями сидит на низком стульчике в углу комнаты или в туалете, и ему не разрешают даже двинуться. Потому что он плакса и, по утверждению воспитательницы, ходит не так хорошо, как остальные дети. – Я ее не поколотила, но поверьте мне, была на грани, – заявила Хамо и добавила, что, как ей кажется, в этом садике творятся вещи, которые полиции необходимо проверить. И она не сомневается в том, что там есть какая-то связь со взрывчаткой. После разговора с Орной Авраам закурил на ступеньках, ведущих в участок, – он так долго не держал сигареты во рту! Этот разговор с мамашей расстроил его. Он стал думать о ее малыше, которого закрывают в туалете без права на выход. И о сыне Сары. О его синяках и о ссадине на лбу. Опасения, связанные с Хавой Коэн, все больше перерастали в отвращение, и инспектору надо было напомнить себе, что ловить в западню следует не ее, а того, кто подкинул чемодан. Но, может, следует получить разрешение у Сабана и начать уголовное дело также и против этой воспиталки? И тут еще эта утренняя встреча со Шрапштейном, который как ни в чем не бывало уселся рядом с ним в зале заседаний! Будто при последнем расследовании ничего и не случилось. И его улыбочка, когда Авраам напомнил про угрозу по телефону и попросил отнестись к этому расследованию как к чрезвычайно срочному делу. С этой их встречи инспектор чувствовал в себе взвинченность, которую пытался подавить. * * * Сдержаться Авраам не сумел. Если б он поговорил с Марьянкой, она уж точно уговорила бы его этого не делать, но Марьянка уехала к родителям, и они договорились, что созвонятся только вечером, когда она вернется. Услышав в трубке женский голос, инспектор только и сказал: – Илана. – Привет, Ави, как дела? – отозвалась Лим. – Как прошли праздники? Авраам постарался говорить так, чтобы его слова звучали небрежно: – Погоди чуток. У тебя есть минутка времени? Я хотел кое о чем спросить… Несколько дней назад ему казалось, что в полиции нет человека, которому он доверял бы больше. Это была Илана Лим, принявшая его в отдел расследований, направлявшая его первые шаги, обучившая его почти всему, что он знал и умел. Если был на свете кто-то, от кого он ничего не утаивал, то это она. Авраам сказал, что случайно узнал про отчет, который она написала по поводу дела Офера Шараби, но не спросил, почему она не сказала ему об этом отчете и почему не послала ему копию. Илана помолчала, потом тихо ответила: – Да, я написала отчет. Ты ведь знаешь, что когда это дело взорвалось, оно наделало много шума, и посыпались вопросы. В ее голосе не было смущения, но она не сразу ответила на вопрос инспектора, может ли он прочитать этот отчет. В конце концов Илана сказала: – Мне не положено это делать. Но я его тебе пошлю. Это нормально. Но мне хочется, Ави, чтобы ты, как прочтешь его, поговорил со мной. Я тебя знаю. И не хочу, чтобы ты исчез, не сказав ни слова. Он тут же вернулся к себе в кабинет, открыл почту и прочел свои записи по допросу Сары и резюме разговора с Натали Пинхасовой, состоявшегося в канун праздника. Когда они запустят расследование об издевательствах над детьми в садике, Натали пойдет первой. И Авраам не сомневался, что она будет с ними сотрудничать. Его глаза остановились на фразе, которую девушка произнесла, говоря о прежней помощнице – что та уволилась за несколько дней до начала года. Может, ей известны еще какие-то детали по поводу того, что происходит в садике? В полпятого инспектор позвонил Пинхасовой и поймал ее в автобусе по дороге домой. Услышав его голос, девушка испугалась, а как звали предыдущую помощницу, она не знала. – У меня к вам еще вопрос, – сказал полицейский. – По поводу женщины, которая позвонила в садик в тот день, когда туда подбросили чемодан. Не помните, у нее был акцент? Этого Пинхасова точно сказать не могла. – Акцента вроде не было, – проговорила она. – Русского акцента? Кажется, нет. Хотя, может, что-то такое и было… Внезапно Аврааму пришла в голову новая мысль. – А сегодня вы не заметили ничего необычного? – спросил он. – Да нет, – ответила Натали. – Была на улице полицейская машина, но ничего такого вроде не случилось. – Если произойдет что-то особенное, пожалуйста, поставьте меня в известность, договорились? Любая мелочь. Мне важно знать, не заговорила ли с вами Хава Коэн про эту угрозу по телефону, не упомянул ли кто-то из родителей про взывчатку, ладно? И сообщите мне, пожалуйста, не перестали ли приводить кого-то из детей в садик, не заметили ли вы поблизости кого-то подозрительного – все, что покажется вам необычным. Орна Хамо тоже не знала имени предыдущей помощницы, но через короткое время перезвонила Аврааму с информацией. * * * Вечером, вместо того чтобы ехать домой, он снова отправился на море, где остановился на набережной возле киоска и купил бутылку холодной «Короны». Скинув ботинки и стянув носки, уселся во всей остальной одежде на песок на пляже Буграшов. Неподалеку от него плясал лысый, голый по пояс мужик – плясал медленно, странно, хотя никакой музыки слышно не было. Две пожилые женщины занимались йогой, мимо проносились бегуны… Перед тем как выйти из кабинета, Авраам набрал номер, полученный от Орны Хамо, и ему ответила какая-то девочка. Он попросил к телефону Иланит Хадад, но девочка сказала, что она уехала. Инспектор спросил, когда она возвращается, и девочка ответила, что не знает. Не знала она, и куда уехала ее сестра. – Если вам нужно срочно, поговорите с мамой. Она возвращается вечером, – предложила она. А от Иланы Лим почта так и не пришла. Море было темным и беспокойным, на горизонте мерцали точечки света от грузового судна. «Вот бы так уставиться и глядеть…» – подумалось Аврааму. В каждом расследовании есть миг, когда внезапно кажется, что никогда этой картине не проясниться. Что деталей слишком много и слишком они обтекаемые и далекие друг от дружки, как люди, сидящие на берегу. Все тонет во мраке или в тумане. Но через некоторое время начинают проступать связи, и картина становится ясней. Во мраке вдруг зажигается новая точка света, и она освещает все остальные точки – детали видятся по-другому, приобретают смысл, соединяются друг с другом. Все, что выглядит далеким, вдруг приближается. На этот раз был чемоданчик, и внутри него – бомба без взрывного устройства. Человек убежал, хромая. Фуфайка с капюшоном и угроза по телефону женским голосом. Воспитательница, которая эту угрозу скрыла и, возможно, издевается (а может, и нет) над детьми, включая младенцев, часть из которых еще и говорить не умеет. И были еще странные детали, которые, возможно, и не связаны между собой: подозреваемый, которого уже освободили из-под ареста, уходил из дома только для того, чтобы съездить в больницу и навестить мать, и женщина-иностранка, уехавшая на Филиппины, чтобы поухаживать за отцом… В общем-то, две уехавшие женщины: одна – домой, на восток, вторая – неизвестно куда. Не в пример прежнему расследованию, здесь море не играло никакой роли. А если так, чего ж он возвращается сюда чуть ли не каждый день? Полуголый танцор перестал танцевать и подошел к двум дамам, занимающимся йогой. Авраам глядел на эту троицу издалека. Но у моря и здесь имелось значение, и внезапно он понял почему. У моря по-прежнему было значение, потому что Офер Шараби все так же оставался где-то в его глубинах. Утопленником. Невидимкой. – А тебе хотелось бы извлечь Офера из моря? – шепнул самому себе Авраам и улыбнулся.