…Когда ребятишки попрощались с его матерью, еще не ведая, что отправляются в путешествие, и тем более не зная в какое, Хаим даже не сказал ей «до свидания». Он стоял возле дома, на цементной дорожке, которую сам же и проложил, и ждал, пока она закончит обнимать и целовать внуков на пороге. Старая женщина плакала и старалась скрыть свои слезы, но Шалом все-таки спросил: – Почему у тебя в глазах слезы, бабушка? И она сказала то, что всегда говорила Хаиму, когда тот был маленьким: – Потому что я резала лук. Сара долго работал в кухне над прощальным письмом Джени. Он просмотрел написанные им слова, после чего пошел в спальню, спрятал письмо в чемодан и снова проверил все ящики Джени. Зачем-то вытащил свадебные фотографии с Кипра и письма, присланные сестрой из Берлина, и посмотрел на корявые рукописные строчки на разлинованной розовой бумаге с кучей сердечек и восклицательных знаков. Внезапно ему в голову пришла идея: дом, куда они поедут из аэропорта и в котором якобы проживает Джени, не обязан быть каким-то рядовым домом в Маниле, перед которым он решит стоять и звонить ей. Можно поехать к тому дому, где Джени выросла. Ему вспомнилось, что она однажды рассказывала об этом за ужином, где сидели его мать и сестра с мужем. Что она выросла в бедном квартале Манилы, по сравнению с которым Холон – прямо Америка. Хаим запомнил, что назывался этот квартал Тондо, потому что его жена потом упомянула про него еще раз. Дом, в котором жила их семья, стоял возле вокзала, на котором ее отец был администратором. А мать Джени работала в прачечной. Кроме того, Сара вспомнил, что его супруга несколько раз произнесла название Тутубан – возможно, это было название улицы, на которой она жила в детстве. Ему подумалось, что, быть может, он сумеет отыскать это название где-то в ее бумагах. Сара представил себе, как они с детьми стоят втроем напротив старого вокзала и прощаются с Джени, хотя ее там и нет. Хаима пробрала дрожь: он понял, что они едут еще и для того, чтобы как бы устроить ей похороны, и снова засомневался, насколько правильным был его план. У Джени похорон не было, да и не будет. Сара зарыл ее ночью, в одиночку, очень торопливо, и сделал все, что мог, чтобы не смотреть на тело. Даже его матери тогда рядом не было. И если ему удастся разыскать тот вокзал, возле которого росла Джени, он придет туда попрощаться с ней. Это будет что-то вроде повторных похорон. Хаим подумал, как что-то изменилось в их жизни, даже еще до того, как они уехали. Это началось после того, как он составил свой план и начал его осуществлять. Полицейский следак оставил его в покое, и Эзер с ним сблизился, доверился ему, положил головку ему на плечо, будто перечеркнув все оскорбления, которые он слышал в адрес Хаима от Джени и из-за которых образ отца сделался для него таким ничтожным… Мужчина стал рыться в ящике в поисках филиппинского паспорта жены и не смог припомнить, видел ли его когда-нибудь. Потом он открыл остальные ящики и отвлекся, потому что на минуту ему показалось, что исчез паспорт Эзера. Его собственный паспорт и паспорт Шалома лежали в ящике для документов, а вот паспорта старшего сына там не было, и Хаим попробовал вспомнить, вытаскивал ли его, чтобы проверить срок годности и брал ли в туристическое агентство. Это было единственное, что потревожило его после обеда, но детям он ничего не сказал, так как был уверен, что не потерял паспорт. И точно, когда они проснулись, Сара обнаружил его на диване в гостиной. Документ лежал под голубой подушечкой. Послеобеденные часы тоже были безмятяжно спокойными, хотя мальчишки поссорились и Шалом расплакался, потому что передумал и захотел привезти Джени джинсы – а блузку, сказал он, пусть дарит Эзер. В конце концов старший брат согласился, и они булавками прикрепили к оберткам подарков картинки, которые нарисовали, и письма, которые написали, после чего всунули бумажные пакеты в чемодан и закрыли его. В дорожную сумку, которую им предстояло взять с собой в самолет, они положили два пакетика чипсов, книжки-раскраски, влажные салфетки и сменные одежки. Хаим рассказал, что поговорил с Джени днем, пока они спали, и что она будет ждать их в аэропорту. Шалом попросился поговорить с ней, чтобы рассказать, что он нарисовал, и его отец сказал, что в той стране, где мама сейчас находится, уже поздно и она спит. Правда, он все же попробовал позвонить ей. Дети рано поужинали, приняли душ, а потом вместе выбрали одежки на завтра и положили их на стул в своей комнате. В семь вечера оба уже лежали в кроватях, и Хаим объяснил, что завтра разбудит их еще до восхода солнца, потому что такси, которое отвезет их в аэропорт, будет ждать у дома в пять утра. Мальчики долго не засыпали, и Сара молча сидел возле их кроватей и ждал, пока не закроются их глазки. Он вспомнил, что всего лишь два дня назад боялся, как бы они не спросили, почему не мама укладывает их спать, как это было всегда. Сейчас они уже не спрашивали, почему именно отец каждую ночь готовит их ко сну, и Хаим был уверен, что, когда они вернутся, дети никогда больше не станут об этом спрашивать. * * * Когда он чистил кухню напоследок перед отъездом, зазвонил телефон. На часах было чуть больше восьми. Сара не сомневался, что это мать, но решил, что звонит она, только чтобы попрощаться. – Ты новости по телевизору смотришь? – спросила мать, и когда Хаим ответил, что нет, сказала: – Включи второй канал. Руки у него были мокрыми, и перед тем как включить телевизор, он вытер их кухонным полотенцем. Нажав кнопку включения, тут же убавил звук – и был потрясен. Больше нет расследования, от которого он должен бежать. Хаим увидел на экране, как из полицейской машины выходят женщина и мужчина, и менты в гражданском ведут их со связанными руками в здание суда. Лиц их Сара не рассмотрел, потому что женщина опустила спрятанную в капюшоне голову, а мужчина поднял рубаху, закрывая лицо. А поскольку начало передачи Хаим пропустил, он не услышал имен арестованных, но понял, что в результате погони оба задержаны после обеда в Эйлате. И что их подозревают в нападении на Хаву Коэн и попытке ее убийства. Нападение, о котором сообщили только этим вечером, произошло в Тель-Авиве, в ночь с воскресенья на понедельник, Хава все еще находилась в больнице «Вольфсон», и состояние ее было тяжелым. Но опасности для жизни не было. «Жестокому нападению на воспитательницу детского сада предшествовало фальшивое взрывное устройство, угрозы и шантаж, – сказал журналист, комментирующий снимки из суда. – Все это, видимо, произошло из-за увольнения женщины, сожитель которой – известный полиции правонарушитель». Хаим закрыл дверь детской. Ночь с воскресенья на понедельник – это та ночь, когда он разговаривал по телефону с Хавой Коэн. Он много раз звонил ей, и она ответила ему чуть раньше двенадцати – так ему, во всяком случае, помнилось, – а короткое время спустя на нее было совершено нападение. Несмотря на то что теперь Сара должен был испытать облегчение, картина мужчины и женщины с закрытыми лицами вызвала в нем дрожь. На их месте мог быть и он. Мысль, возникшая у него при виде этих первых кадров, снова вернулась: всё, с расследованием покончено. Что же, с понедельника садик закрыт? А он и не в курсе… На повторный допрос его не вызвали – как видно, потому, что личности нападавших на Хаву Коэн были сразу определены и выяснилось, что именно они подкинули к детсаду чемодан. Среди ментов, окружавших арестованных, того следака, что вызывал его в участок на допрос, вроде как не было… Снова зазвонил телефон, и Хаим знал, что теперь скажет его мать. – Видел? – спросила она. – Да. Но при этом у него и мысли не мелькнуло об отмене поездки. Наоборот, он пожалел, что они еще не в аэропорту. Оба помолчали перед тем, как мать спросила: – Ты их знаешь? – С какой стати? – отозвался Сара. Он был напряжен и все ждал, что она предложит ему отменить поездку – мол, нет причин сбегать, – так что прервал ее сразу, как только она об этом заговорила. – Хватит! Я уже объяснял тебе, что мы едем ради прощания. – Но зачем же ехать? И какого прощания? Мне страшно, что вы едете в Йом Кипур. Это плохой знак. Нельзя тебе ехать в Йом Кипур, Хаим, или хоть подожди несколько дней. Ничего не случится, если ты подождешь… Сара не ответил. Прервав разговор, он вернулся в кухню, чтобы продолжить уборку. Потом уложил в черную матерчатую сумку туалетные принадлежности и вспомнил про полотенца. В одиннадцать ночи, меньше чем за десять часов до полета, он позвонил в службу такси «Аргаман» и заказал на пять утра такси в аэропорт Бен-Гурион, после чего открыл дверь детской и убедился, что оба ребенка спят. Ночи уже стали попрохладнее, а Эзер спал без рубашки, натянув на себя тонкое одеяло. Когда они вернутся, надо поменять им летние одеяльца на более теплые, подумал Хаим. Он в последний раз убедился, что паспорта и авиабилеты на месте, возле кошелька, и погасил все огни в квартире. 11 Быстрый арест Амоса Узана и Иланит Хадад был результатом скоординированных действий сыщиков Тель-Авива под руководством главы Службы уголовных расследований капитана Иланы Лим и региональной полиции Эйлата. Сразу после беседы с Хавой Коэн в ее больничной палате Илана созвала следственную группу в предоставленный им отделением травматологии кабинет. Были вызваны из дома Элиягу Маалюль и Лиор Зайтуни. На данный момент у них было всего два имени, начерканные раненой рукой Хавы с помощью начальника травматологии: Амос Узан – имя, которое Коэн написала сначала, и Иланит Хадад – имя, которое она добавила после вопросов, заданных Иланой по просьбе Авраама. Когда инспектор увидел на положенном перед пациенткой листке имя Амоса Узана, его словно кто-то с силой толкнул в грудь. И все же он верил, что Сара как-то связан с этим делом, и попросил Илану прямо спросить об этом Хаву. Лим отказалась это делать, но спросила воспитательницу, не было ли в нападении еще каких-то участников, и после того, как она повторила этот вопрос несколько раз, та написала второе имя. Авраму снова пришлось кивнуть. Оно тоже было ему знакомо. Второе написанное Хавой имя давало картину, совершенно отличную от той, что рисовал себе Авраам. Он был прав, предположив, что в нападении участвовали мужчина и женщина и что воспитательница была знакома с нападавшими. Но, видимо, Сара и вправду не тот человек, что подложил чемодан к детскому саду, и не тот, что поджидал Коэн на стоянке в Южном Тель-Авиве и расквасил ей голову. Илана еще дважды спросила Хаву, может ли та сказать, за что на нее напали, но та мотнула головой из стороны в сторону. Тихий плач прекратился, глаза пациентки закрылись, и начальник травматологии сказал: – Вы получили что хотели. Выключите, пожалуйста, камеры и свет, и оставьте ее в покое. Выходя из палаты, Лим попросила Авраама: – Расскажи вкратце, кто эти двое. И инспектор рассказал ей о них. Илана остановилась в коридоре и обернулась к нему. Он остановился напротив. «Так ты говоришь, что мужчина был задержан еще до нападения и освобожден? А с женщиной ты вообще незнаком, хотя знал, что Хава Коэн ее уволила?» – это были слова, которые Авраам прочел в глазах своей коллеги, но вслух она ничего не сказала. Вместо этого Лим двинулась дальше. Инспектор объяснил, что у него не было выхода, кроме как выпустить Узана. Он показал Хаве Коэн его фотографию, и она заверила его, что никогда не видела этого человека. А о связи между Узаном и помощницей воспитательницы, которую уволили за неделю до начала учебного года, Авраам вообще не знал. Он попытался вызвать эту помощницу на допрос, но ему сказали, что она уехала. – И все? И дальше ничего нельзя было сделать? – Эту фразу Илана бросила тихо, словно в отчаянии. Но что же он мог сделать-то? Следственная группа несколько дней следила за Узаном, потом у нее были другие дела. А после нападения Хаим Сара оказался главным подозреваемым и привлек к себе основное внимание инспектора. Сару он в этой короткой беседе с Лим не упомянул, хотя только о нем и думал – время для этого было неподходящим. Несколько минут Авраам шел за Иланой по коридорам больницы, пока она искала свободную комнату, а потом говорила по телефону. Наконец Лим попросила: – Ави, пожалуйста, оставь меня на пару минут. – И исчезла в кабинете, который им предоставили. Авраам вышел из больницы покурить. На часах было семь вечера, и уже стемнело. Инспектор знал, что и эта ночь будет бессонной. Он увидел издалека, как Маалюль в своей серой ветровке, которую носил с весны прошлого года, еще с расследования дела об исчезночении Офера Шараби, выходит из автобуса и направляется к больнице. В душе у Авраама творилось нечто странное и не поддающееся объяснению: он, конечно же, понимал, что и в этом расследовании облажался, но не скис. Разумеется, он дал маху, раньше времени отпустив Узана, но у него было ощущение, что из-за того, что история с нападением близится к завершению, он сможет сосредоточиться на настоящем деле – том, на которое пока никто, кроме него, еще не натолкнулся. Оставалось меньше тридцати шести часов, чтобы успеть арестовать Сару, прежде чем тот успеет сесть в самолет и улизнуть с детьми в Манилу. Но пока что у инспектора не было причин для его ареста. И снова что-то вскипело у него внутри – точно как тогда… * * * С этого момента Илана, не объясняя причин, взяла все дело на себя. Она сообщила Маалюлю и Зайтуни о результатах допроса, состоявшегося в больнице, и определила порядок срочных действий, которые они трое должны предпринять. Шансы на то, что Амос Узан поджидает копов дома, были нулевыми, однако она все же послала туда Зайтуни с полицейскими специального подразделения, которым надлежало осуществить тщательный обыск в его пустой квартире. Информацию о марке машины Узана и о его номерном знаке следовало теперь передать всем патрульным машинам Израиля. Маалюля отрядили допросить мать Амоса, которая лежала в онкологическом отделении этой же больницы, в трех этажах отсюда. Она не знала, где ее сын, и рассказала только, что в воскресенье, накануне нападения, он предупредил ее, что из-за дел по работе не будет приходить несколько дней. Неделей раньше он навещал ее почти каждый день, с приятельницей. То есть это было местом их встреч – и причиной, почему следственная группа не выявила постоянного контакта Узана с Иланит Хадад. Они встречались в больнице, в палате у матери Амоса, куда приезжали и уезжали порознь. Аврааму было поручено познакомиться с членами семьи уволенной помощницы воспитательницы, и он на собственной машине поехал к ней домой, никого заранее не оповестив о своем приезде. Родители Иланит удивились его визиту, но стали с ним сотрудничать, потому что он не выпячивал интереса к участию их дочки в нападении, а все больше интересовался Узаном. Стоило инспектору в первый раз упомянуть его имя, как стало понятно, что он попал им в больное место. Родители Иланит жили в одной из высоток, тесно настроенных в Кирьят Бен-Гурионе. Лифт не работал, и Авраам пешком взобрался на шестой этаж. Когда он пришел, хозяева ужинали, и они пригласили его присесть к столу, стоявшему между кухней и гостиной, на котором была выставлена буханка хлеба, миска зеленого салата и банка творога. Сестры Иланит Хадад, с которой инспектор несколько дней назад говорил по телефону, дома не было, а отец, человек лет пятидесяти, хоть и выглядел намного старше, пошел в спальню переодеться. Авраам сказал хозяевам, что пришел расспросить их по поводу нападения на человека, имя которого он пока не может озвучить. В этом нападении подозревается Амос Узан, а согласно поступившей в полицию информации, у него с их дочерью романтическая связь. Полицейский хотел бы узнать, когда они в последний раз видели Узана или когда слышали о нем от дочери – есть подозрение, что он сбежал, и полиция разыскивает его для расследования. Мать Иланит разрыдалась еще прежде, чем он кончил говорить. Ей тоже было лет пятьдесят, но выглядела она гораздо моложе мужа. На ней были черные тайтсы[10], белая футболка и спортивные туфли, и Авраам решил, что она только что с фитнеса или пилатеса. – С того дня, как она с ним познакомилась, – сказала хозяйка дома, – это другой человек. Вы не представляете, как мы уговоривали ее бросить его! Иланит – хорошая девочка, никогда ни в чем не была замешана, но с тех пор, как она встретилась с ним, я потеряла дочку. Отец девушки промолчал – он просто положил руку жене на плечо. – А где Иланит сейчас? – мягко спросил ее Авраам. – Честное слово, понятия не имею, – ответила она. – Уже четыре дня, как ее нет дома, и она ни разу не позвонила. Сказала, что едет с ним к приятелям, но куда – сообщать отказалась. Она взяла мобильник, но он отключен, и на эсэмэску ответа не было. Аврам постарался усилить ее страх за судьбу дочери, сказав: – Вы правы. Узан – человек опасный, и это дополнительная причина, почему мы хотим как можно скорее разыскать их с Иланит. И тогда женщина сломалась и сказала ему, что после того, как дочь побывала у них и сообщила о своей поездке, она обнаружила, что пропала одна из ее кредитных карточек. Она заподозрила, что это дочь взяла эту карточку у нее из кошелька. А когда позвонила в кредитную компанию, ей сообщили, что картой расплачивались в супермаркете в Эйлате. Блокировать эту карточку мать Иланит не стала. Авраам все еще не открыл ей, что жертвой нападения является Хава Коэн. Вместо этого попросил рассказать про Иланит. Той было двадцать три года. Родилась в феврале девяностого и до знакомства с Узаном – это было прошлой зимой – все еще проживала в доме родителей. После знакомства она стала ночевать у него, иногда целыми неделями, и возвращалась домой, только когда ссорилась с ним или когда Узан исчезал из квартиры. В армию девушку не взяли, потому что у нее врожденная проблема с ногой, легкая инвалидность. Но она пошла добровольцем и проходила службу в качестве армейской преподавательницы. После демобилизации Иланит начала учиться дошкольному воспитанию в колледже Левински, но внезапно под влиянием Амоса бросила учебу. Родители узнали об этом лишь задним числом. Иланит перестала общаться с большинством школьных и армейских подруг, а про отношения с Узаном не рассказывала. Познакомилась она с ним в клубе в Ришоне, и он стал ее первым серьезным бойфрендом. Родители не знали, кто ее сегодняшние приятели, и лишь надеялись, что она не пристрастилась к наркотикам. А главное, они боялись, как бы дочь не забеременела от Узана. Авраам не сдержался и спросил: – А где Иланит работает сейчас? – Да не работает она, – ответила мать девушки. – Ее уволили из детсада в конце года. Инспектор спросил, почему ее уволили, но мать этого не знала.