Авраам вернулся – когда, Сара точно не знал, так как в комнате не было часов – и уселся на стол, перед стулом арестованного, так что ноги инспектора касались его колен. Потом он вдруг протянул руку и кончиками пальцев дотронулся до подбородка Сары, пытаясь приподнять его голову. И голос его был почти мягким, когда он сказал: – Хаим, вы понимаете, что вас уже ничего не спасет? Вы пропали. После этого Сара, не прикрывая ладонями ушей, попытался сбежать от идущих к нему слов, и вместо того, чтобы попросить Авраама не трогать его, исторг из себя другие слова. Задохнувшимся от стыда голосом он спросил: – Зачем вы привели сюда Эзера? – Ваш сын все нам рассказал, Хаим, – ответил инспектор. – Вы меня слышите? Он рассказал нам все. И вы с самого начала знали, что он вас видел. Хаиму захотелось вскочить, опрокинуть следователя на стол и выколотить из него душу, но от потрясения его как будто парализовало, и он сумел лишь поднять глаза. – Вы знали, что Эзер видел, как вы спускаете ее в чемодане. Не притворяйтесь, что не знали. Вы знали, – повторял Авраам. – Ведь именно поэтому вам понадобилось так срочно уехать с детьми на Филиппины. У меня ушло немало времени на то, чтобы понять, зачем вам увозить их в Манилу. Но в конце концов я понял. – Он больше не касался кончиками пальцев подбородка Сары. Мучившая Хаима боль исчезла. С этой минуты он не думал ни о чем, кроме того, что Эзер увидел в ту ночь, и сперва вообще не обратил внимания на то, что следак говорит по поводу их поездки. Лгал ли ему Авраам? Тогда откуда же он знает? Сара решил, что, наверное, он все-таки врет, но Эзер и вправду сказал странные вещи про чемодан у детсада. Хаиму помнилось, что в тот вечер, когда мальчишка впервые сказал ему, что первый папа знает, кто подбросил к детсаду чемодан, и запретил кому-то про это рассказывать, он лежал в своей постели на спине, какой-то до ужаса замороженный. Эти слова вызвали у Хаима смутный страх, но он не думал, что это как-то связано с чемоданом. Что его напугало, так это слова про первого папу. А в последующие дни Эзер почти и не разговаривал, вел себя с отцом настороженно и опасливо; а потом рассказал ему, что первый папа помог Джени ночью сбежать с чемоданом, сказав, что она не вернется. Но дальше мальчик перестал вспоминать первого папу, а Хаим стал натягивать ночью швейную нитку между створками двери детской комнаты и по утрам убеждался, что Эзер во сне не вставал. А в ту ночь, когда убил Джени, он был уверен, что оба ребенка спят. – Не может такого быть, чтобы он это видел, – не подумав, бросил арестованный Аврааму, и тот тут же ответил: – Однако, к вашем великому сожалению, это случилось, господин Сара. И вы прекрасно знаете, что он вас видел. Вам не поможет притворство, что это не так, потому что он рассказал нам не только про то, что видел, но и про то, что сказал вам об этом. Что во всем этом было правдой? Если б Хаиму дали четкий ответ, он, быть может, и признался бы. Но ему казалось, что, проделывая все в ту ночь, он не издал ни звука. Он открыл жалюзи, чтобы слабый свет с улицы проник в темную комнату, запихнул вещи Джени в маленький чемодан и первым делом спустил его в машину. Попутно проверил, спят ли оба его сына в своих кроватках. Может, он поднял шум и разбудил Эзера, когда закрывал за собой дверь? Хаим помнил, что дверь даже не скрипнула. Джени тогда все еще лежала на полу спальни, завернутая в найденное в шкафу одеяло. Вроде бы он, вернувшись, заглянул в детскую, и дети не шелохнулись, а когда во второй раз вышел из дома, теперь уже с Джени на руках, запер квартиру на ключ и не стал ждать у двери, чтобы проверить, не проснулись ли малыши, потому что спешил добраться до машины. Только когда Хаим нажал на газ, он увидел, что час уже поздний, и рванул, чтобы успеть обратно до того, как мальчики встанут, а потом подумал, что может нарваться на патрульную машину, и уменьшил скорость. В Холон он вернулся без четверти семь, и бодрствовал как раз Шалом, а не Эзер. Младший из братьев сам включил телевизор и, сидя в гостиной на полу, спросил: – Папа, а где мама? Хаим ему не ответил… Авраам вернулся на свое место и сел за стол. Он молча ждал, и Сара вспомнил, что Эзер в то утро заспался и они запоздали в садик и в школу. Было ли это знаком того, что он просыпался ночью? Но в то утро Эзер не произнес ни слова. И только через несколько дней, когда возле садика Шалома обнаружили чемодан и они из-за него задержались, он заговорил про первого папу и про то, что увидел. В то утро, проснувшись и не обнаружив матери, Эзер тоже спросил, где она, и Хаим впервые рассказал сыновьям, что она уехала. Никакого плана у него еще не было. И про поездку на Филиппины он подумал через много дней. – Ну что, хотите рассказать, как убили свою жену, или мне ограничиться тем, что поведал нам ваш сын? – спросил Авраам, и арестованный вдруг понял, что подразумевал следак, когда сказал, что он, Хаим, знал, что Эзер его видел, и поэтому решил взять детей в Манилу. – Так вы считаете, что я решил увезти Эзера, чтобы он не говорил с полицией? Поскольку он видел меня с Джени? – спросил арестованный. – Не считаю, господин Сара. А знаю наверняка, что вы спланировали убить там их обоих, – спокойно ответил инспектор. – И за это вы тоже заплатите. Он не должен был такого говорить, и Хаим прокричал это сорванным, словно не своим голосом. И только несколько дней спустя, когда против него было выдвинуто обвинение, он понял, что Авраам произнес эти вещи на полном серьезе. Тогда же Сара снова заорал на него: – Вы не имеете права говорить такое, я никого не собирался убивать! А следак вперил в него безумный взгляд и сказал: – Вы на меня голос не повышайте, господин Сара. Вы планировали убить там двух своих детей, а потом вернуться и сказать, что они решили остаться со своей мамой на Филиппинах, так ведь? Может, это вам и удалось бы. Ведь все думали, что ваша жена все равно уже там, не так ли? И кто стал бы проверять? Их мать уехала. И что же может быть естественнее, чем то, что дети останутся там с ней? А вы только привезли их в Манилу, верно ведь? Вы были просто посыльным. И когда их тела обнаружились бы, ни у кого не возникло бы возможности их опознать, потому что на Филиппинах ваши дети вообще нигде не числятся. Разве не это было у вас в голове? Хаим видел этот безумный огонь в его глазах. И зачем он попытался переубедить инспектора? Может, ему следовало потребовать, чтобы этот допрос прекратили – или продолжили, но с другим следаком… Или в присутствии адвоката… Как кто-то смеет обвинять его в намерении убить своих сыновей? Он закрыл лицо руками, а потом убрал их и все же попытался защититься. – Эзер с Шаломом – это все, что у меня есть. Вы думаете, я бы от них отказался? Да я в жизни и пальцем их не тронул! – Тогда зачем же вы повезли их в Манилу? – тут же спросил Авраам. – Пожалуйста, объясните. Но как это можно объяснить? Они должны были прилететь в Манилу, не увидеть Джени в аэропорту, разочароваться, поехать в тот дом, где она живет, и как бы не встретить ее и там. Там – или в отеле – они должны были получить прощальное письмо, которое Хаим написал от лица жены, письмо, спрятанное в чемодане. Дети не должны были знать, что она мертва; им надо было знать лишь то, что она больше не желает их видеть и что отец – это все, что у них осталось. В последние недели Сара бесчисленное количество раз видел в фантазиях их жизнь, когда они вернутся в Израиль, – жизнь без боли, и это было единственное, чего он хотел для себя и для них. Хаим не успел ответить и рассказать следаку, почему собрался туда поехать, не успел сказать про письмо. А Авраам продолжал орать, как будто уже не владел собой: – И не втирайте мне очки, что купили детям обратные билеты, чтобы возвратиться вместе с ними; вы ведь и жене билет купили! Вы повторили ту же схему. Где вы собирались их там закопать?! Или наметили выбросить трупы в море? Вот что вы сделали бы с их трупами, верно? Просто швырнули тела в море? Возможно, из-за этого ужасного повтора слова «трупы» Хаим взвился в ответ на его слова: – У вас нет права такое говорить; вы что, не понимаете, что я убил ее ради них?! Чтобы их защитить?! Инспектор заулыбался, глядя на арестованного. А тот прекрасно понимал, что сознался, но это было ему уже не важно. – Чтобы защитить их от кого? – спросил Авраам с улыбкой, и она не сползла с его лица, даже когда Сара ответил: – От нее. – От нее? Она их била? Такова ваша версия? И за это вам пришлось ее убить? И тогда Хаим тихо сказал – не самому себе, но и не Аврааму, потому что это предназначалось не для его ушей: – Она их не била. Она их просто не любила. * * * В тот момент допрос и закончился. Даже если инспектор и не сразу это понял. Хаим уже готовился к другому разговору, в котором он будет говорить лишь про детей и объяснит всю правду. Он впервые произнес эти слова вслух, матери он рассказывал другое. И как только слова выскочили у него изо рта, Хаим понял, что у него не будет другого шанса повторить их своим детям. Авраам даже и вникать не стал в эти слова. – Господин Сара, я не верю ни одному вашему слову, – сказал он. – Я хочу, чтобы вы сказали мне сейчас, где тело вашей жены. – Приведите сюда Эзера, – неожиданно попросил Хаим. Что-то резко изменилось в этой комнате, потому что ему уже нечего было скрывать. И ему казалось, что когда следак увидит прощальное письмо, написанное им от имени Джени, он убедится, что Сара не собирался навредить детям и что цель их поездки была другой. – Кого привести? – спросил Авраам. – Приведите моих детей, если хотите узнать, где она, – повторил арестованный, и теперь его голос прозвучал более уверенно. – Я готов рассказать все. Поначалу инспектор отказался выполнить эту просьбу, но Хаим стал настаивать и снова замкнулся в молчании. Его упрямство усилилось, и, как ему показалось, Авраам заколебался. В конце концов следак взглянул на свои часы и вышел из следственной камеры. Хаим остался там один. Время шло, и он все обдумывал, что скажет сыновьям. Он собирался сделать это в Маниле, но в Манилу им уже не попасть. Будь у них время и будь они одни, может, он и рассказал бы им все с самого начала. С того самого дня, как они появились на свет. Эзер родился осенью, а Шалом – летом, в самую жару, и Сара помнил каждую секунду, проведенную в родильном доме, помнил первое прикосновение к ним, помнил, как он в первый раз держал Эзера на руках. Он нес люльку, когда они забрали его домой. Глазки младенца были открыты, и он смотрел вокруг, как будто уже тогда мог все оглядеть. Все сказали, что он очень похож на Джени, а на отца – ни капельки. Но Хаим видел в нем себя. Джени не хотела кормить сына грудью, и отец с первого дня сам давал ему бутылочку и вставал к ребенку ночью, когда тот плакал от колик в животике. Он укачивал его на кресле-качалке в гостиной. Без песен, молча, как это делал, по рассказам, его отец, когда сам он был маленьким. Хаим также продолжал думать о том, что увидел Эзер в ту ночь – если он и вправду что-то видел, – и вспомнил, как он пронес замотанную в одеяло Джени в пролет двери. Когда они приехали с Кипра, она попросила, чтобы он перенес ее через порог, но он отказался. А когда Хаим закутывал ее тело в одеяло, он в последний раз увидел полоску волос у нее на животе, под пижамной кофтой, задравшейся до грудей. Он помнил, что на другой день после убийства снова сказал себе, что это должно было случиться. Что у него не было выхода. Дети страдали из-за нее, и именно из-за нее Эзер все больше отдалялся от него. Чтобы причинить ему боль, Джени поощряла Эзера говорить про воображаемого первого папу. В тот день Сара, как всегда, поехал на работу, но вернулся пораньше, чтобы привести в порядок дом. Когда он вошел, стояла тишина, и квартира была пуста – все было точно так, как он оставил. Возможно, только тогда Хаим осознал, что случилось. Он почему-то взял тряпку и стер пыль с мебели в гостиной и в спальне, а затем вымыл пол горячей водой без мыла. Вспомнив все это, он, вроде бы без всякой причины, подумал, что больше не будет одевать детей по утрам и что это будет делать кто-то другой. Наверное, причиной этих мыслей было то, что с тех пор, как Хаим остался с ними один, именно в этот ночной час он выкладывал их маленькие рубашонки и штанишки на синий стул в их комнате, а потом шел в кухню и часок-другой тихо там работал. Не будет у него и утренних поездок по сумеречным дорогам, на которых не видать никого, кроме уборщиков. Хаим не был уверен, что Авраам приведет его детей, пока скрип открывающейся двери не отвлек его от мыслей и он не увидел перед собой их обоих. И внезапно понял, что не знает, что сказать. 15 Подрядчик начал земляные работы в пять утра, и длились они долго – он работал медленно, дабы не нарушить целостность мертвого тела. Дженнифер Салазар была захоронена во дворе, под дорожкой, ведущей к дому матери Хаима, той, что была заасфальтирована после того, как под нее зарыли тело. При первичном осмотре на теле не было обнаружено никаких следов, противоречивших версии Сары, изложенной в ту ночь. Там не было ни ран, ни признаков насилия, а вздутость тела объяснялась тем, что оно пролежало в земле три недели. В своем кратком и, как всегда, бесфокусном отчете, который Маалюль написал своим мелким округлым почерком на месте работ, было сказано следующее: «Салазар погребена в одежде и, во избежание вони, с головы до ног обернута в несколько слоев упаковочного пластика. Ее вещи сложены во дворе в сарае, как на то и указал в своем признании подозреваемый». Авраам не остался до того момента, как вытащили труп, и потом пожалел об этом. Он доставил Сару дежурному судье для продления ареста и сразу же провел воссоздание картины убийства – чтобы арестованный не изменил свою версию или не отказался от нее. * * * Когда в три часа ночи они подъехали к дому на улице Аронович, там было тихо и пусто.