Авраам решил отложить текстовую запись на вечер и отправился к Илане, в штаб Тель-Авивского округа. Окна в домах были закрыты, движение в первый день после Йом Кипура было довольно редкое, и порой машина вообще катила в полной тишине. Инспектор открыл окно, и внутрь влетел сухой ветер. Когда он вошел в офис к Илане, на ней были ее квадратные очки и полицейская форма. Она медленно поднялась со своего стула, чтобы закрыть за ним дверь. – Как ты? – спросила она его. – Как выжатый лимон, – вздохнул Авраам. – Ты должен торжествовать, разве не так? – заметила Лим. – Вот так я и выгляжу, когда торжествую. Илана рассмеялась. В тот день было немало мгновений, которые потом вспоминались Аврааму, но последний разговор с Иланой запомнился ему на всю жизнь. Они сидели друг напротив друга, и она сняла свои очки, но он не замечал пятен вокруг ее голубых глаз. Пристально глядя на него, Лим сказала: – Я обязана перед тобой извиниться. – За что? Хотя он знал, за что. – За то, что усомнилась в твоей интуиции. Не так представлял Авраам себе эту минуту. Он ждал, что Илана извинится, но, когда это случилось, торжества не испытал. Три дня назад инспектор сидел в ее кабинете, и она уверяла его, что он фабрикует очередное дело о пропавших и об отце, замыслившем убить своих детей, – и на короткий момент сумела поколебать его уверенность в своей правоте. А сейчас он вернулся в ее кабинет победителем. Аврааму показалось, что Илана как-то напряжена, и он решил, что это все из-за того, что ей трудно признать собственное поражение и его победу. А потом испытал стыд из-за этой мысли. Авраам, попытавшись избежать пронзительного взгляда Лим, сказал, что это не важно. – Именно что важно, Ави, – возразила Илана. – Я рада, что ты положился на собственную интуицию, наперекор тому, что я от тебя требовала. Ты распутывал это дело в одиночку и иногда у меня за спиной. Знаю, что мне надо бы разозлиться на тебя, но это показывает что как следователь ты вырос. А главное, что ты залечил травму предыдущего расследования. И даже после этого ее высказывания Авраам не понял, отчего эти ее слова что-то в нем поломали. Он вдруг вспомнил про встречу Сары с детьми в комнате, где шел допрос. Заканчивая свой обед, инспектор снова и снова прокручивал запись этой сцены у себя в кабинете. Он знал все прозвучавшие тогда слова наизусть, хотя все еще не записал их. Дети стояли в дверях камеры и не осмеливались заходить, пока Авраам не дал им знак. После этого младший из мальчиков сразу кинулся к Саре. Старший остался стоять на пороге, возле Маалюля, и не двинулся с места. Авраам не знал, что именно Хаим собирался сказать сыновьям, и предупредил его: если окажется, что, по его мнению, слова арестованного могут повредить детям или расследованию, он тотчас же выведет их из комнаты. Сара тяжело задышал и погладил по голове младшего сына, который спрятался у него в коленях, но когда он заговорил, то обратился именно к старшему, стоящему в стороне, как будто он был один в комнате. – Эзер, вам будут говорить про меня всякие вещи, но ты им не верь, – просил Хаим. – Верь только мне. Ты же знаешь, что у меня не было выхода, правда? Шалом не понимает, потому что он еще маленький. И теперь ты за него в ответе. Ты теперь будешь для него как папа и мама, ладно? Каким был я… А потом Сара упал на колени перед младшим сыном, и изо рта у него вырвался странный звук, глубокий и невразумительный. – Хватит, Ави, довольно! – крикнул Элиягу. Авраам потянул малыша за руку и вывел обоих детей из комнаты. Теперь он вспомнил все это, и Илана, как всегда почувствовав, что с ним что-то произошло, спросила: – Все нормально, Ави? И тогда он, не раздумывая, ответил: – Что-то у меня не сходится, Илана. Чего-то не хватает. Инспектор не думал, что заговорит с ней об этом. Но он так привык к этому за долгие годы – в этом кабинете, а раньше в старом кабинете, на втором этаже участка на улице Аялон… – Ты имешь в виду это дело? – спросила Лим, и он кивнул. – У тебя есть полное признание подозреваемого, следственный эксперимент, заснятый на видео, и тело; так в чем же дело? Илана спросила, мешают ли Аврааму показания, данные матерью Сары, и он ответил, что нет. Утром, пока подрядчик земляных работ вытаскивал тело Дженнифер из могилы, Маалюль допрашивал мать Хаима у нее в доме, и она заявила, что ее сын убил жену во сне. Во всяком случае, именно это он сказал ей, когда после убийства привез тело к ней в дом. Сара – лунатик с детских лет, рассказала пожилая женщина. Он вставал по ночам и бессознательно, во сне, творил разные вещи. Но не это мешало Аврааму, потому что ее рассказу полиция не поверила. Да и сам Хаим совершенно отчетливо признался в предумышленном убийстве и не пытался свалить все на то, что убил жену якобы в бессознательном состоянии. Новое показание мальчика о первом папе тоже не мешало. Мальчик все время повторял, что видел, как первый папа спускает по лестнице маму с чемоданом, и настаивал на том, что первый папа – это не Сара, а Сара все это время спал у себя в кровати. После подробного признания Хаима у полицейских не было нужды в показаниях Эзера, и всем было ясно, что ребенку трудно принять то, что он видел, поэтому он перекладывает ответственность за убийство на воображаемого отца, которого у него нет и не бывало, и обеляет отца настоящего. Согласно поданному им отчету, Маалюль спросил мальчика: – А ты знаешь, куда твой папа взял маму? Ребенок ответил на это: – Да. В ее страну. А когда Элиягу спросил его, зачем папа забрал ее туда, мальчик ответил: – Потому что она скучает. Она хотела жить в своей стране с нашим первым папой, и чтобы у нее были новые детки. Илана не поняла, что смущало ее друга. – Так что же, собственно, тут не вяжется? – спросила она. Аврааму не давала покоя не только фотокарточка Дженнифер Салазар, исчезнувшая из папки, или письмо, которого не оказалось в чемодане. – Мне никак не удается его понять, – сказал инспектор. – Кого? – Я не понимаю Сару. Зачем он сделал то, что сделал? – А он не объяснил? – Пытался объяснить. И чем больше он объяснял, тем меньше Авраам понимал его. Признание Хаима было подробным, но что-то в нем оставалось смутным, и у инспектора было такое ощущение, что чем больше подробностей, тем гуще туман. – Он сказал, что сделал это ради того, чтобы защитить детей. Потому что она их не любила. В записи имелось первое признание, спонтанное, сделанное вечером, в десять часов тридцать восемь минут. Авраам несколько раз спрашивал Хаима по поводу его намерения убить детей в Маниле, и тот категорически отрицал это, а в конце завопил: – Вы что, не понимаете, что я и убил-то ее ради них?! Чтобы их защитить? Авраам был в шоке, когда увидел на записи, что улыбнулся в ответ на эти его слова. Улыбнулся, потому что впервые получил признание, которое пытался из него вытянуть, потому что его план расследования доказал себя, потому что это была минута, когда он окончательно убедился в том, что не промахнулся. Но, возможно, улыбнулся он еще и потому, что нечто привело его в ужас. И именно в этот момент Сара снова замолк. – Так что же неясно? – спросила Илана. – Не знаю. – Инспектор вздохнул. – Тебе это объяснение кажется логичным? – А что не так? – Почему тогда он замышлял убить их позже? Почему отрицает это сейчас, после того, как уже признался в убийстве? И почему у нее в сумке фотографии детей? Лис не поняла, о ком говорит Авраам. – У Дженнифер Салазар, – пояснил он. – Мы нашли их у нее в сумке, которую Сара спрятал в сарае. Инспектор вынул из папки дела отчет Маалюля, написанный им на месте нахождения трупа. Мать Хаима показала Элиягу, где ее сын спрятал чемодан, и в нем тот нашел множество одежек, две пары спортивных ботинок и несколько дешевых украшений, пустячных бус и браслетов. А на дне ящика с инструментом, тоже лежащего в сарае, Маалюль обнаружил сумку, паспорт и мобильник. «В сумке не обнаружилось ни кредитных карточек, ни наличных денег, – написал он. – В ней были платежные квитанции, две визитные карточки и деревянная монета в форме эллипса, может быть, какого-то рода амулет; старая фотокарточка молодого мужчины – видимо, отца убитой – и две паспортные фотокарточки детей». Илана поглядела на Авраама с удивлением. – Ави, я не понимаю, что ты пытаешься понять. – Я пытаюсь понять, почему он сделал то, что сделал, – сказал инспектор, и пока он говорил, в голове у него закопошились новые вопросы. – Ты понимаешь, он объяснил, что любит ее. Что иногда даже тоскует по ней, но что у него не было выхода, потому что она ненавидела детей с первой минуты их рождения и что не хотела их. Это тебе что-то объясняет? – Это не то, чего ты хочешь, Ави. Ты пытаешься поставить под сомнение собственные выводы. – Нет, Илана. Я знаю, мы схватили истинного преступника. И схватили вовремя. Я только пытаюсь понять его. Сара мог бы сослаться, скажем, на то, что убил ее во сне, но он решил признаться в преднамеренном убийстве и захотел объяснить своим детям, почему поступил именно так. А сейчас он пытается убедить меня в том, что собирался взять их на Филиппины, чтобы разыграть некую сцену разлуки. Я и ее не понимаю. Не могу сообразить, что за человек она была. Если то, что он о ней говорит, – правда, зачем она вообще вышла за него замуж? Зачем родила ему детей? Если б Авраам не потерял старую фотокарточку Дженнифер, посланную ему Гарбо, он положил бы ее на стол и попросил бы Лим вглядеться в это широкое молодое лицо, так похожее на лицо старшего сына этой женщины. Илана разговаривала с ним, как делала это всегда, как будто между ними ничего не произошло только что – и как будто ничего и не произойдет через несколько минут. – Но это уже не твоя миссия, Ави, – заметила она. – Твоя миссия – понять, что произошло, а не почему. И подтвердить это наличием вещественных доказательств. И это именно то, что ты и сделал. Сара убил свою жену. И собирался убить своих детей, поскольку один из них был свидетелем убийства матери. Могут быть тысячи причин для слов, которые произнес его рот во время допроса после свершившегося факта, и ты это знаешь. Может случиться, он скажет, что убил жену ради детей, ибо пытается убедить тебя в том, что не собирался и пальцем их тронуть. Ведь так? Он готов признаться в убийстве жены лишь для того, чтобы избежать обвинения в попытке навредить детям, – все очень просто. Авраам об этом не подумал, но Сара не казался ему до такой степени изощренным злодеем. Может, он ошибался? Уже когда инспектор в первый раз допрашивал Хаима по поводу подброшенного к детсаду чемодана, его насторожило расхождение между куцыми, короткими ответами этого человека на вопросы о том случае – и подробным, продуманным рассказом о его стычке с воспитательницей. В последнюю ночь Сара тоже все больше молчал, и казалось, он больше в жизни рта не раскроет, пока после встречи с детьми он вдруг не заговорил тихим голосом про свою жену, как будто читая с листка бумаги. А еще настойчиво продолжал отрицать, что собирался прикончить детей. Но его объяснение по поводу поездки в Манилу выглядело нелепым и неубедительным: Хаим уверял, что хотел взять туда сыновей, чтобы устроить им расставание с мамой и убедить их в том, что она их не любила. И он настаивал на том, что в его чемодане есть письмо, доказывающее, что именно это он и собирался осуществить своей поездкой. Тем не менее этого воображаемого письма не было. Авраам молчал, и Илана спросила: – Ты понял, что имел в виду мальчик, когда говорил про первого папу? Инспектор не знал, к чему она клонит. – Думаю, да, – ответил он.