– Я думал, что с ним что-то случилось. Пару недель назад я даже написал его дочери по электронке, но она заверила меня, что поговорила со своим отцом и что он просто решил немного отдохнуть. – А почему вы решили, что с ним что-то случилось? – спросила Эбби. – Потому что за пару последних месяцев он так ни разу и не проявился. – Откуда вы знаете Теодора Куинна? – Одно время я был его научным руководителем – когда он работал над кандидатской диссертацией. А потом, когда из этого ничего не вышло, Теодор продолжал консультироваться со мной. Карвер бросил взгляд на Эбби, но она словно на миг отключилась, остекленевшими глазами уставившись в пространство. Это случалось уже несколько раз в течение дня. Карвер и представить себе не мог, какие ужасные сценарии прокручиваются сейчас у нее в голове. Поэтому взял инициативу на себя: – Не вышло? Что вы под этим имеете в виду? Лэндсмен почесал шею. – Он просто взялся не за свое дело. Это очень сложная программа. – Но даже после того, как ничего не получилось, Куинн продолжал поддерживать с вами связь? – Он опять связался со мной примерно через год. Сказал, что пишет книгу. Это было связано с темой, которой Теодор занимался в рамках своей кандидатской программы, – зависимость от социальных сетей. Только вот подошел он к ней под несколько иным углом. У него была теория, что существует связь между зависимостью от социальных сетей и склонностью верить теориям заговора. Карвер подался вперед. – Какого рода связь? – Ну… у сторонников теории заговора, как правило, есть определенные характерные черты. Беспокойство, потребность контролировать свое окружение и наводить в нем порядок, эгоцентризм, нарциссизм, неприятие чужого мнения, паранойя… – Сомневаюсь, что так уж у всех есть все эти черты… – Карвер неловко поерзал, припомнив, как они с Эбби обсуждали убийство Кеннеди. – Это чисто среднестатистически. Я не хочу сказать, что каждый, кто верит в теории заговора, обладает всеми этими чертами. – Угу, а у некоторых вообще может не быть ни одной из подобных черт. Они могут быть совершенно потрясающими людьми. – Карвер просто не мог не подчеркнуть свою точку зрения, сидя на этом дурацком диванчике для семейных пар. Как будто и вправду была нужда в чем-то оправдываться. – Гм… согласен. Во всяком случае, у людей, зависимых от социальных сетей, тоже есть свои характерные черты. И среди прочих – более выраженная склонность к приятию чужого мнения. Вы следите за моей мыслью? – Да. – Так вот, Теодор утверждал, что поскольку в нынешнюю эпоху теории заговора распространяются в основном посредством социальных сетей, то существует подгруппа сторонников теории заговора, которые более склоняются к приятию чужого мнения, не стремясь поставить его под сомнение. Проще говоря, он считал, что ряд современных сторонников конспирологических теорий просто предпочитают плыть по течению. – Ясно. – Карвер потер переносицу. Исследование Теодора показалось ему умопомрачительно скучным. – И с какой же целью он связался с вами? – Он хотел, чтобы я помог ему составить опросники для его исследования. – И вы помогли? – Я кое-что посоветовал ему, чисто из соображений профессиональной этики. Мы несколько раз встречались. Но потом он перестал звонить. А до этого звонил мне каждую пару недель. И вдруг… как отрезало. – Когда вы в последний раз с ним разговаривали? – Точно не скажу. Наверное, где-то летом. Может, чуть позднее. Карвер неловко поерзал на диване. Неужели пациенты этого профессора платили за то, чтобы сидеть здесь? Это один из самых неудобных диванов, на которых он когда-либо сидел! Будут ли они с Эбби когда-нибудь обмениваться шуточками по этому поводу? «Помнишь, как мы с тобой ходили на терапию для семейных пар – всего через пару месяцев после того, как начали встречаться? Ха-ха-ха!» Вряд ли. – Он не говорил, насколько ему удалось продвинуться в этом исследовании? – Теодор был настроен просто-таки восторженно. Похоже, ему удалось найти очень большое интернет-сообщество, которое соответствовало его теории. Он заводил там друзей, проводил интервью… – А он не сказал вам, что это было за сообщество? – Нет. Да я и не спрашивал. У меня сложилось впечатление, что он не хотел разглашать какую-либо информацию. – Он когда-нибудь упоминал при вас имя Нил Уайятт? – Нет, насколько я помню. – А как насчет прозвища Гусеница? Лэндсмен нахмурился. – Определенно нет. Я бы такое запомнил. – Он не казался встревоженным или испуганным, когда вы с ним общались? – Нет, настроение у него было в основном приподнятое. Карвер побарабанил пальцами по подлокотнику дивана. – Вы сказали, что с той кандидатской программой он взялся не за свое дело. Что вы этим хотели сказать? – Вообще-то я предпочел бы не вдаваться в такие подробности. Мне это как-то не с руки. Лучше у него самого спросите. Карвер вздохнул. – Профессор Лэндсмен, по-моему, ваше стремление вступиться за своего коллегу достойно восхищения, но мы здесь не потому, что Куинна оштрафовали за превышение скорости. У нас есть все основания полагать, что он общался с кое-какими очень неуравновешенными людьми, и мы подозреваем, что это могло выйти ему боком. Так что я был бы вам крайне признателен, если б вы, ради Куинна, рассказали нам все от и до. Почему он так и не получил кандидатскую степень? Лэндсмен вроде задумался над этими словами. Отвел взгляд, уставившись на картину на стене. – В ходе работы над диссертацией Куинн проводил один эксперимент, который должен был наглядно подтвердить его теорию. Только вот полученные результаты ее совсем не подтверждали. Вообще-то даже противоречили ей. Поэтому он стал манипулировать результатами. Подчищал свои интервью, задавал наводящие вопросы и в конце концов даже попросту подменил некоторые данные. Я про это узнал. И решил закрыть программу. Карвер подался вперед. – А как насчет его недавних исследований? Как по-вашему, он и там манипулировал результатами? Проводил интервью так, чтобы из ответов вытекали нужные ему выводы? Лэндсмен беспомощно развел руками. – Откуда мне знать? Но, по моему опыту, люди, которые такое хоть раз проделали, с большой долей вероятности будут и дальше так поступать. – Так что, если б он сказал этим людям… Слова Карвера вдруг прервал громкий короткий гудочек. Он повернулся к Эбби, которая достала свой телефон из сумки и уставилась на экран. Рот у нее резко открылся, глаза расширились. – Что такое? – спросил Карвер, сразу подумав о худшем. Эбби посмотрела на него с неподдельным страхом на лице. – Это сообщение от Сэм. Из школы. Глава 37 Они все названивали и названивали. Пронзительный звон телефона действовал Гусенице на нервы. Он часто брал трубку лишь для того, чтобы этот звон прекратился. И всякий раз на другом конце линии оказывался этот парень Уилл. – Алло, Гусеница! – опять послышался голос Уилла. Говорил он прямо как тот актер. Как там его звали? Имя вертелось у Гусеницы на языке. Неужели Круг нанял актера, чтобы разговаривать с ним?.. Нет, в этом не было никакого смысла. – Я просил вас не звонить, пока Эбби не добьется хоть какого-то результата, – недовольно отозвался Гусеница. – Вот по этому-то поводу я и звоню. Просто чтобы вы знали, что ей пришлось столкнуться с кое-какими бюрократическими препонами. Но не волнуйтесь, Эбби справится с этим. – Ладно. – Меня очень беспокоит тот человек, который пострадал… Похоже, у вас и вправду есть веские причины поступать так, а не иначе. И как только все закончится, все мы хотим, чтобы это впечатление сохранилось. Но если он не получит помощи, в которой нуждается, это будет выглядеть не лучшим образом… – Он в порядке, – резко отозвался Гусеница, глядя на человека на полу. Тот был далеко не в порядке. Даже если они сейчас вызовут ему врача, Гусеница сомневался, что тот выживет. И полиция Нью-Йорка наверняка раструбит на весь свет, что Стражи в школе хладнокровно застрелили учителя. Уилл прав – все дело в общественном мнении. И Гусеница хотел, чтобы люди за пределами школы знали правду. Хотел, чтоб они поняли, что он – хороший человек, столкнувшийся с непреодолимыми препятствиями. И первым делом ему требовалось, чтобы Эбби сделала свое дело, выставила Круг в истинном свете. Как только это станет достоянием общественности, они смогут предоставить этому учителю всю необходимую медицинскую помощь.