– Вы сказали: «Я был поражен не меньше остальных». То есть вы знали всё еще до нашего приезда? Видели в новостях, как и все местные жители? – Послушайте. – Он делает глубокий вдох. – Я ведь работаю в школе. В очень дорогостоящей школе. Знаете, сколько платят родители за год обучения здесь? По прикидкам Сомер, эта цифра превышала ее годовую зарплату в полиции. – Не хватало еще, чтобы мое имя упоминалось в связи с чем-то… подобным. «Ну еще бы», – думает Эрика. Уолш явно занимает самое низкое положение в школе, раз его кабинет засунули в дальний корпус с прекрасным видом на мусорные баки. – Мы постараемся сохранить все в тайне, – обещает она, – однако вам в любом случае придется поехать с нами в Оксфорд. Пусть вы давно не бывали на Фрэмптон-роуд, мы нашли в доме неопознанные отпечатки неизвестной давности. А школа вроде этой, я уверена, лишь одобрит ваше стремление помочь полиции. Уолш понимает, что последние слова констебля его зацепили. – Что ж, хорошо, – вымученно отвечает он. – Полагаю, я могу ехать на своей машине? * * * – Вот это ты его приструнила! – хвалит Гислингхэм коллегу, когда они уже сидят в автомобиле. – Знаешь, – задумчиво отвечает Сомер, – в государственных школах сейчас действуют особые предписания по поводу учителей, остающихся наедине с учениками. Они должны оставлять двери открытыми. – Подозреваешь что-то? – Не совсем, но узнать подробности о карьере Уолша не повредит. Если не ошибаюсь, за последние десять лет он сменил уже две школы. Может, тут что-то нечисто. А может, совпадение… – Стоит проверить. Эрика кивает. – Только очень осторожно, чтобы не пошли слухи – иначе его карьера окончена. Даже если подозрения окажутся необоснованными. Такое случилось с одним ее знакомым учителем, безобидным, тихим и, как оказалось, безнадежно наивным мужчиной, которого с позором выгнали из школы – десятиклассник утверждал, будто тот ударил его. Теперь он вынужден работать в супермаркете. Гислингхэм заводит двигатель, а через пару секунд с преподавательской парковки выезжает серебристый «Мондео» Уолша. – Кстати, что он там говорил про какую-то… секс-машину? – спрашивает Крис, глядя, как приближается Уолш. Растерянная, Сомер не сразу понимает, о чем речь. – А, ты про deus ex machina? Это из греческих трагедий – когда писатель так закручивает сюжет, что вытащить героев из бедлама может лишь появление бога. – Отличная идея, – ухмыляется Гислингхэм. – Нам бы тоже такое не помешало. – Я думала, у нас уже есть такой бог, – с улыбкой отвечает Сомер. – Скрывающийся под личиной инспектора Адама Фаули. Смеясь в голос, Крис включает передачу, и на мгновение тыльные стороны их ладоней соприкасаются. Всего на мгновение. * * * Я пишу это, потому что хочу, чтобы все знали. Если я не выберусь, если я умру здесь, пусть люди узнают, что он сделал со мной. Я шла смотреть квартиру – оттуда съехал студент, освободив свою комнату на несколько месяцев, и комната эта, судя по всему, была лучше той, где я жила. Только вот по дороге сломался каблук, и я присела на низкий заборчик, пытаясь его починить. Тогда-то он и появился. Думала, попросит слезть с забора, но он просто глянул на мою туфлю и сказал, что у него есть клей. «Через минуту каблук будет на месте», – пообещал он и улыбнулся. Помню, на нем был галстук. Выглядел он вполне нормально. Будто чей-то добрый дядюшка. В общем, я согласилась и пошла за ним в дом. Он сказал, что сейчас принесет клей из сарая, а еще он предложил выпить чаю, мол, как раз заварил. Вот как он это сделал. Подсыпал что-то в чай. Напиток показался странным на вкус… [далее неразборчиво] …что лежу на полу лицом вниз. Я кричала, но никто не отзывался. Он не отзывался и не приходил. Вскоре мне захотелось в туалет, и я заплакала, потому что поняла, что джинсы намокли, и это было просто ужасно. Не знаю, сколько прошло времени, пока я не смогла ползти на коленях. Натыкаясь на все подряд в темноте, я все-таки нашла кровать, туалет и коробки с барахлом. Тут стоит старческий запах. Наверное, комната находится под землей, раз тут постоянно такой холод… [одна страница нечитаема] …услышала его снаружи. Поворот ключа, затем шаги по лестнице, включился свет – было видно под дверью. Я услышала, как он дышит. Дышит и прислушивается. Я лежала, не шелохнувшись, и в итоге он ушел. Правда, свет остался гореть. Значит, он еще вернется. Только б он меня не изнасиловал. У меня раньше ничего не было, и я не хочу, чтобы он стал первым. Почему никто не приходит? [две страницы нечитаемы] …опять. Он принес воду, хотя бо́льшую часть я пролила на себя. Я сказала, что хочу есть, а он ответил, что я должна заслужить еду хорошим поведением. Я попыталась ударить его, и он дал мне пощечину. Сказал, мне придется быть милой девочкой, иначе я умру тут с голоду. Я плюнула в него водой, а он сказал – как хочешь. Пей из туалета, мне все равно. Скоро одумаешься, злобная сучка. Все вы такие поначалу. Я все думаю о том, не ищет ли меня кто-нибудь. Ребятам из квартиры плевать, мама не знает, где я, да и узнай она, ей тоже было бы по фигу. Она решила бы, что так мне, тупице, и надо. Она всегда это говорит. Если я умру здесь, никто даже не узнает Я не хочу умирать Пожалуйста, не дайте… [три страницы повреждены] Он меня изнасиловал Он меня ИЗНАСИЛОВАЛ Не знаю, давно ли, потому что я просто лежу и плачу. Прошу, если вы читаете это, не дайте ему остаться безнаказанным. Пусть заплатит за то, что сделал. Он принес еще воды, но, кажется, что-то подмешал туда, потому что я опять чувствую себя как-то странно. Как будто я понимаю все, что происходит, но ничего не могу сделать. Вот он сидел рядом и улыбался, а уже через секунду стянул с меня белье и начал трогать своими противными сморщенными руками, засовывать в меня пальцы и спрашивать, нравится ли мне. Он не развязал меня – видимо, хочет, чтобы я оставалась связанной. Он делал это, пока я лежала на спине, потом перевернул, и опять. Все это время я тыкалась лицом в грязь и чувствовала такую боль, словно меня разрывают изнутри. Потом меня вырвало. По ногам текла кровь. Зато он оставил воду и еду И свет горит [несколько страниц отсутствуют] …как долго я здесь. Он забрал у меня часы и телефон, так что я сбилась со счета. Как минимум три недели, так как сегодня начались месячные. Я попросила средства гигиены, а он просто кинул мне рулон туалетной бумаги. Этот ублюдок даже трусы мне не отдает. Говорит, они грязные, да и вообще ему нравится видеть меня без них. Точнее, мою «вагину». Он сидел и смотрел, как я засовываю бумагу между ног. Взгляд у него был странный, как будто он балдеет от вида крови. Как будто этому извращенцу так нравится еще больше. Сказал, жаль, что мы пока что не можем заниматься сексом, если хочешь, попробуем сзади. Ему кажется, что у нас что-то вроде отношений. От мысли об этом только страшнее, а я-то думала, что хуже уже некуда. [несколько страниц повреждены] …теперь добрее ко мне. Говорит, мы можем стать семьей, и вообще он всегда хотел ребенка и надеется, что будет мальчик. Вернул мне белье и даже пытался постирать его. Свет тоже оставляет. Дает больше еды. Правда, когда я сказала, что мне нужно к врачу, он жутко рассмеялся и ответил, что я как раз там, где надо. Когда я спросила еще раз, он сослался на женщин в девятнадцатом веке, которые рожали детей прямо в полях и тут же продолжали работать. Чего волноваться, я ведь молодая и здоровая, и он обо мне позаботится. Обо мне и малыше. Видимо, он все же разозлился, потому что выключил свет. Я лежала в темноте и чувствовала, как двигается во мне его ребенок. Как он поедает меня изнутри. [одна или несколько страниц отсутствуют] Оно лежит и смотрит на меня. Когда оно плачет, его лицо морщится и краснеет. Он сказал, я должна кормить это существо, но я повернулась к нему спиной. Сам хотел его, сам пусть и кормит. Он достал молоко и заставил ребенка его пить. Он забрал грязное постельное белье и принес новые простыни. Все повторяет, какие они чистые и гигиеничные. Я сказала, что мне все равно. Мне все равно, умру я или нет. Меня это уже не волнует. Он говорит, я должна жить ради ребенка. В ответ я отвернулась к стене и заплакала. Говорит, как же нам повезло, что я такая молодая и роды прошли легко. «Повезло? – спрашиваю. – Повезло стать пленницей? Повезло каждый день подвергаться насилию?» А он в ответ: все не так, ты же знаешь, веди себя хорошо. Он был снисходителен ко мне в связи с беременностью, но теперь ситуация изменится. Я должна ухаживать за ребенком, и тогда он оставит меня в покое, мол, это в моих интересах. Говорю, пусть забирает его наверх и там за ним ухаживает, но он отказывается. Заявляет, что ребенок мой. Мой и его. Называет его Билли. Я не стану давать ему имя Только не здесь Только не в темноте