– Хорошо, я поняла. Он оставлял бутылки с водой и еду в консервных банках. Стариковская еда: персики, противное рагу… Он дал пластиковую ложку. Руки у меня были связаны спереди в районе запястий, но есть получалось. – И писать. – Я улыбаюсь ей. – Вы молодец. Мало у кого хватило бы самообладания, чтобы делать записи. Она поднимает подбородок. – Я хотела, чтобы все узнали о случившемся. Писала с мыслью, что если я умру, люди будут знать, что он натворил. – Не только с вами, но и с другой девушкой. – Он хвалился, что закопал ее в саду, а я не верила. Думала, хочет просто напугать меня. Заставить делать все, что он пожелает. – Он не рассказывал, как убил ее? И когда это случилось? У Вики округляются глаза. – Точно не помню, но к тому времени я уже долго находилась в подвале. – А всего вы пробыли там почти три года? – Я не знала, сколько лет прошло, пока не выбралась. – Вики издает что-то вроде всхлипывания. – И он держал вас там, даже когда вы забеременели? Она кивает. – Наверняка он выпустил вас, как только начались схватки? Вики опускает голову. Затем поднимает на меня глаза, полные слез. Раздается стук в дверь, к нам заглядывает один из детективов-констеблей. Я подхожу к нему. – Извините, что отвлекаю, босс. Вас зовут, – тихо говорит он и с многозначительным взглядом добавляет: – В соседний кабинет. Обернувшись, я вижу, что Вики прильнула к Уилкоксу и беззвучно плачет. – Мне очень жаль, Вики. Я не хотел вас расстраивать. Пожалуй, для первого раза достаточно? – Да, на сегодня хватит, – отвечает за нее Уилкокс. – Тогда завтра часиков в десять, хорошо? Кивнув, управляющий помогает ей встать. Я смотрю, как они идут по коридору и проходят через распашные двери. В какой-то момент Уилкокс легонько касается плеча Вики. * * * Когда я захожу в кабинет, Гау отматывает съемку интервью. – Вот оно, – говорит он, не глядя на меня. – Где вы спросили про еду и воду. Перед ответом она опускает глаза, потом смотрит направо. Если верить постулатам нейролингвистического программирования – а я, кстати, им верю, – то это главный признак лжи. К тому же, когда вы задали ей этот вопрос, она его повторила. С другими вопросами такого не было. Тут она пыталась оттянуть время. – Гау подается вперед и показывает. – И поднесла руку ко рту, когда начала отвечать. Смотрите. – То есть она говорила неправду? – Точно не «всю правду и ничего, кроме правды». – Он откидывается на спинку и смотрит в мою сторону. – Похоже, я не ошибался насчет сговора – думаю, она пришла к какой-то договоренности с Харпером. Согласилась из отчаяния, а теперь стыдится. Стыд нынче – чувство старомодное; современный мир уверяет нас, что мы не должны стесняться своих поступков или мыслей. И все же стыд проявляется через психику – в ненависти к самому себе, в раскаянии, отвращении. Эти эмоции обладают невероятной мощью, особенно когда субъект отрицает случившееся. Не знаю, что она такого сделала, но девушка явно не хочет в этом сознаться – ни вам, ни самой себе, судя по увиденному. Закончив, Гау начинает протирать очки. Такой вот у него «сигнал», хотя мне все не хватает храбрости сказать ему об этом. – Но это ведь не значит, что вся ее история – выдумка? Эксперт снова надевает очки. – Конечно нет. Однако в том доме определенно случилось нечто такое, о чем мы пока не знаем. – И как нам узнать правду? Харпера не спросишь, он по-прежнему утверждает – когда в голове у него проясняется достаточно, чтобы говорить, – что вообще ничего о ней не знал. Гау видит, как я раздражен. Глянув на часы, он встает. – Вы же детектив, Фаули. Уверен, вы справитесь. Тренькает телефон. Это сообщение от Бакстера. Я на Фрэмптон-роуд. Кажется, Сомер что-то нашла. Перед уходом Гау замирает в дверях: – Думаю, стоит еще раз покопаться в дневнике. Не могу указать, что именно, но что-то в нем явно не так. * * * У дома на Фрэмптон-роуд стоит констебль в форме, изнутри доносятся звуки. Сверху. В ванной на первом лестничном пролете вскрыты половицы, старинный линолеум скатан в угол. В хозяйской спальне снят ковер. Тонкий запах люминола начинаешь замечать, только когда часто с ним сталкиваешься. Все на верхнем этаже: Бакстер, криминалист Нина Мукерджи, Эрика Сомер и еще один полицейский в форме, имя которого я забыл. – Что у нас тут? Бакстер показывает рукой на Эрику, как бы говоря: «Это все она придумала. Если что, я не виноват». – Сюда, сэр. – Сомер зовет меня в комнату. Судя по низкому окошку в крыше и маленькому чугунному камину, когда-то здесь находилась спальня прислуги. – Вы подумаете, что это безумная идея, опять мои учительские замашки… – извиняющимся тоном продолжает она. – Нет-нет, продолжайте. У нас кончились версии. Вся надежда на безумные идеи. Она слегка краснеет, и ей это идет. – Ладно, предположим, что Ханна действительно погибла в этом доме… – Так и было. Я уверен. – Однако криминалисты ничего не нашли. А такого быть не может. – Не может, точно. – Вот именно. Улики должны быть здесь, – уже настойчиво говорит Сомер. – Просто мы их не нашли. – Как не устает повторять Чаллоу, они проверили люминолом все полы… – А что, если нам нужно смотреть не на полы? – О чем это вы? Эрика оборачивается и показывает наверх: – Смотрите. Тусклое коричневое пятно, более темное по краям и, что интересно, в форме сердца. Конечно, от сырости и старости весь потолок покрылся пятнами, но это совсем другое. Оно глубже. Крупнее. – Сухое, я проверила. Знаю, прозвучит бредово – как это она могла умереть там, наверху? – но в сериале «Тэсс из рода д’Эрбервиллей» была такая сцена… Уже не слушая, я выскакиваю на лестничную площадку. Люк, ведущий к чердаку, расположен прямо над лестницей. Людей Викторианской эпохи не особо волновала безопасность. – Разве туда никто не заглядывал? – Должны были, но кто-то, видимо, схалтурил, – оправдывается Бакстер. – Извините, сэр. – Что ж, тогда посмотрим сами.