В ушах появился звон, с каждым мгновением нарастающий до нетерпения, узкая полоска зрения истончалась, сердце колотило. Я выпустил посох и стал бить кулаками в грудь. Спазм от удара щитом сковал мышцы, воздуха не было. Я бил в рёбра, в грудину, около шеи, каждый удар походил на удар кувалдой — но воздуха не было. Меня начало шатать, руки похолодели, пальцы тряслись — ускользающим сознанием я кое-как сложил руки в замок, и с размаху ударил в живот, выше пупка, ровно под грудину. С протяжным свистом воздух проник в лёгкие, спазм отпустил, я смог вздохнуть — меня тут же сложило пополам, силой выплёскивая содержимое желудка. Боковое зрение улавливало медленные, заторможённые движения правее меня, уж очень близко, кожей коленей сквозь одежду чувствовалась вибрация. Не было времени думать. Я подобрал посох, готовясь к схватке — но меня что-то подхватило под руки и как пушинку подняло над землёй, унося в сторону. Клаус с четырьмя матонами подоспел ровно в тот момент, когда нежити до моей бесценной тушки оставалось ковылять меньше двух метров. Боевые маги как можно быстрее оттащили меня вверх по склону, будто не чувствуя моего веса. Когда они прошли метров двести — я замахал руками, прося остановиться. Меня медленно поставили на землю, я покачнулся и чуть не упал, но успел упереться на посох. Твари шли за нами неуклонно, но меня больше беспокоил лагерь. Я кинул вверх холма быстрый взгляд и с вопросом посмотрел на Клауса. — Опасность только спереди. — Тогда… — я глубоко вздохнул, чувствуя, как моральную тяжесть одной из проблем только что разорвала нежить, а оставшееся мечами закололи матоны. — До вечера у нас всех будет достаточно работы. Я не соврал — с нежитью мы действительно провозились достаточно долго, последняя тварь умерла ровно перед закатом солнца. Когда мой план свершился — то на обычную землю хлынуло больше трёх сотен тварей. Они всей гурьбой таскались за мной, а матоны по одному аккуратно выманивали нежить и убивали. Она даже на обычной земле вела себя странно. Если на простых разумных она реагирует за пятьдесят метров, то я настолько нравился нежити, что матонам приходилось приближаться практически вплотную к чуть разбухшим уродца, прежде чем их замечали. Второй причиной медленных действий стало то, что тварей убивали лишь четверо матонов. Клаус после моего спасения вернулся на холм, чтобы охранять Касуя и Хубара. Или сторожить, чтобы первый чего-нибудь эдакого не отчебучил. Матоны же попеременно сменяли друг друга, потихоньку разбирая лагерь наёмников и стаскивая их пожитки в их же телеги — теперь всё это принадлежало дому Миастус. Церковник был рядом с благородным практически всё время, лишь раз он выглядывал, задумчиво оглядывая вереницу тварей за моей спиной. Когда всё закончилось и я, усталый и такой довольный собой поднялся на холм, где от лагеря наёмников осталось лишь пустое кострище и четыре трупа, которые Касуй вроде как отказывался даже забирать или хоронить — меня встретил церковник. — Интересная ситуация произошла, не так ли, Ликус? — Вполне примечательная, Хубар, — я бросил короткий взгляд через плечо на очищенную зону в скверне. Там лежали тринадцать трупов, пропитываясь скверной. Они либо поглотятся, либо станут новой нежитью. — И вполне неожиданная, хоть и приемлемая, — церковник протянул мне небольшую верёвочку, длиною в две ладони. — Возьми. Через минуту она тебе пригодится. — Тонкая. На ней не повесится, да и дерева поблизости нет. — Она не для этого, Ликус. — белобрысый нутон говорил спокойным, и несколько могильным голосом. Мне это не понравилось, но бечёвку я всё же взял. В центре бывшего лагеря меня встретил Касуй. В окружении матонов, он сжимал свой полуплащ небесного цвета в левой руке. Когда я приблизился — благородный молча протянул его мне. — Это вызов на дуэль по правилам академии, — пояснил Клаус действия ученика. — Я могу отказаться? — От обычной дуэли — да. От дуэли по правилам академии — нет. Отказ от дуэли — признание себя проигравшим. Это равнозначно смерти. Левой рукой передай свою паранаю вызывающему ученику, правой возьми его. Обмен должен произойти одновременно. Я угрюмо пожал плечами. Про правила дуэлей я знал лишь то, что магия и заклинания в них решают не меньше, чем меч и умение махать кулаками. С последними у меня всё в порядке, но вот с первыми были известные проблемы. Мы обменялись паранаями. Касуй скатал её в трубочку, накинул на плечо и перевязал небольшой верёвкой на груди, образовав эдакий бублик. Я сделал так же. Как сказал Клаус — это официальное подтверждение, что носитель паранаи участвует в дуэли. По пути к лесному лагерю я лишь выругался про себя, и на себя. Мой план прошёл практически идеально, но я не учёл Касуя и его желание отомстить за смерть наёмников. Из-за этого я из одной скверной ситуации попал в другую, не менее скверную. Глава 3 Сегодня шёл долгий двадцатый день, как вереница телег вернулась в академию, меня под конвоем двух матонов проводили к бараку и запретили выходить до выяснения обстоятельств в магистрате. Все прошедшие девятнадцать дней я только и делал, что завтракал, обедал, ужинал и плевал в потолок. Но мне компанию составляли книги, да и выходил я на улицу аж четыре раза, так что скучать не приходилось. Касуй же, которого по возвращении так же заперли в своём бараке, получил вольницу уже на следующий день. Эта невозможная несправедливость связана с особыми условиями моего обучения. В тот день у скверны, когда мы обменялись паранаями и пошли в лесной лагерь — я тогда чувствовал себя вполне сносно. Так, в груди побаливало от каждого шага да в глотке неестественно хрипело при каждом вздохе. Съев ужин, я обсудил план отъезда с Клаусом и сразу же нырнул в свою палатку, собираясь как следует отоспаться. И в тот самый момент, когда я устроился поудобней и расслабился — адреналин окончательно выветрился из крови. Я удержал в себе стон, хотя от боли едва мог дышать. Казалось, что здоровенными ржавыми гвоздями и могучими ударами кувалд мою грудину приколотили к позвоночнику. Но мучился от боли я недолго, чуть больше получаса, пока привезённые со скверного материка зёрна не подействовали. Они обезболивают, но сильно бодрят, так что я смог уснуть только к рассвету, и то проспал чуть больше часа. Я тогда пожалел, что не захватил с собой хотя бы один микл. Касуй и шесть матонов уехали в академию на следующий день после обмена паранаями. Я, Клаус, два матона и Хубар остались, чтобы закончить начатое исследование. С трудом передвигаясь из-за болей в груди, я стараясь использовать яйца только на ночь. Но даже так я получил несколько интересных сведений. Год назад на материке скверны я убил двух дворфов за пределами порченой зоны — но напрочь забыл, восстановила ли их скверна. А если восстановила, то как скоро. Но эта Антанская макира, скверное место, где проводилось исследование — она восстановила нежить за одну ночь. Но только убитую в пределах скверны. Вышедшие за мной твари исчезли навсегда, а трупы наёмников пропали и новой нежити из них не получилось. Белобрысый церковник что-то задумчиво прошептал, увидев огромную проплешину в рядах нежити. Наверно, практически час Хубар пародировал статую «ошеломлённого мальчика», прежде чем спустился на склон холма. Там я ходил по местам, где матоны расправлялись с тварями, в тщетных попытках найти хоть что-то оставшееся после них. Нежить была без телесных модификаций, но даже перчатки или ботинка после себя не оставила. Это навело меня на некоторые мысли. То, чем в меня, маму и сестрёнку стреляли ублюдки около нашей пещеры, они же использовали против армии остроухих. Но если обычная скверна — обычна, и с каким-то шансом может оставить вещь после себя, то скверна в тех огромных иссиня-чёрных шарах концентрирована до предела. Это доказывала жуткая боль в шрамах. Когда я осознал этот не самый приятный момент — то на склоне холма уже бродили два ошарашенных разумных. Один морщинистый, другой с идеальным пробором в волосах. Хубар остановился около меня. Мы с минуту переглядывались задумчивыми взглядами, пока церковник не попросил вот этот вот странный феномен с исчезновением нежити не указывать в отчёте. Я за такие предложения всеми лапами всегда за, полностью и категорично. Вечером того же дня, кряхтя от боли и мечтая об обезболивающем яйце хитца, я кое-как заполнил отчёт для церкви. С ним Хубар умчался следующим утром. Мы остались вчетвером: я, Клаус и два матона. Боевые маги по ночам сменяли друг друга, когда как я практически не спал. Лишь под утро сон тяжёлым мороком накрывал моё сознание, но избавления от усталости не приносил. И мало было неприятностей, так мы ещё задержались у скверны дольше положенного. Когда я вернулся в академию, то был готов отпилить себе хоть ноги, лишь бы поскорей добраться до припасённых миклов. В груди от постоянной боли горело, а в последнюю ночь лоб аж покрылся испариной. Добытые в Настрайске три микла полностью исцелили меня, но больше их не было. Ещё до отъезда от скверны, я разузнал у Клауса о предстоящей дуэли. Если раньше мне казалось, что из одной скверной передряги я влетел в другую, то после объяснений я точно понял — из детской песочницы я сам себя бросил в клетку с голодными крокодилами. На этой треклятой дуэли сражаются равные друг другу маги или ученики. Именно поэтому я почти всё время торчал в бараке. Мы с Касуем оба контрактники первого года, но занятия посещаем разные. С матонами обычные ученики не занимаются; на занятиях с тёмным эльфом я прохожу темы гораздо поздних курсов; начертательная магия у Кузауна где-то местами затрагивает аж третий и четвёртый год обучения, хоть в основном магистор объяснял мне прописные истины, знакомые каждому магу с подмастерья; а восстановление книг в архиве вообще к обучению не относится. Но главную причину моего вынужденного заточения озвучил в коротком послании Хубар, на второй день после моего возвращения отправив Валдиса Намата, веснушчатого парня по кличке Носок. Пряча от взоров светящуюся татуировку, ошейником обвивавшую кожу, нутон поспешил передать мне конверт с символом Всеобщей Церкви и поспешил уйти. Хубар держал мой долг от имени церкви, и церковь пыталась оградить своего должника от внезапно упавшего с крыши кирпича, взорвавшейся мастерской или чего похожего. Именно поэтому церковник попросил магистрат «сберечь» меня в бараке. Я лишь засмеялся, прочитав эти строки. Нет, причина крылась в другом. Из четырёх раз, когда меня такого красивого выпускали из барака — один раз пришёлся на церковь. Церковники вызвали меня поздним вечером, практически ночью, в огромном зале был только старый трихтих и его ученик трихтоних. Сперва пришлось пройти через опостылевшую процедуру дознания, с вполне предсказуемым результатом. Я уже было подумал, что церковники начнут полоскать мне мозг вопросами о произошедшем, вычищая извилины до блеска щёткой для обуви — но вместо этого они лишь осведомились о моём самочувствии и сообщили, что результаты исследования приняты в главном соборе Всеобщей Церкви на южном материке. На этом все новости закончились, меня отпустили обратно в барак. Когда я только собрался уйти — старый церковник пожелал мне успехов на предстоящей дуэли. Он говорил с надменным, торжествующим оттенком в голосе, будто готовился получить долгожданный подарок на день рождения. Действительно, что может быть приятней, чем избавится от морщинистого недоразумения, ставшего сулином? Может, только если церкви поможет магистрат академии. Хотя магистрат удовлетворил бы любой результат. С благородным домом Миастус всё понятно: в наёмников и недавний поход они вложили много средств. Мотивация церкви тоже ясна: не рушить паритет трёх сил в академии, а избавится от морщинистого сулина, ведь ксат не должен быть частью Всеобщей Церкви. Но с интересами магистрата всё неоднозначно. Я первый ксат, кто стал учеником магической академии от начала церковного летоисчисления. На всех двух материках, за непостижимее десятки сотен лет, во всех возможных магических академиях — я первый морщинистый ученик. Магистрату выгодно избавится от такого недоразумения. Особенно, если вспомнить слова тёмного эльфа, что старый архимагистор может видеть истинную магическую природу вещей и живых существ. С другой стороны, магистрат сделал слишком много для моего выживания. И читая копию дневников давно умершего магоса Фласкара Агисароса — я примерно понимал, чего именно хотела академия. Оставшиеся три раза, когда под конвоем двух матонов меня выводили из барака, пришлись на баню. Я мылся в одиночестве, подолгу наслаждаясь паром и горячей водой. Во второй раз недалеко от бани ошивался мой наставник. Густах сначала растерялся, своим живым пронзительным взглядом впившись мне в лицо, но потом резко кивнул и принялся жестикулировать. Сначала нутон показал руками квадрат, потом как листает страницы в книге, а после показал большой палец, намекая, что сам занялся восстановлением той книги. Четвёртым и последним жестом Густах поднял над головой кулак, подбадривая меня. Я кивнул наставнику в ответ, мысленно пообещав самому себе пересмотреть отношение к этому разумному. Всё остальное время я проводил в комнатах, читая книги и изредка встречаясь с Улой. Девочка хоть и была приписана за мной как личный невольник, но ей запретили подолгу оставаться в комнатах. Но даже её короткие послания от брата многое прояснили. Во всём происходящем чувствовалась коварная ирония судьбы. Работающие на складах невольники говорили, что академия будто готовилась принять кого-то важного: проверялись запасы продовольствия и в Настрайске закупалось недостающее, а ещё несколько передвижных прилавков, где готовили еду. Как брату Улы сказала одна из невольниц, Утара, прожившая в академии с младенчества — подобное происходит впервые с тех давних дней, когда началась война. Все разумные в академии застыли в предвкушении очередной забавы. И не абы где, а на стадионе. Где начался мой путь в академии и, как бы всё ни прошло, там он и закончится. В том или ином смысле. Но я по этому поводу ничего не чувствовал, вообще ничего. Какая-то отрешённость, даже полное безразличие завладело моим сознанием. Что происходит в академии, кто приезжает, что будет потом — всё это мне казалось чем-то незначительным, ущербным и прогнившим. Тем, к чему не хочется прикасаться. Меня даже не волновали правила проведения дуэли, хотя должны были. Если их свести к простым объяснениям, то: драться могут только два равных друг другу мага; сражаются они до смерти одного из них; и всё нажитое в академии имущество проигравшего достаётся победителю. Казалось бы, от последнего пункта должна была возбудиться жадная натура одного из моих внутренних хомяков, по имени мистер Счастливчик — но все три животинки от моей скверной жизни давно сдохли, а их могилки поросли бурьяном. И воскрешать хомяков этих я как-то даже не хотел. Возможно, это тоже следствие моей отрешённости. Я бы мог решить, что меня поразила душевная хандра, депрессия ударила в сердце — вот только у меня всё ещё были интересы. Один из них даже на двадцатый день в заточении вызвал многие вопросы. Удобно устроившись в кресле после недавнего обеда — я вновь зашелестел страницами талмуда в весомую тысячу листов. Помер магос Фласкара Агисароса девятьсот лет назад, был он ратоном и прожил чуть больше ста тридцати трёх лет. Вполне почтенный возраст для равнинного эльфа, если верить предисловию, где составитель этой книги давал короткую справку о магосе. Он был частью Тратийской магической академии на южном континенте. Это было первым, что меня заинтересовало, и обеспокоило. В прошлом учебном налиме наставник обмолвился, что сейчас существует только пять магических академий: три на южном, и две на северном материке. Тратийской среди них нет. Я хочу знать, что с ней произошло. Не может же такая вещь, как магическая академия исчезнуть без следа, тем более настолько успешная. Если верить записям из дневников, то в академии числилось не меньше пяти сотен магов, одновременно работало сразу три кристалляриумных мастерских, а по двум континентам рыскали восемь магосов, с гордостью носивших на одеждах замысловатую эмблему из хвоста ящерицы, скрученного вокруг рукояти изогнутого кинжала, с которого капля падает в горлышко колбы с узором ромба на стенке. В те времена академия славилась лечебными зельями — ингредиенты для них она добывала из животных и растений, притом многие выращивала самостоятельно. И животных тоже. Широкие поля засеивались различными травами, в лесах, у ручьёв и у болот расчищалась земли под всё те же растения, а в самой академии было несколько зданий для выращивания насекомых, ящериц и прочих гадов. Лечебные зелья — вещь дорогая, нужная. Тратийская академия не могла исчезнуть просто так. В записках Фласкара была и вторая особенность, привлёкшая моё внимание. Интересного и загадочного в ней было мало, но отвратного через край. В академию Фласкар поступил в возрасте двадцати четырёх лет по рабочему приглашению. По прошествии двадцати семи лет он стал частью академии как один из исследователей и садоводов целебных плотоядных растений. На этой должности Фласкар проработал сорок семь лет. В возрасте девяносто восьми лет ему предложили стать магессором. Примечательно, что сам Фласкар писал в одном из дневников, что практически сутки провёл в непрестанных молитвах и благодарностях Нурсагтону. Дальше началась весёлая и вольготная жизнь магессора, с еженедельным походом в бордели, обедами в лучших ресторанах городов, самой качественной и изысканной одеждой, приглашением на банкеты к благородным особам, и даже один из правителей тогдашней эпохи предложил свой ремень Фласкару, когда у того порвалась бляшка на ремешке. В прошлую эпоху быть магессором было не только почётно и престижно, но и каждый из этих магов купался в роскоши — академия отсылала Фласкару деньги по первой же просьбе. Звание магоса этот разумный получил за два года до смерти — вроде произошёл несчастный случай в одном из скверных мест, но точных данных нет. Но что я наверняка смог посчитать, так это что за тридцать три года бытности магессором Фласкар воспользовался одноразовыми девятьсот семнадцать раз. Или на каждый месяц по одному разумному, и два дополнительных одноразовых в тёплое время года. Не мне осуждать Фласкара, особенно после добычи полёвок — но некоторые записи в дневниках вызывают оторопь. Я бы ещё мог понять исследования всяких рас, мол, вдруг тварь по-разному реагирует на дворфа, орка, человека или кого из эльфов. Но зачем сравнивать скорость реакции твари на человеческого мальчика пяти лет и старика из ратонов, двенадцатилетней остроухой девочки и прошедшей первую стадию преображения орчихи, покалеченного войной дворфа и больного какой-то проказой десятилетнего пацана? Какой смысл убивать шесть сотен разумных всех возрастов и рас, прежде чем станет понятна простая истина, что порождениям расовые различия по одному скверному месту? Мне это категорически непонятно, но сам Фласкар писал в одном из дневников, что относится к группе исследователей, предполагающих разные реакции у различных тварей. Группа эта, судя из записей, составляла большую часть от всех магессоров и магосов. Наверно, именно поэтому Фласкар с фантазией больного изувера подходил к исследованиям. За свою жизнь он изучил две твари, а вот третью не успел. Но у меня есть подозрение, что он-то как раз успел её изучить, правда — лишь на секунду, обратившись в воздухе ошмётками кровавого конфетти. Раздался стук. Кто-то аккуратно, но настойчиво бил костяшками по косяку входной двери. Я отложил книгу в сторону и облегчённо вздохнул. Закончилось долгое ожидание неизбежного. За дверью стоял Клаус, и четверо матонов. — Всё готово к проведению дуэли. Надо идти, сейчас же. — Наконец-то, — я не сдержал очередной вздох облегчения и поспешил собраться, на всякий случай занеся свои пожитки во внутреннюю комнату. Параная все эти дни так и висела на моём плече, скрученная в рулет и связанная бечёвкой на груди. Воздух на улице давно прогрелся от яркого солнца, заканчивался последний весенний месяц. Шапка мне уже не требовалась, как и дополнительные слои одежды, но сумки со свитками и кинжал я на пояс нацепил. Меня квадратом обступили матоны и, возглавляемые Клаусом, сопроводили к стадиону в центре академического городка. Как и в день поступления осенью, мастерские сейчас не работали, а по улочкам на расставленных прилавках готовили закуски и яства. Ученики группами и по одному гуляли между ними, смеялись, что-то обсуждали, и наслаждались смесью пряных ароматов. При появлении нашей делегации разумные расступались. Невольники смотрели на меня как на диковинку, а вот маги и ученики держались беспристрастно, но в глубине их глаз горел огонь победы. Наконец-то морщинистое недоразумение куском дорожной грязи сотрётся с подошвы их великой академии. У стадиона мы шли по краю площадки перед главным входом. В центре замощённой камнем площади стояли стенды, исписанные чёрным грифелем. Рядом с ними крутились ученики. — Я могу заработать? — я с ухмылкой кивнул на стенды. — Участникам дуэли делать ставки запрещено. Можешь ознакомиться, — ответил Клаус. Матоны подвели меня к доскам. Они были поделены на две неравных части. Девяносто пять процентов поверхности занимали имена и фамилии, поставившие на Касуя Миастуса, и уточнения, на какой минуте боя и как именно он убьёт оппонента. Ставки начинались с одного золотого империи, и заканчивались огромной тысячью монет. На левой части был небольшой список поставивших на то, что именно я выйду живым с границ арены. Раская Гаилана с тридцатью пятью золотыми, Густах Маштакет с двумя сотнями, и Хлар’ан из школы Кн’апто с тремя сотнями. А ещё длинный список имён и фамилий, поставивших чётко по одному золотому, среди которых было имя матона с вертикальным шрамом на губах. — Корпоративная этика. Ты тренировался с нами, — отозвался Клаус.