– Тоже уходишь, Зофия? – В ту же школу. Греюсь в учительской, пока Хюго с Расмусом резвятся во дворе на переменах. – Преподаешь французский, насколько я помню? – И испанский. И польский, когда в том возникает необходимость. – Можешь задержаться ненадолго? Я хотел бы, чтобы ты слышала наш разговор с Питом. Потому что я дал слово и не собираюсь его нарушать. Прошлый раз был последний, это я тебе говорю. По-шведски, потому что это единственный язык, на котором я более-менее сносно изъясняюсь. Гренс улыбался. Она – нет. – Сожалею, но мне тоже к первому уроку. И потом, Эверт, честно говоря, у меня нет никакого желания это слушать. Ты все сказал. «Последний раз» – надеюсь, ты имел в виду именно это. Возвращайся к столу, кофе стынет. Если во взгляде Хюго читался страх, то ее лицо пылало гневом, на который Зофия имела полное право. Потому что Гренс и в самом деле заявлялся к ним в дом всегда с одной-единственной целью, делавшей его не слишком желанным гостем. На кухне Луиза сидела на своем месте. Пит на своем. Гренс опустился на стул напротив Луизы. – Сколько у нас времени, Пит? – Думаю, полчаса есть. Провожу Луизу в детский сад и поеду в Сольну к клиенту. Укреплять двери и устанавливать камеры видеонаблюдения. Гренс ждал. Хоффман вытер с щек Луизы следы йогурта и апельсинового сока и ссадил ее с высокого детского стула. Оба действия были такими же привычными и повседневными, как еда или чистка зубов. В то же время Гренсу пришло в голову, что он в жизни не делал ни того, ни другого. – Думаю, ты уже понял, зачем я здесь. – Зофия поняла. Хюго понял. – Я не стал бы тебя беспокоить, если бы это не было вопросом жизни и смерти. Жизни, которую ты можешь спасти. – Зофия все сказала. И у меня не больше охоты тебя слушать, чем у нее. – Тем не менее я хотел бы, чтобы ты меня выслушал. – Нет, Эверт. Выслушай лучше ты, что я скажу тебе, пока мы будем убирать со стола. И эта вполне обыденная вещь тоже так и не вошла у Гренса в привычку. Потому что это Пит убирал стол в квартире Гренса каждый раз после семейных завтраков, придававших его просторной кухне смысл. Пока Хоффман носил тарелки к холодильнику и в кладовую, Гренс загрузил посудомоечную машину, протер стол и подмел с пола крошки. – Начнем со второго этажа. Следуй за мной, Гренс. Совсем как отец Линнеи, который хотел объяснить комиссару все, только показав комнату Якоба. А теперь вот Хоффман повел Гренса вверх по лестнице, совсем новой, как и все в этом доме, задуманном и выстроенном полной копией взорванного оригинала. – Комната Расмуса слева, как и всегда, только меблирована иначе. Посредине комната Хюго, и там все осталось в точности как было. Для Хюго это важно. Честно говоря, Гренс смутно помнил, как все выглядело раньше, его не особенно интересовала меблировка. Но если Питу это важно, пусть будет так. Тем временем Хоффман, с выражением гордости на лице, приглашал его в следующую дверь. – Ну, а этой у нас раньше не было. Луиза уже большая девочка, ей нужна отдельная комната. Эверт Гренс заглянул в обычную детскую, с самыми обычными детскими вещами. Он не понимал, чем здесь можно гордиться, но промолчал, не желая разочаровывать Хоффмана. – Ну, а теперь вниз. В мои апартаменты. По деревянной лестнице они спустились к кабинету Хоффмана, все так же рядом с подвалом. Здесь все было, как и в старом доме, гардероб и письменный стол стояли на прежних местах. – Все как и раньше, это ты хочешь сказать, Эверт? – Потому что здесь действительно все как раньше. – Не совсем. Хоффман открыл просторный гардероб, вошел в него и жестом пригласил Гренса последовать за ним. Те же полки с платьями и рубашками, костюмы на вешалках, отдельная секция для зимней одежды. – Видишь? – Что я должен здесь увидеть, Пит? – Глухая стена. Никаких спрятанных замков и потайных дверей. Никакого входа в комнату секретного агента Пита Хоффмана. В старом доме гардероб скрывал дверь в стене, за которой была еще одна комната – с оружейным шкафом, запасом бронежилетов и сейфом для хранения банкнот и паспортов, выписанных на разных вымышленных людей, под видом которых функционировал Пит Хоффман. – Теперь вся моя жизнь протекает только в этих комнатах. Хюго, Расмус, Луиза, Зофия – вот весь мой мир. Больше нет тайн, поэтому и тайники ни к чему. Я продаю разным предприятиям камеры наблюдения и укрепленные двери, иногда подрабатываю охранником на выходных. И я не собираюсь еще раз подставлять под удар все это. Когда-то давно Гренс лично отдал приказ застрелить Пита Хоффмана. Это было до того, как они узнали друг друга. В другой раз комиссар шантажировал Хоффмана, вынудив его к сотрудничеству с полицией. Тогда они уже были знакомы, хоть и не особенно хорошо. Но теперь, после того как они полгода прожили под одной крышей, ни о шантаже, ни об угрозах не могло быть и речи. Пытаться манипулировать бывшим агентом тем более не имело смысла – всеми этими приемами Хоффман владел в совершенстве. Поэтому бывшие напарники просто стояли в гардеробе, стараясь не смотреть в глаза друг другу. До тех пор пока Гренс, наконец, не выдержал: – Ты отказываешь мне, но… – Этот вопрос закрыт, Гренс. – Ты даже не знаешь, о чем… – Хватит ныть, Гренс. Хватит на меня давить. – …я хотел попросить тебя. – Черт тебя дери, Гренс, или ты не слышишь, что я тебе говорю? Когда-то давно врачи и воспитатели нескольких колоний для несовершеннолетних диагностировали неоднократно осужденному Питу Хоффману «достаточно низкий уровень контроля», то есть высокую импульсивность действий. Жизнь в криминальной среде вынуждала к постоянной работе над собой, так со временем уровень контроля поднялся до достаточно высокого. Хоффман принял решение – никогда больше не позволять гневу управлять собой. И ни в коем случае не давать окружающим понять, кто он такой на самом деле. Единственно возможный способ поведения для человека, постоянно находящегося в окружении врагов, то есть под подозрением. Гнев выходил на свободу не ранее того момента, когда приходило время сорвать с врага личину и возникала необходимость защищаться. Все это Гренс понимал как никто другой. Поэтому и почувствовал, что настал момент, когда Хоффман готов вот-вот взорваться. Тем не менее это ничего не меняло. Комиссар был вынужден и дальше задавать вопросы, продиктованные его собственным гневом. – Речь идет о детях. – Прошлый раз был последний, Гренс. – Они такие же, как Расмус. Некоторые младше. – Ни на шведскую, ни на какую другую полицию. – Полиция здесь ни при чем, это моя личная просьба. – Даже если так, Гренс. Ни слова больше, хватит на меня давить! Теперь Пита Хоффмана трясло. Настал решающий момент – это понимали оба. Хоффман отчаянно боролся с желанием вернуться. Не ради денег, ради адреналина, тех пьянящих мгновений, которыми он когда-то жил. Оба они знали, как трудно бывает противостоять подобным искушениям – еще один, самый последний раз. Оба помнили, что Пит дал слово Зофии вернуться к семейной жизни, и понимали, чем обернется для него нарушение обещания. Одиночеством – таким же бездонным, как у Гренса. – Я помог тебе, Пит. Теперь мне нужна твоя помощь. – Но я тоже помогал, много раз! И это никогда ничем хорошим не заканчивалось. Для меня, по крайней мере. Оба мы знаем, комиссар, как это работает. Тиски сжимаются все сильнее, пока ничего другого просто не остается. Гренс достал конверт. Вытащил фотографии, помахал ими перед лицом Хоффмана. – И ты не хочешь это остановить? – Уходи. – Пит, ты должен… – Ничего я не должен ни тебе, ни кому-либо другому за стенами этого дома. Гренс развернул фотографии веером и поднес к лицу бывшего агента. Снимки из конверта, из чатов. – Совсем небольшая подборка, Пит. И здесь далеко не самое страшное. Подумай, кого ты отказываешься защитить! – Уходи! Иди к черту, Гренс! Хоффман шагнул вперед. – Немедленно уходи отсюда, ради нас обоих!