В самолете и позже, в поезде, Хоффман изучал чаты, рассматривал фотографии, которые пересылала Бирте, и слушал записи допросов. Все это не требовало разъяснений, поскольку изначально оставалось за пределами всякого понимания. Криминал особого рода: когда насилие направлено вовнутрь, а не вовне. Отсюда специфика задания – внедриться в узкий круг, установить личность лидера и собрать достаточно доказательств, чтобы засадить всех за решетку. Это существенно отличалось от того, чем Пит Хоффман занимался до сих пор. Бирте заключила Гренса в объятия, едва они переступили порог полицейского участка. Так здороваются близкие друг другу люди или же те, кто давно не виделся. Комиссар ничего не имел против объятий, разве что немного смутился. В любом случае, выбора ему не предоставлялось. Поприветствовав Гренса, Бирте протянула руку Питу Хоффману. – Здравствуйте, меня зовут Бирте. Добро пожаловать! Я уже начала сомневаться в вашем существовании. Она скосила глаза на Гренса и все поняла – еще один коллега без официального задания. Но стоять рядом с Хоффманом было для нее большим облегчением. – Он существует, теперь ты это видишь, – они и сами не заметили, как перешли на «ты» в переписке. – А вот мое время вне зоны действия радаров подошло к концу. Бирте улыбнулась: – Думаю, мы его продлим. Она принесла еще один стул из комнаты отдыха и заперла дверь, превратив кабинет в штаб-квартиру неофициального расследования. – Пока вас не было, я на время прервала свои поиски и переключилась на одну персону вне педофильских кругов, не менее интересную. Я нашла о нем почти все, что было в открытом доступе, и частично то, что шведская полиция замалчивает. Я имею в виду вас, Хоффман. Пит Хоффман выглядел одновременно удивленным и раздраженным. – Не ожидал, что вы заведете дело и на меня. Бирте повернулась к двум мониторам на столе и ударила по клавиатуре. На мониторах появились фотографии Пита Хоффмана, сделанные в разные годы, тем не менее обнаруживающие четкую связь – база полицейского управления, база вынесенных приговоров национальной судебной администрации, база заключенных управления исправительных учреждений. – Эверт описал вас как очень толкового, даже лучшего из всех имеющихся на сегодняшний день агента. Но он забыл упомянуть о вашем уголовном прошлом, потому что такого рода агенты в Швеции запрещены. – Я больше не уголовник и не агент. – Это я поняла. Как и то, что деретесь вы, судя по всему, по-прежнему неплохо. Она покосилась на лицо Гренса, все еще опухшее и в синяках. – Я соглашусь со всем, что касается планов комиссара Гренса, – продолжала она. – Буду молчать. Забуду уведомить американские власти о том, что неофициальный агент собирается преследовать преступников в их стране. Я и без того не особенно доверяю иностранным полицейским, особенно коррумпированным, после того как они провалили нам несколько операций. Но эта операция, Гренс, была неофициальной с самого начала. Поэтому участие в ней теневого агента вполне логично. Вы действуете на свой страх и риск, Хоффман. Один-единственный вопрос американцев к шведским властям означает катастрофу. Сотрудник полиции без удостоверения, к тому же давно объявленный в розыск в их же стране. Он кивнул. Да, она раскопала даже это. – Поэтому для начала я хочу убедиться в том, что вы понимаете специфику нашего сотрудничества. Наша с вами операция не имеет никакого отношения к национальному центру расследований. То же касается и комиссара. Пит Хоффман и Гренс коротко переглянулись. – То есть все как обычно? – Тем более, если… Бирте пролистала фотографии на мониторе и остановилась на случае с заложниками в тюрьме строгого режима. – Если все полетит к черту. Если вам, Хоффман, потребуется помощь датской полиции, я знать вас не знаю. Еще один быстрый взгляд на Гренса. Это они уже проходили. Когда в тюрьме взяли заложников и Хоффмана разоблачили, шведская полиция бросила своего агента на произвол судьбы. Гренс кивнул. – Да, ты не ослышался, Пит. Все как обычно. – Тогда… Хоффман повернулся к датскому эксперту и снова протянул ей руку: – Мы договорились. Я внедряюсь последний раз в жизни. В случае провала мы с вами друг друга знать не знаем и я не рассчитываю на вашу помощь. Прежде чем Пит Хоффман впервые вошел в закрытую группу педофилов под ником Лацци, Бирте и Гренс еще раз убедились в том, что Хансены надежно заперты в камерах предварительного заключения без какой-либо возможности контакта с внешним миром и что газеты, радио, телевидение и цифровые информационные каналы ничего не знают о распаде семьи. Они приняли дополнительные меры, чтобы информация об аресте Хансенов не просочилась за стены полицейского участка. Все было продумано и просчитано до мелочей. И только в душе и мыслях Хоффмана бушевал хаос. Как агент он все так же не знал себе равных. Искусный манипулятор, на собственной шкуре убедившийся, что две лжи лучше одной правды. Он, кто порой лгал так много, что переставал понимать, где кончалась ложь и начиналась правда, кто с легкостью входил в доверие, чтобы впоследствии взорвать банду изнутри, теперь сидел в заштатном полицейском участке в Дании и все больше убеждался в том, что ни весь его уникальный опыт, ни таланты, ни кровью приобретенные навыки не имеют больше никакой ценности. Он, кто внедрялся в шведскую мафию, наркокартели Колумбии, в банды работорговцев в Ливии и торговцев оружием в Албании, вдруг понял, что ровным счетом ничего не знает и не умеет. И дело было не в том, что Хоффман несколько лет не работал. И не в мирной семейной жизни, заставившей его утратить хватку. Он просто не понимал этих людей. Их поведение, стереотипы мышления и близко не укладывались в рамки того насилия, в котором он вырос и жил, которое сделало Хоффмана тем, кем он был. – Что с тобой? Эверт Гренс наклонился к Питу, как только Бирте вышла в туалет. – Ничего. – Но я же вижу, что-то не так. Пит Хоффман был убежден, что ему удается удержать свой хаос внутри. В том, чтобы действовать, оставаясь непроницаемым для окружающих, он был экспертом. Тем не менее Гренс его раскусил. – Что случилось, Пит? Хоффман пожал плечами: – Одно дело – сыграть преступника… Сам не понимая почему, он перешел на шепот: – В этом случае я знаю, как мне следует думать. И понимаю ход мыслей других. Представляю себе, как выглядит опасность. Могу атаковать, отступать. Но сыграть педофила… Нет, этого я не могу. Ничего не получится. Зофия и ты, да иногда и я сам – все мы задавались вопросом, где проходит граница моих возможностей и что произойдет, если в один прекрасный день я ее переступлю. Так вот, теперь я знаю. Она проходит здесь. Хоффман кивнул на монитор слева. – Вон там. Гренс взглянул на набросок Бирте, кто есть кто в узком кругу. – Я просто-напросто не смогу вести себя так, как они. Сидеть здесь и продумывать фейковые сообщения о том, что я должен еще сделать с собственным ребенком, чтобы посильней его помучить. Прости, Гренс, но это не для меня. – В нашем распоряжении три дня, Пит. – Именно поэтому. Слишком мало времени. Хоффман повернулся спиной к экрану. – Это безумие… Войти в доверие к лидеру, идентифицировать остальных. – Безумие – это то, что мы имеем на сегодняшний день, Пит. И что будет продолжаться, если мы упустим время. Если только тебя не будет на этой встрече… – Достаточно. – В течение всего того времени, пока нам не представится следующий шанс… – Достаточно, Эверт! – Чего тебе достаточно? Они не заметили, как вошла Бирте, ставшая невольной свидетельницей их жаркого спора. – Скорее недостаточно. Времени. Поэтому у меня предложение. Хоффман говорил почти шепотом, потому что на голос не осталось сил. – Я объяснил комиссару криминальной полиции, что не могу посылать сообщения психам, которые ждут от меня совета, как лучше изнасиловать ребенка. Что я делал все что угодно – наносил татуировки на трупы в прозекторской, наблюдал за тем, как мои собственные пальцы отрезали секатором, пытал людей электричеством и колючей проволокой в джунглях. Все что угодно ради полиции и ее борьбы с организованной преступностью. Но только не это. Поэтому, вместо того чтобы тратить время на то, что получается у меня не слишком хорошо, я предлагаю разделиться. Будем использовать оставшееся нам время по максимуму. Бирте села. Кивнула. – Вы живете одна? – Что?