– Да. Информация защищена. На случай, если какой-нибудь мелкий таможенный чин захочет посмотреть… Я был почти уверен, что этого не произойдет. – Хмм… Но она вообще не защищена. Или я чего-то не понимаю? Ложь становится правдой лишь в том случае, если признается таковой как самим лжецом, так и тем, кому она адресована. Но для этого эти двое должны по крайней мере говорить на одном языке. – Она была защищена. – Была? – Пока я ее не раскодировал. В отеле, в первый же вечер. Уж очень не терпелось… Вы знаете, как бывает. Оникс задержал взгляд на картинке на мониторе. Всматривался, как будто принимал решение. Потом, не пролистывая дальше, достал флешку и протянул Питу. – Отлично, просто превосходно! Теперь, наверное, моя очередь. Он улыбался, между тем как Пит, приняв флешку, вздохнул с облегчением. Похоже, они с Ониксом друг друга поняли. – Взгляни на одну из моих последних… если хочешь, конечно. Фотография несколько иного рода. Оникс дважды кликнул на документ на экране и замер с почти трогательным выражением гордости на лице. – Я не хотел выставлять это в чате раньше завтрашнего утра, но для тебя сделаю исключение, – как и вчера для Ленни. Лицо Ленни тоже просияло гордостью. Он оказался среди избранных. Лидер почтил доверием и его! Пит наклонился к монитору, просунув голову между Ленни и Ониксом. – Я пробовал с разными мисками, как собачьими, так и кошачьими. Металлическими, пластиковыми, разных цветов и размеров. И когда нашел наконец то, что нужно, картинка стала идеальной. Миска металлическая, несколько меньше, чем другие. И та, что из нее ест, заслуживает самого лучшего. Девочка выглядела старше, чем большинство детей на подобных снимках. Если Хюго было одиннадцать, то ей Пит дал бы, пожалуй, на год больше. Голая, она лежала на животе на бетонном полу и ела из металлической кошачьей миски. – Где у вас здесь туалет? Это было больше, чем он мог вынести. – Там? Да? Пит как будто вполне владел своим голосом. – Может, есть и на втором этаже тоже? Голос, дыхание – он все еще осознан и сосредоточен. Дрожь накатывала волнами, начиная с ног и до самого горла. Это ее нужно было держать под контролем. – Вон там, за душевой. Третья дверь по правой стороне. Хоффман поблагодарил и пошел, внимательно отслеживая ширину шага и сдерживаясь, чтобы не пуститься бегом. Спокойно, Хоффман, спокойно. Едва заперев за собой дверь, он опустился на крышку унитаза. Разрыдаться – вот что нужно было сейчас больше всего. Но Хоффман не умел плакать. А может, просто не мог себе этого позволить, потому что красные глаза не скроет никакой грим. Один из его мобильников, – действительно миниатюрных, Стивен и здесь оказалась на высоте – был приклеен скотчем к внутренней стороне бедра, почти у самой промежности. – Пит? Зофия ответила после первого сигнала. Как будто так и уснула с телефоном в руке и пальцем на кнопке «принять вызов». Ее голос – Питу сразу захотелось обнять ее, лечь рядом, коснуться ее теплой кожи. – Пит, что… – Я больше не могу. – Где ты? – Я сдаюсь, впервые в жизни. Я опустошен, Зо, сил совсем не осталось. Она молчала, давая ему выговориться, и Пит рассказал все. О тринадцатилетней девочке, которая слишком стара для сексуальных извращений и поэтому должна быть заменена на кого-нибудь помоложе. А пока, раздетая, будет есть что-то перед камерой из кошачьей миски. И о мужчине, который откровенничал с ним во время ужина, состоявшего сплошь из одних здоровых блюд. Этому Ониксу, благодаря доходам от распространения порнографии в Сети, нет необходимости работать ради денег. Тем не менее он устроился в школу для детей, страдающих аутизмом, потому что там проще набирать новых девочек для сексуальных развлечений и порнографических фотосессий. А еще удобнее усыновить ребенка, взять под опеку, так или иначе, и жить с ним под одной крышей. Тогда никто не сможет вмешиваться в дела семьи и препятствовать тому, что на самом деле ужасно нравится детям. Пит говорил и говорил, пока не выдохся окончательно. А потом инициативу перехватила она и почти шепотом принялась убеждать его, как важно именно в этот раз вытерпеть все и продолжать, тем более осталось совсем немного. Ради тех детей на фотографиях и ради тех, над которыми надругались члены сообщества. Потому что все, что делают эти извращенцы, останется с этими девочками на всю жизнь. И Пит внимательно слушал, хотя и сам все прекрасно понимал. Потому что Зофия говорила о себе. О той стороне своей жизни, куда так и не пустила его, несмотря на все годы, прожитые вместе, и на то, что он так ее об этом просил. – Я… так и не рассказала тебе толком… как это было. Она сделала это только теперь, впервые доверившись ему, как и он ей. – Когда мы встретились с тобой, Пит… Думаю, ты уже… или нет, ты, конечно, все помнишь. Мое тело, сексуальность… Тебя это восхищало. И пугало тоже. Иногда да, я закрывалась в себе, замыкалась… Это я отталкивала тебя тогда, всегда я. Такой я была, Пит, такой и осталась. Но я доверяю тебе. Мое тело доверяет тебе. Но оно понимает то, что мне понимать совсем не обязательно – что ласки, прикосновения могут быть… Она разрыдалась, не закончив фразы. И Пит, который сам хотел поговорить с ней, вдруг растерялся. – Зо, я… Он не последовал ее примеру, сдержал слезы. Ни на что другое сил после этого не осталось. – Я расскажу тебе больше. Все расскажу, как только ты вернешься домой. Я знаю то, о чем эти дети не решаются даже подумать. Что они не осмеливаются ни видеть, ни признавать. Возможно, им тоже когда-нибудь повезет, и они встретят свою вторую половинку. Но до того как это произойдет… Уничтожь этих нелюдей, Пит. Ради меня. Ее дыхание – Пит его слышал. – Меня некому было спасти. Их спасешь ты, Пит. Слышишь меня? Хоффман дважды поцеловал мобильник, ни на секунду не забывая о контроле над дыханием. И положил трубку, в то время как голос Зофии все еще звучал в его голове. Он нажал на слив. Задержал палец на кнопке, как будто хотел смыть следы своей настоящей, опустошенной ипостаси. Потом скачал последние фотографии с USB-камеры на мобильник и отправил Гренсу. Теперь у Оникса было лицо, и они могли, копая каждый со своего конца в реальном и виртуальном мире, попробовать установить его личность. Когда Пит вернулся к столу, фотография девочки с кошачьей миской на мониторе сменилась последней серией работ Карла Хансена. Пит затруднялся определить, кто из двоих, Ленни или Оникс, впился в экран сильнее и выглядел более возбужденным. – В какой это вы комнате? Казалось бы, вопрос как вопрос. Два педофила обмениваются репликами между делом. Но в действительности все обстояло иначе. – Где ты снимал эти чудесные фотографии? Это все больше походило на допрос, все более детальный и обстоятельный. Пит Хоффман даже не видел этой серии целиком. Первой фотографии девятилетней девочки, которую Гренс продемонстрировал на кухне в Эншеде, оказалось достаточно. Тем более на большее не оставалось времени, – разве на то, чтобы между другими приготовлениями составить самое общее впечатление о снимках и сообщениях чата. И вот теперь Пит отчаянно вспоминал, что еще говорил ему комиссар по уголовным делам. Как проходила эта фотосессия и какая роль во всем этом предназначалась маме девочки. – Иногда снимает моя жена, мать Катрине. Я ведь тоже часто появляюсь в кадре. Она помогает мне, ничего не имеет против. В самом деле, почему бы и нет? – Ваша жена? Это мило. Но в какой комнате? Просто хочу представить себе обстановку вокруг девочки. Что там? Обои? Мебель? Светильники? Ковры? – Какое это имеет значение? – Место не менее важно, чем сам акт. Пит Хоффман попытался представить себе квартиру, в которой жил его герой и где он сам не бывал ни разу. – В гостиной. Почти всегда там. Это должно было прозвучать уверенно. Настолько, чтобы заглушить все бушевавшие внутри сомнения, не дать им просочиться наружу.