Бирте вернулась к гигантскому экрану, разделенному на двадцать окошек одинакового размера. Внизу каждого окошка маячил никнейм члена педофильского сообщества и его местонахождение. В левом верхнем – Леденец, Цюрих. Затем Грегориус, Антверпен. И далее до восемнадцатого (Королева Мэри, Колумбия) и девятнадцатого (Мариетта, Портленд) номеров. Последнее, двадцатое окошко оставалось черным. Его зарезервировали для Оникса. – Осталось шестьдесят секунд. Бирте с беспроводным микрофоном в руке обращалась к коллегам. – Сорок пять секунд… Она вела обратный отсчет, между тем как каждый из девятнадцати экранов жил своей жизнью. Девятнадцать окошек в другую реальность – девятнадцать камер, вмонтированных в шлемы полицейских, каждый из которых стоял впереди специально обученной оперативной группы. – Тридцать секунд. А здесь, в комнате, более душной, чем обычно, в другой части земного шара, замерли в ожидании шефы полицейских ведомств, говорившие на разных языках. – …пятнадцать секунд. Нетерпение почти достигло критической точки. Напряжение тоже. Сами того не замечая, наблюдатели раскачивались из стороны в сторону, в такт движениям, которые видели на экране. – …пять, четыре, три, два, один… Взгляды загорелись, как будто каждому из присутствующих не терпелось запрыгнуть в заэкранную реальность, чтобы с оружием в поднятой руке вместе с коллегами в форме штурмовать осажденные дома и квартиры. – Ноль! Но никто не сдвинулся с места, все только затаили дыхание. Между тем как происходящее на экране все больше напоминало кульминационный момент детективного фильма – тот самый, когда жизнь и жертвы, и преступника необратимо меняется. Взгляды публики метались от окошка к окошку, драматизм нагнетался с каждой секундой. Одна из камер передавала захват большой виллы в одном из штатов Центральной Америки. Это окошко было пронумеровано цифрой 8. Гранд-Джакшен, судя по мерцающей внизу подписи. Согласно информации, которую удалось раздобыть Бирте, женщина, выступавшая в сообществе под ником «Джеронимо», работала няней в одном доме, где, кроме хозяйских, проживали и ее дети. В момент штурма один из мальчиков лежал с ней в постели. Дама прижималась к голому телу, что, похоже, нисколько не смущало остальных детей, спавших в той же комнате. «Джеронимо» тоже выставляла в чате фотографии, демонстрировавшие, согласно выводам полицейских, особо изощренное и жестокое насилие. В этом с ней могли соперничать разве что сам Оникс и те, кто называл себя Редкат и Мастер. Пока даму средних лет уводили в наручниках, внимание зрителей переключилось на окошко номер 11, где шла трансляция из города Сволле в восточных Нидерландах. Там мужчина, известный также под ником «Мария Антуанетта», завтракал с женой и тремя дочерьми, когда его привычная семейная жизнь разбилась вдребезги, разлетевшись на тысячи мелких осколков. Нечто подобное произошло с Хансенами, вторжение к которым послужило началом всей операции. Вот и здесь ошарашенного папу увели в тюремную камеру, а дочерей пригласили в специальное учреждение сотрудники социальной службы. События в окошке под номером 14 развивались по другому сценарию. Там полицейские штурмовали темную квартиру в городке под названием Хартфорд, в штате Алабама близ границы с Флоридой. Когда вооруженная группа ворвалась в дом, принадлежащий, согласно предоставленной разведкой информации, некой Ингрид, один из педофилов, переписывавшийся с Карлом Хансеном, не стал оказывать сопротивления и вообще как будто никак не отреагировал. Камера ходила ходуном, но зрители узнали главного героя ролика в высоком мужчине, одетом в облегающие шорты и рубашку с коротким рукавом. Джон Гектор Перейра – фактический владелец квартиры, арестованный всего два месяца назад по подозрению в жестоком обращении с четырьмя детьми и освобожденный за недостатком улик. При виде полиции он вставил себе в рот ружье и выстрелил. На начальном этапе операции Гренс стоял позади участников совещания и наблюдал за их спинами с не меньшим интересом, чем за окошками на большом экране. Примерно в тот момент, когда камера, вмонтированная в полицейский шлем, приблизилась к простреленной голове Перейры, одна из зрительниц обернулась, высматривая комиссара. Бирте. Ни она, ни Гренс не произнесли ни слова, но оба прекрасно поняли друг друга. Бирте молча спросила, есть ли вести от Хоффмана, и Гренс, так же молча, ответил, что нет. Следующий ее вопрос, заданный тем же способом, состоял в том, насколько вероятно, что и за Хоффманом тоже следят. На это Гренс ответил, что и сам думал об этом и что да, риск, к сожалению, достаточно велик. И тогда Бирте спросила, каковы шансы Хоффмана завершить свою миссию, если он все-таки будет разоблачен. И здесь Гренс ее успокоил, потому что на основании опыта работы с Хоффманом мог смело утверждать, что этот человек способен выпутаться из любой передряги. Гренс утаил от Бирте, что Хоффмана накачали наркотиками и поэтому его разоблачение будет равносильно проигранной битве. Полному и окончательному провалу. Но затхлый запах плесени был не менее реальным, чем твердый, холодный пол. И темнота. А глаза? Большие, блестящие, они отражали блуждающий во мраке свет. И продолжали глядеть на Хоффмана. Он поднялся. Глаза не исчезли. Напротив, их стало больше. Наркотики – все это не более чем галлюцинации. Пит сделал шаг вперед, но к глазам не приблизился. Потому что в тот самый момент они от него отдалились. Но что если они все-таки не игра моего воображения? Пит сделал еще один шаг. В таком случае я разоблачен. И это значит… Но тут он увидел их и понял, что все действительно происходит на самом деле. Но эти глаза не преследовали его, скорее прятались. И выглядели очень испуганными. Хоффман приблизился еще на шаг, потом еще. В слабом свете, проникавшем в подвал снаружи, обозначилась худенькая фигурка и… детское лицо. Девочка. Пит смотрел на нее. Неужели это она, дочь лидера? Тринадцатилетняя и слишком старая для сексуальных извращений – та, которую Оникс собирался заменить кем-нибудь помоложе? Или их здесь две? Пит пересчитал глаза. Похоже, больше. Сколько же? Десять? Двенадцать? Шесть? Восемь? Голова пошла кругом. Пит посмотрел вниз, потом вверх. Четыре? Снова вниз – вверх. Да, четыре. Теперь он точно видел всего две пары глаз. Двое детей. Здесь, в подвале. В темноте. Вот уже во второй раз за последние два часа он воочию наблюдал жертв насилия. Оставалось сделать последний шаг, и Пит осторожно, чтобы никого не напугать, переставил ноги. И в следующий момент содрогнулся сам от громкого звука. Что-то металлическое задребезжало у него под ногами. Отскочило от стены. Я пробовал с разными мисками, как с собачьими, так и с кошачьими. Металлическими, пластиковыми, разных цветов и размеров. И когда нашел наконец то, что нужно, картинка стала идеальной. Миска металлическая, несколько меньше, чем другие. У того, кто называл себя Оникс, был приятный голос. И он призывал мир признать любовь между ребенком и взрослым. Примерно как сам ребенок, будучи достаточно голоден, признает еду, которую ему предлагают в кошачьей миске. Это на нее Хоффман случайно наступил. На миску, которая наделала много шума, когда отлетела в сторону. – Линда? Наверху что-то зашевелилось. – Грег? Дверь в подвал открылась. – Это вы уронили миску с едой? Шаги – кто-то спускался по лестнице. – Отвечайте! Пит Хоффман узнал голос. Только интонации были другие – ни намека на светскую любезность. – Линда? Это ты сделала? – Нет. – Грег? Даю вам последний шанс. – Это не мы. – Никогда не ври мне. Дверь снова закрылась. Никогда не ври мне. А Хоффман успел подумать, что с такой координацией долго не продержится. Что он почти разоблачен. Разумеется, он не знал, что происходит там, наверху. Но строил догадки. Верные, как оказалось. Пит Хоффман понял все, как только элегантный, спортивный мужчина, называвший себя Ониксом, запер дверь в подвал. Линда и Грег никогда не лгали. И если миску опрокинули не они, это сделал кто-то другой, кто плохо представляет себе помещение, в котором находится. И натыкается на разные предметы в темноте. Поэтому Оникс опустил ключ от подвала в карман и побежал, хотя кабинет находился всего в трех дверях дальше по коридору. К компьютеру и мониторам, подключенным к двенадцати камерам слежения, половина которых наблюдала за домом на побережье, откуда Оникс с час назад приехал на велосипеде. С них он и начал. А именно с той, которая была вмонтирована в глаз одной из плюшевых игрушек в комнате с большой кроватью. Изображение оказалось перевернуто. Кроме того, съемка производилась снизу вверх, как будто камера лежала на полу. Как будто кто-то сбросил игрушку с кровати, да так и не поднял. Хотя они всегда были осторожны с этим. Следили, чтобы именно эта игрушка всегда оставалась в правильном положении, при котором глазок камеры наилучшим образом документирует происходящее. Похоже, кто-то устроил в комнате настоящий погром. Полка висела на одном шурупе в вертикальном положении. Ковер на полу был забрызган чем-то бурым, такие же пятна были на обоях. Оникс изменил масштаб, после чего окончательно убедился, что это засохшая кровь. Он прокрутил запись назад. Примерно до того места, когда зашел за дом (вне зоны досягаемости камер), сел на велосипед и уехал. То, что он увидел, объяснило все. Лацци, послушного и накачанного наркотиками, ввели в комнату с ожидающими девочками. Мейер и Ленни крепко держали его под руки. Теперь им предстояло раздеть «датского друга». Все шло по плану вплоть до того момента, когда Лацци удалось освободиться. Он ударил Мейера кулаком в лицо. Потом еще и еще. Забрызгал кровью всю комнату. И при этом никто не кричал – ни Мейер от боли, ни Лацци от ярости. Один Ленни подал голос, но и его заставил замолчать собачий поводок. Красная шея. Налитые кровью глаза. Вот Лацци тащит тяжелое тело по деревянному полу. Удавка затягивается все сильнее, и в этот момент кто-то кричит. Но это не Ленни. Одна из девочек, причем на иностранном языке. Отчаяние – вот что Оникс понял из ее крика. Она как будто о чем-то умоляет. Вот они смотрят друг на друга – тот, кто бил, и та, которая кричала. Они как будто друг друга поняли. Вот Лацци ослабляет хватку, – похоже, неосознанно. Удавка повисает на шее Ленни. Тот, кто называл себя Ониксом, продолжает смотреть. Доходит по того места, где Ленни делает первый вдох и прокашливается, и останавливает запись. Увиденного достаточно, чтобы понять, что произошло. Лидер педофилов оставался в кабинете. Только переключил компьютер на камеры, наблюдающие за домом, в котором сейчас находился. И начал с внешней, вмонтированной в переднюю стену дома. Грязно-белый штакетник, виноградные листья цвета изумрудного мха, ярко-красный почтовый ящик, серый пятнистый асфальт тротуара – все поглотила чернота. Оникс переключился на камеру на противоположной стене – и там то же самое. В боковых камерах сплошная непроглядная ночь. То есть вторжению подверглась не только вилла на побережье. Кто-то вывел из строя все камеры и в его доме, и вокруг.