И все это оставалось для Гренса таким же непостижимым, как компьютерные программы и файлы, которые молодой человек пытался открыть. – Вот. Без молока и сахара, как мы любим. – Спасибо, комиссар. Гренс поставил огромную чашку рядом с клавиатурой, по которой танцевали пальцы Билли, беспрерывно пробующие новые алгоритмы. Пароль за паролем – предполагаемые ключи к закодированному материалу, на который удалось выйти через роутер, после того как Бирте наконец сломила провайдера. Файлы обнаружились там, где ожидалось: в облачном сервисе. – Ты отдаешь себе отчет, с чем нам придется столкнуться? Ну, если тебе все-таки удастся обойти эту защиту? – Не беспокойтесь за меня, комиссар. Я все понимаю. Я еще не забыл картинок с прошлого раза. – Эти будут жестче, во всех смыслах. Брутальное насилие, которое… – Я не отступлюсь, комиссар. Мы добьем этого дьявола. Так же, как и в Дании, когда Гренс сидел за спиной Бирте, от него требовалось всего лишь прекратить беспрестанное блуждание из угла в угол, доводящее уровень тревожности в комнате до безумия. Поэтому Гренс молча поставил чашку и вернулся на кухню, к деревянной скамье, оказавшейся не менее удобной, чем вельветовый диван в его кабинете. У Гренса своя задача – выйти на Йенни, с которой он хотел встретиться. Причин тому было несколько. Первая – помочь разобраться с еще одной фотографией. Гренс выловил ее случайно из потока файлов, которыми обменивались друг с другом члены педофильского сообщества. Сейчас этот снимок лежал перед ним на кухонном столе. У комиссара имелись все основания надеяться, что Йенни, если ему только удастся с ней связаться, сможет опознать эту девочку и подтвердить его подозрения. Но для этого Йенни нужно было найти. По дороге к Билли Эверт Гренс зашел в отделение полиции в Крунуберге, чтобы перевернуть вверх дном собственный кабинет. Ящики письменного стола и шкаф, до отказа забитый папками. Каждый заваленный бумагами пластмассовый лоток, каждую коробку, какие грудами громоздились вдоль стен. Но результат был тот же, что и у Вильсона: номера ее телефона не было нигде. Гренс уже подумывал привлечь к поискам Билли, но решил пока воздержаться от этого шага. История Йенни и ее девочки не имела никакой привязки к расследованию, в которое оказались вовлечены полицейские всего мира. И пока она была частной инициативой комиссара Гренса, и не более того, не оставалось ничего другого, кроме как действовать на свой страх и риск. – Комиссар? – Да? – Все еще спите? – Да. – Отлично, потому что у меня все готово. – Готово? – Да, только что взломал. Можем посмотреть закодированные материалы. Им потребовалось немало времени, чтобы, сидя бок о бок перед большими экранами, изучить хранившееся за секретной дверью. Потому что тот, кто называл себя Ониксом, спрятал там не только снимки, изготовленные собственноручно, и не только то, что ему присылали. В «облаке» хранились копии всех фотографий, которыми когда-либо обменивались в закрытом сообществе. Неудивительно поэтому, что в его файлах, согласно оглавлению, набралось в общей сложности восемьсот тысяч единиц детской порнографии. Когда же на следующем этапе работы они рассортировали списки паролей к банковским счетам и каталогизировали счета-фактуры и квитанции со всего мира, было ясно, что перед ними твердо стоящая на ногах фирма. Вся коммерческая деятельность Оникса и Ленни, продажа снимков и роликов предстала у них перед глазами. И комиссар мог навскидку оценить прибыльность – десятки миллионов долларов. – Это же… Билли, даже не представляю, чем могу отблагодарить тебя за это. – Доведите это дело до конца, комиссар. – Боюсь, что… – Гренс улыбался. – Теперь мы видим, что все это действительно есть, но, Билли… боюсь, этого будет недостаточно. – Недостаточно? Вы устали, комиссар, понимаю. Перелет из Дании… и все-таки… Вы что, сами не видите? Какие доказательства здесь еще могут быть нужны? – Юридически этого недостаточно. Билли поднялся. Тонкие руки, напоминающие два крыла, заметались перед монитором. – Что вы такое говорите? Значит, мы зря трудились? Если этот подонок выйдет на свободу… вы ведь это имели в виду, комиссар? – Я только хотел сказать, что справедливость и закон не всегда одно и то же. И что если мы добиваемся справедливости, нам придется немного схитрить, обмануть закон. Но Билли продолжал размахивать руками. Он был слишком возмущен. – Согласен, и… что это значит? – Нам нужно сделать так, чтобы эти материалы были приняты в качестве доказательств на предстоящем судебном процессе. Мы с тобой неофициальные следователи, которых так легко заподозрить в подделке закодированных файлов. С тем, что мы имеем сейчас, это не составит проблемы для любого более-менее толкового адвоката. Гренс смотрел на молодого человека. От гордости, которой только что сияло лицо Билли, ничего не осталось. Но Гренс не видел и растерянности. Только сосредоточенность и стремление действовать. Пожалуй, в тот момент Билли выглядел именно таким. Человеком, предпочитающим ночи напролет сидеть возле компьютера и решать чужие проблемы только ради того, чтобы иметь повод самому не выходить из комнаты. Тому, кто не нашел себя в обществе себе подобных, только и остается, что блуждать по лабиринтам цифровой вселенной. – В таком случае, комиссар, будем брать пример с педофилов. Они сами поставили ловушку, в которую попались. – То есть? – Сделаем так, чтобы эти материалы оказались в руках американской полиции под видом анонимной наводки. Сообщение, которое столько раз отскакивало от одного IP-адреса к другому, что установить источник практически невозможно. И все это попадет к ним в первоначальном, закодированном виде. Дадим их компьютерным экспертам возможность немного поработать. Эверт Гренс облегченно вздохнул. Идея Билли ему понравилась. – А у них есть такие эксперты? – Какие эксперты, комиссар? – Ну, такие толковые, как ты? Билли отвернулся, неожиданно смутившись. Он знал, что комиссар ему не льстит. Так звучала похвала в устах человека, который редко кого хвалит. – Вам это кажется настолько маловероятным, комиссар? Он снова посмотрел на Гренса. Смущения как не бывало. – У них точно есть несколько таких сотрудников. И что самое интересное, мы побьем лидера его же оружием. Оба они замолчали. Сидели и смотрели на экран, где все доказательства были как на ладони. Восемь тысяч снимков и роликов, целая галерея детской порнографии. Десятки миллионов долларов. Более чем достаточно, чтобы приговорить каждого из членов закрытого сообщества, начиная с неидентифицированного Редката, к высшей мере, как она определяется законом соответствующей страны. – Ты вовсе не так плох, как о себе думаешь, Билли. – Правда? – Я имею в виду социализацию, умение ладить с другими людьми. – Вы тоже, комиссар. У них получилось. Они добрались до улик, в том числе и против лидера. Билли с Гренсом переглянулись. В глазах того и другого мелькнула улыбка. Девять дней спустя Зал международного терминала дышал ожиданием. Притихшие люди теснились и толкались, но без злобы и раздражения. Поминутно косились на двери, бесшумно расходившиеся перед очередным пассажиром с тяжелыми сумками и усталыми глазами. Объятия, радость, слезы – за последние полчаса Эверт Гренс насмотрелся этого вдоволь. Аэропорт – котел самых противоречивых эмоций. Как и все подобные места, перевалочные пункты для путешествующих. Но вот появились они. За спинами пожилой пары, отчаянно боровшейся со своим неуклюжим багажом, и группой мужчин в одинаковых деловых костюмах. Пит Хоффман и Линнея. Он нес небольшую сумку, положив другую руку на хрупкое плечо девочки. Слегка подталкивая ее, помогая пробираться сквозь толпу прибывших и встречающих. Гренс помахал им, насколько это было возможно в такой тесноте, и снова смешался с толпой. Теперь уже почти спокойный. А когда они приблизились, он присел на корточки, чтобы заглянуть в глаза более взрослые, чем это обычно бывает у семилетних девочек. – Привет. Меня зовут Эверт, и я полицейский. Я друг Пита и хочу тебе помочь. Она смотрела на него, слушала, но не реагировала. Бледная. Угасшая. – Ну и поскольку я полицейский, то должен… – Говори с ней по-английски. Она помнит всего несколько шведских слов. Хоффман посмотрел на комиссара и снова повернулся к девочке: – Right, Linnea? English?[14] Та кивнула, хотя далеко не сразу и очень осторожно. И Гренс понял: вместе со шведским ушло еще кое-что. Прошлое – именно поэтому она и выглядела такой угасшей. Так ей тогда было нужно, чтобы выжить. – Okey, Linnea. I’m police officer and I…[15] У Гренса не без труда получилось объясниться с ней на неуклюжем школьном английском. И все-таки это было ничто в сравнении с тем, что ему предстояло пройти с ее родителями. Они все еще не знали о ее прибытии. Гренс боялся обнадежить их понапрасну, потому что до последнего момента не мог исключить ошибки. Того, что девочка, летевшая с Хоффманом в самолете, была не Линнеей, которая возвращалась домой, чтобы начать новую жизнь. Или продолжить старую. Комиссар предложил пойти в обход, через пресс-службу, чтобы купить по мороженому. Девочка посмотрела на Хоффмана и согласилась не раньше, чем дождалась его кивка. Кроме мороженого, они взяли конфет и пару бутылок прохладительных напитков. На пути в Стокгольм Гренс не упустил возможности понаблюдать в зеркале заднего вида за девочкой, которая как будто не заметила этого, занятая шелестящими обертками и разноцветными леденцами, кусочки которых липли к ее зубам.