Голос оставался таким же спокойным и ясным, хотя теперь ей пришлось окликнуть комиссара с довольно большого расстояния. – Я имела в виду, может, нужен его адрес? Или что-нибудь еще? – Благодарю, я знаю, где живет этот несостоявшийся пассажир. Теперь, вернувшись в отделение в Крунуберге, Эверт Гренс решился постучать в дверь шефа Эрика Вильсона, потом Элизы Куэста и Свена Сундквиста. Все они расселись на вельветовом диване в кабинете, в самом конце длинного коридора. Наконец Гренс мог передвигаться, не чувствуя ни головокружения, ни дезориентации, ни даже обиды на шефа, пытавшегося отстранить его от работы. И когда он раздал копии документов, имеющих самое непосредственное отношение к могиле с пустым гробом на Северном кладбище, больше ничего особенно объяснять не пришлось. Включая необходимость в подкреплении в виде двух патрульных машин при предстоящем задержании. Коллеги слишком хорошо знали этот тип людей – несколько личностей в одном теле. Такие показывают миру только то лицо, которое мир, по их мнению, должен видеть. И могут повести себя непредсказуемо, когда поймут, что спектакль подошел к концу. Игрушки другие – санки и лыжи самых разных размеров. И ярко-красный сноуборд, перевернутый, как скейтборд в прошлый раз. Но расчищенная от снега каменная плитка ведет к той же вилле. Яблони в зимнем убранстве, а там, где покачивался гамак, сияет огнями рождественская елка над нижней половиной снеговика. Еще один раз, и Гренс сможет похвалиться тем, что видел этот двор во все времена года. Он делает то же, что и во время двух предыдущих визитов: стучится в круглое окошко над дверью, одновременно нажимая звонок. И прислушивается. Но никто не спешит открывать комиссару. Ни Линнея, ни Якоб, которые, как старшие, наверняка успели бы раньше других добежать до двери, если бы к тому времени вернулись домой. Близнецы ходят в один класс, хотя Линнея пропустила почти год. Специалисты решили, что это должно способствовать ее реабилитации. Коммуна выделила часы для дополнительных занятий с учителями, чтобы девочка смогла быстрее догнать сверстников. Именно в этот день, по настоянию комиссара Гренса, классному руководителю придется провести незапланированную прогулку на свежем воздухе. И воспитательнице младших детей тоже. Матильда и Вильям, после беседы комиссара полиции с персоналом детского сада, собрали рюкзаки для экстренной прогулки, чтобы задержаться в группе дольше обычного. Так что этот визит потребовал больше времени на подготовку, чем предыдущие, притом что впускать комиссара не особенно торопились. Наконец дверь приоткрылась, и Гренс увидел удивленное лицо мамы Линнеи. – Вы? – Да. – Опять? – Могу я войти? – Но разве мы с вами не закончили? Мне очень жаль, комиссар, что в первый раз я так бесцеремонно вас выпроводила. Что набросилась на вас на кладбище, а когда вы явились сюда с нашей любимой девочкой, я была слишком шокирована, чтобы отблагодарить вас должным образом. Но я помню, как вы на меня тогда посмотрели. Вы обещали дать нам возможность продолжать жить как раньше: в мире и покое. Надеюсь, вы понимаете, как нам сейчас это нужно. И чего нам точно не нужно, так это новых встреч с полицией. – Я был не прав. Точнее, просто ошибся. По крайней мере еще одной беседы со мной вам не избежать. Так вы меня впустите или мне обратиться к друзьям? Позади дома такая же машина. Гренс отошел в сторону, чтобы матери Линнеи был виден и другой конец тихой загородной улицы, где стоял полицейский фургон. – Теперь я совсем вас не понимаю. – В последний раз прошу вас по-доброму. Пропустите меня, чтобы мы могли поговорить в спокойной обстановке. Можно за кухонным столом. Согласен, что встреч с полицией у ваших детей было более чем достаточно. Поэтому я и хочу уладить все, пока они не вернулись. Отец Линнеи, Якоба, Матильды и Вильяма также поблагодарил комиссара, чего не успел сделать в его прошлый визит, и с не меньшим удивлением поинтересовался причиной новой встречи. Он обмакнул сухарик в горячий кофе и дал тому раствориться во рту, после чего посмотрел на жену и – через кухонный стол – на комиссара, пытавшегося последовать примеру хозяина дома, не закапав при этом скатерти. – Мы с вами повздорили, комиссар, – сказал отец Линнеи. – Такой тон недопустим на кладбище. Но я разволновался. Вы как будто не слышали меня. Вот и теперь сидите здесь и никак не желаете оставить нас в покое. Вы лишний раз напоминаете нам обо всем этом, неужели непонятно? Эверт Гренс никак не мог совладать с сухарем. Как осторожно ни макал его в чашку, кофейные капли попадали на скатерть. А когда он попытался выудить сухарь из кофе, смял три влажные салфетки, прежде чем сдался. Лучше бы они позволили ему пить кофе как обычно. – Что ж, не буду тратить времени понапрасну, перейду к делу. Причина моего сегодняшнего визита – вы, а не дети. Кошка мяукала возле миски с водой, как и в прошлый раз. Но только сегодня Гренс разглядел, что полосы на ее спине не серые, а рыжеватые. Комиссар отодвинул хлебную корзинку и чашку, чтобы дать место бумагам. Остановил долгий взгляд на супругах. – День отца можно отметить по-разному. Комиссар повернулся к отцу Линнеи: – В этом году вы хотели провести его в Дании. Даже забронировали и оплатили билет. Вылет из Арланды, чуть раньше десяти утра. Прибытие в Каструп около одиннадцати. Двадцать второй ряд, место F, правая сторона, у окна. Эверт Гренс не любил носить оружие. За сорок лет службы он воспользовался им считаное количество раз. Да и стрелял он, по правде говоря, не особенно хорошо. Но в то утро Гренс тщательно опоясался потертым ремешком с кобурой, которая была спрятана под курткой, будто нательный крест. По какой-то причине – самому ему не вполне понятной – комиссару захотелось встретиться с подозреваемым педофилом Редкатом один на один. Возможно, такой вариант казался ему наиболее простым. Или же сам Гренс был настолько прост, что надеялся, что если коллеги оставят его наедине с преступником с самого начала, то необходимости в их вмешательстве так до конца и не возникнет. Но только сейчас, когда первые улики в бумажной форме легли на стол между ними, папа Линнеи, похоже, начал догадываться о причине визита комиссара. И двойственная натура, наловчившаяся показывать миру только одно свое лицо, оказалась вынуждена предъявить и второе – болезненное, извращенное, подлинное. – Но я не был в Дании в День отца. Я был здесь, мы отметили праздник в семейном кругу, с тортом в постели. Правда, Мария? Отец Линнеи до сих пор не взглянул на документы и не выказывал никаких признаков понимания происходящего. Тем более агрессии. – Вашей жене совсем необязательно вмешиваться. Взгляните… Гренс выложил еще одну бумажку, тоже связанную с бронированием авиабилета. – Как следует из этой копии, вы заплатили за билет, но так никогда и не вылетели. И получили возможность в полной мере насладиться тортом в постели, потому что так и не воспользовались самолетом. Только теперь он взглянул на бумаги. Прочитал то место в распечатке, которое Гренс обвел фломастером, с тем же равнодушным лицом. Если он и играл, то очень талантливо. – Я не понимаю вас, комиссар. Мария, мать Линнеи, придвинула документы к себе и надела очки. – Зачем это Юнасу понадобилось лететь в Данию? С какой стати ему вообще было бронировать билет за моей спиной? Что это вы такое пытаетесь… – Вот, последний документ. Вы можете прочитать оба. Буду рад наконец с тобой встретиться, друг. Ну и, конечно, с красоткой Катрине. Прибываю в Каструп рано утром в воскресенье. Комиссар выделил первые строчки диалога в чате между тем, кто называл себя Лацци, и Редкатом. Гренс нащупал оружие под курткой, не спуская глаз с супругов. Вот он, решающий момент. Полная боевая готовность. – Ничего не понимаю, Юнас, о чем твердит этот комиссар? Зачем тебе понадобилось в Копенгаген и что у тебя там за «друг»? А «красотка Катрине», кто она? Это ты писал? Отвечай, Юнас! Я ничего не понимаю, смотри на меня! Что за полицейская машина на улице и почему еще одна такая же стоит за нашим домом? Кто такая Катрине, твоя любовница? При чем здесь полиция? Что ты такое от меня утаиваешь, Юнас? Почему комиссар об этом знает, а я нет? Отвечай же, Юнас! Ничего нельзя предугадать заранее. Даже в педофильском кругу, где осталось только двое подозреваемых. Прослужив в полиции всю жизнь, Гренс убедился в том, что ни один преступник не похож на другого, как бы ни старались журналисты, психологи и общественность рассортировать их по группам. Общие модели действительно можно распознать, но поведение конкретного преступника всегда непредсказуемо. И то, как описывал Пит Хоффман последние часы Оникса на свободе, его готовность до конца бороться за себя и свою жизнь, в корне отличалось от того, что видел перед собой сейчас комиссар Гренс. Отец Линнеи как ни в чем не бывало продолжал сидеть за кухонным столом, на месте, которое считал своим последние десять лет. Совершенно невозмутимый, что бы там ни кричала жена, как бы ни била его, требуя ответа. Даже после того, как комиссар достал наручники. Возможно, отцу Линнеи просто некуда было бежать. Или не очень хотелось. Он приехал, сошел на конечной станции – разоблаченный, уничтоженный. Необходимость в лицемерии отпала. Две патрульные машины, вызванные Гренсом на всякий случай в качестве подкрепления, так и остались незадействованными. Застегнуть наручники на запястьях, в которых совсем не чувствовалось силы, и вывести того, кто называл себя Редкатом, из дома в отсутствие его детей не составило никакой проблемы. И все-таки Гренс так и не смог понять до конца, зачем Редкату понадобилось организовывать похищение старшей дочери, Линнеи, которую он, по-видимому, рассчитывал обменять на какого-то другого ребенка, как это принято у педофилов. Как узнать, что происходит в голове больного человека? На допросах, которым оказалась посвящена вся следующая неделя, следователи только тем и занимались, что пытались свести воедино разрозненные фрагменты истории отца Линнеи, на основании его же слов. Объяснение, которое Гренс, как руководитель допроса, посчитал наиболее вероятным, состояло в том, что бывший Редкат рассчитывал подобным образом получить доступ к американскому ребенку. В извращенном мире, который они сами придумали и для которого сами же изобрели законы, моральные и не только, это называлось «дать во временное пользование» и осуществилось через достоверно инсценированное похищение. Рука незнакомца, схваченная камерой слежения в супермаркете, и прижавшиеся друг к другу родители. Даже мама, знавшая мужа лучше других, оказалась обманута. Но вернуть отданное «во временное пользование», насколько можно было заключить из отрывочных воспоминаний отца, со временем становилось все труднее. Пока наконец жуткие фантазии не стали действительностью и Линнею не переправили через Атлантику. Потому что одно дело – болезненная игра воображения, и совсем другое – ребенок из плоти и крови, который видит, помнит и мыслит. «Студентка по обмену» могла выдать своих похитителей, и члены закрытого сообщества осознали это слишком поздно. Когда Эверт Гренс покидал дом, ничем не выделявшийся среди других в квартале, он надеялся, что не увидит его больше ни зимой, ни весной, ни летом, ни осенью. Чувство одиночества, которое переживал комиссар в этот момент, одновременно примиряло с действительностью и выбивало почву из-под ног. Он не мог объяснить девочке, как ей лучше воспользоваться жизнью, которую ей вернули, и это повергало комиссара в отчаяние. Зато он мог оглянуться на ее дом без опасения встретить в окне второго этажа взгляд, ее или Якоба, и от этого осознания Гренс чувствовал не только облегчение, но и стыд. Пять месяцев спустя Гренс испытывал страх каждый раз, когда самолет шел на посадку, потому что в этой ситуации терял контроль над собственной жизнью и оказывался зависим от того, чего не был в состоянии постичь и чему не доверял.