Но на этот раз ничего такого не было. Когда самолет, сильней, чем обычно, подскакивал на взлетно-посадочной полосе под оглушительный рев моторов, Эверт Гренс оставался совершенно спокоен. Как будто то, что ему пришлось пережить в то утро, свело на нет все другие возможные страхи. И любые фантазии на тему собственного будущего выглядели нелепыми в сравнении с действительностью и тем, о чем он в течение последних дней свидетельствовал в американском суде. Гренс медлил, пока другие пассажиры теснились в проходах, торопясь первыми забрать ручную кладь. Комиссар никуда не спешил, в отличие от них. Судебный процесс в США в корне отличался от всех тех, в которых доводилось участвовать Гренсу в разных городах Швеции. Тридцать семь залов в одном и том же здании, каждый со своим судьей. Когда прибыл специальный автобус, с клетками в салоне, полиция тщательно следила за тем, чтобы публика не переходила разделительную черту, ограничивающую дорожку, по которой вели подсудимых. Оникс – единственный из американской группы, кого Гренс знал в лицо, – теперь действительно выглядел пожилым человеком. Скованный по рукам и ногам, он еле семенил десятисантиметровыми шажками. Оранжевая роба и желтый браслет выделяли его из прочих как особо опасного преступника. В зале суда цепь вокруг его талии соединили с торчащей из пола стальной петлей, благодаря чему Оникс оказался прикован к своему месту. Только после этого с Оникса сняли наручники, чтобы он смог ознакомиться с документами по своему делу. В последний раз Эверт Гренс был в аэропорту по случаю прибытия Хоффмана и Линнеи, теперь же сам пробирался сквозь толпу встречающих к следующей очереди, такой же нетерпеливой, как только что в салоне самолета. Те же люди переминались с ноги на ногу теперь уже в другом месте. Гренс поставил чемодан на пол и сделал глубокий вдох, прежде чем на него сесть. В такой день нужно найти в себе силы даже для того, чтобы махнуть таксисту. В зале суда они сидели друг напротив друга. Гренсу было достаточно протянуть руку, чтобы коснуться лидера педофилов, во плоти и крови. Оникс встретил шведского комиссара, выступавшего свидетелем по его делу, улыбкой. Не растерянной и ни в коем случае не виноватой. В этой улыбке ясно читалось осознание собственного превосходства, как будто один Оникс знал, как оно было на самом деле. Гренс и раньше видел такие улыбки и давно научился их игнорировать. Но только не в этот раз. Комиссар почувствовал, что его раздражение перерастает в безумие, как только подошло время давать показания. В этот момент он еще раз осознал справедливость того, что Оникс находится в этом зале, именно на этом месте. Любое тяжкое преступление переживается снова и снова. У психически здорового человека это бывает связано со стыдом, раскаянием – не с улыбкой превосходства, означающей готовность к новым «подвигам». Оказавшись в самом начале очереди на такси, Гренс смог почти сразу погрузиться в кожаное сиденье, слабо пахнущее сигаретой. Утренний час пик миновал, но на Е4 в направлении Стокгольма было оживленно. Так приятно было откинуться на упругую спинку, подставив лицо яркому солнечному свету. Прокурор выстроил обвинение, основываясь на снимках и роликах, на редкость отвратительных и жестоких. Несколько присяжных уже после первого заседания заявили о самоотводе. Датский и шведский процессы против Лацци и Редката также завершились: осужденные были приговорены к пяти и восьми годам заключения соответственно. Им предстояло возмещение ущерба Катрине и Линнее, которых даже самое дорогостоящее лечение вряд ли могло бы вернуть к нормальной жизни. И вот теперь, на пути домой, Гренс думал о том, что ему, пожалуй, нравится американская манера суммировать наказания по каждому пункту приговора. Для Оникса общий срок тюремного заключения составил триста восемьдесят четыре года. Гренс попросил таксиста остановиться возле Ворот № 1 и вышел из машины. Ему всегда нравилось начинать обход Северного кладбища именно с этой стороны, откуда открывались особенно живописные виды. Несмотря на раннее утро, теплое весеннее солнце навевало сон. Зеленые лужайки сверкали, стряхнув с себя последние остатки снега. Ветра не было, и деревья и кустарники стояли такие же неподвижные, как гранитные надгробья. Такие же ненастоящие. Теперь Гренс без труда отличал реальность от фантома. Только после того как сделал то, что не получилось тридцать пять лет тому назад, – обратился за помощью к специалистам, чтобы понять, что происходит с человеком, который теряет все. Более того, комиссару удалось найти надежное место, куда можно вернуться в мыслях, когда чувства становятся нестерпимыми. В конце концов, Гренс во всем разобрался. Он так запутался в своем прошлом, что потерял выход в настоящее. Тоска по ней довела до того состояния, которое понимающие в таких вещах люди сразу классифицировали как острый психоз. Отсюда галлюцинации и иллюзии. Сознание до сих пор толком не прояснилось, поэтому Гренсу все еще было трудно взять в толк, что же на самом деле он пережил. Одно несомненно – специалисты правы. Однажды поздно вечером комиссар толкнул дверь кабинета Эрика Вильсона и, как и в прошлый раз, не дожидаясь разрешения, пошел вперед, прямо на шефа. Сел на край стола, так что тот затрещал, когда Гренс наклонился к Вильсону. – Ты вынуждаешь меня бросить службу. Он оборвал фразу и ждал, пока человек в кресле не зашипел: – Эверт, если ты пришел ко мне ругаться или плакаться, то… У меня нет на то никакого желания. Отправляйся куда-нибудь в другое место со своим недовольством или раздражением, или что тебе там срочно нужно на кого-нибудь выплеснуть. Но Эверт не собирался никуда уходить. Вместо этого он протянул шефу руку, и Вильсон в ответ протянул свою. Комиссар собрался с духом и прошептал, к своему собственному удивлению: – Спасибо тебе за это, Вильсон, ты меня спас. Больше не нужно было прятаться в параллельном мире только потому, что этот слишком часто бывал непонятен. Гренс знал, что никогда не примет людей, применяющих силу для манипуляций с себе подобными. Или же тех, кто ценит себя и свое тело выше, чем других. Но это не исключало примирения с собой, со всем тем, из чего в конечном итоге складывается жизнь. Чемодан, который он нес, Анни купила перед поездкой в Париж, где они поженились. В углу даже осталась наклейка: Эйфелева башня, Анни нацепила ее в гостинице. И Гренс, отправляясь в командировку из полицейского отделения, всегда паковал этот чемодан. Наверное, было бы разумней доехать домой и оставить его там: пожалеть больные ноги. Но стоило Гренсу вспомнить свое недавнее выступление в суде со свидетельского места, ответы на вопросы судьи о первом полицейском рейде в Лердале, запустившем конвейер из в общей сложности двадцати арестов, спасшем тридцать девять детей и сотни идентифицированных жертв по всему миру, и рассказ о том, как наращивалась сеть педофилов, как Бирте отлавливала в Интернете новые и новые кошмарные снимки, – стоило Гренсу только об этом вспомнить, как он решил ехать из аэропорта прямо сюда, на Северное кладбище, не теряя ни минуты. За время прогулки сумка стала непривычно тяжелой и неудобной. Дважды он опускал ее – на тропинку, разделяющую захоронения разных столетий. Давал руке отдохнуть. Ведь сегодня Гренс собирался не к Анни, как обычно, и ему предстояло пройти еще пару сот метров в восточном направлении, к захоронениям в мемориальной роще. Гренс шел туда половину жизни, и несколько месяцев назад почти достиг цели. Сейчас он навестит ее, свою дочь, их дочь. Девочку – с сердцем, легкими и глазами, которые могут открываться и закрываться. Она настоящая и не должна быть одна. Гренс поговорит с ней, скажет наконец то, о чем подумал еще в прошлый раз. Что человек существует, пока есть другие люди, которые верят, что он существует. Гренс надеется, что она мудрее его и понимает, почему он так долго не приходил. И что она видит сладкие сны. От автора Комиссар Гренс знает, что сегодня поток порнографии в Сети стал еще более интенсивным, чем несколько лет назад. И анонимные мужчины и женщины используют все более совершенные инструменты для своего грязного бизнеса. Гренсу известно также, как самая надежная и безопасная вещь на свете – родительские объятия – становится орудием пытки, наводящим ужас. За свою долгую полицейскую практику комиссару приходилось встречать людей, так до конца и не избавившихся от страха, что это может повториться. Сцены жизни из прошлого проникают в будущее и передаются в Интернете от одного педофила к другому, не давая преступлению завершиться. Комиссар Гренс нисколько не чувствителен. Иногда он бывает даже мудрым и никак не может успокоиться. Но при этом он мало что понимает в сочинении и издании книг. Это совсем не его дело. Комиссару и без того есть чем заняться, чтобы дать жизнь очередной истории, которая снова поднимет его с вельветового дивана и заставит выпить не одну чашку крепкого полицейского кофе. Поэтому все вопросы, касающиеся сочинительства, он препоручает мне. В частности, зачем вообще писать книги? Или когда? Но главное все-таки как: без него все равно ничего не выйдет. Итак, я снова решил работать с Гренсом и Хоффманом, потому что знаю их так же хорошо, как и они друг друга. Важно доверять напарнику, когда мир вокруг так ненадежен. Но нельзя забывать, что Гренс и Хоффман по большей части вымышлены. Попросту их не существует и не существовало никогда, какими бы живыми они ни представлялись мне после стольких лет пребывания в моих фантазиях. Там же три дорогих моим героям могилы – Анни, Линнеи и «Моей маленькой девочки». Две последние – фикция вдвойне, поскольку зарытые в них гробы пусты. Йенни, Бирте, Билли, Вильсон, Свен и Мария тоже живут в этом мире. Но кое-что, к сожалению, существует на самом деле. Во время долгой работы над книгой я следил за ходом нескольких расследований и вдохновлялся работой полицейских. Как это нередко делают писатели, я разобрал действительность на разрозненные фрагменты, прежде чем собрать ее заново, уже по законам книжного, воображаемого мира. Несколько характеров объединялись в один, события сдвигались во времени и видоизменялись, расследования сливались друг с другом. Неторопливая, осторожная работа полицейских драматизировалась и нагнеталась. Наконец, самое сложное – снимки и ролики. Мне не хотелось выводить эту грязь на страницы романа, но читатель должен иметь представление о специфике преступления. Настоящие герои не Гренс и не Хоффман, их зовут по-другому. Полицейские, прокуроры, таможенники и гуманитарные организации, изобретающие все новые методы и создающие условия разоблачения и выведения педофильских сообществ на чистую воду. Те, у кого хватает сил противостоять этому злу каждый день. Это они прикрывали меня, пока я пытался вникнуть в законы извращенного мира. За их спинами я мог позволить себе тревожиться и бояться, огорчаться и впадать в ярость. Чтобы потом передать эти чувства Эверту Гренсу и Питу Хоффману, когда они захотят понять, где проходит граница человеческого и кого можно назвать человеком в компаниях с многомиллиардными оборотами или закрытых обществах, где тон задают не деньги, а извращенная психика. Я хочу поблагодарить их, более двадцати профессионалов экстра-класса, проводивших меня по извилистым тропкам расследований. Отдельное спасибо Перу-Эрику Острёму, бывшему сотруднику организации «Спасти детей», который первый ввел меня в курс этой проблемы. И конечно, спасибо Никласу Бреймару, Стефану Тунбергу, Лассе Церкеллю – за великодушие и креативность. Фие Рослунд – за поддержку меня и текста в течение всего времени работы. Калле Турнбергу – за ценные сведения о глушителях и о том, как правильнее высадить окно. Карин Вален и Мие Дью Биллин – за то, что поддерживали Гренса и Хоффмана, когда они вышли на встречу с читателями. Марианне Стенберг за кропотливую корректуру и Эмилю Эйтману за дельные замечания. Особая благодарность Никласу Соломонсону и Тору Юнсону – литературным агентам – за неослабевающее внимание ко мне и бесценный опыт продвижения книг и фильмов на международном рынке. Отдельное спасибо Элизабет Ватсон Страаруп – редактору, Мартину Альстрёму – специалисту по коммуникационным стратегиям, и Даниэлю Сандстрёму – главному редактору и издателю, за мудрость и доброжелательность в идеальной пропорции. * * * notes Примечания 1 По-шведски «kärlekört» – «злак любви», по-русски это растение называется «очиток» или «заячья капуста», международное название – «хилотелефиум». (Здесь и далее примеч. пер.)