— Надеюсь, путешествие в эту хреновину не будет напрасным. — Мы полезем туда? — спросила Тори. Больше всего ей не понравилось слово «хреновина». — Я полезу, — объявил Марк. — А ты жди тут. Он взял фонарь, и нисколько не сомневаясь, что Тори послушно останется ждать у моря погоды (то есть сыщика у дыры), полез по куче битого кирпича. Когда Марк скрылся в проеме, Тори выдержала несколько минут, чтобы нагнать настолько далеко от входа, чтобы его рука не поднялась прогнать. А затем полезла на кучу, поднимая остатки пыли, еще нетронутые ее спутником. Пролом в стене вывел в комнату, которая когда то была точно жилой. На полу валялись обломки непритязательной мебели и куски штукатурки, небольшая старинная печка треснула и покосилась, окна засыпало с внешней стороны землей и мелкой крошкой. Никто никогда бы и не догадался, что здесь есть еще одна комната. Марк, обшаривая помещение, направил луч фонаря в самый дальний угол, и Тори непроизвольно схватила его за рукав. — Это действительно… Мне не показалось? Трупы? Куча человеческих черепов. Кости, обрывки одежды, хрящи и волосы. — Скелеты, — спокойно поправил ее Марк. — Тебе не показалось. Помимо ее воли у Тори вдруг заклацали зубы. Самой стало противно от скрежета, такого громкого в каменном мешке, но она никак не могла остановить эту дробь. — И Леська… — с трудом выговорила самое страшное предположение. — Навряд ли, — Марк равнодушно пожал плечами. — Я, конечно, не криминалист, но и с первого взгляда могу сказать: они здесь полвека лежат… А кто-то и больше. Он отвернулся, набирая номер в своем мобильнике. Подавив в себе желание бежать прочь, не разбирая дороги (все равно не получиться: опять придется ползти и уже в одиночку), Тори приняла ужасную действительность, как она есть, и стала осторожно осматриваться. Теперь, даже она, не будучи историком или, на худой конец, криминалистом, понимала, что найденные скелеты умерли здесь не все вместе. Они явно принадлежали разным временам — по остаткам лохмотьев, которые оставались на них. Некоторых покрывали длинные мешки, темные и такие грубые, что даже время не смягчило эти рубахи, один, сидящий за столом отдельно, был одет так, как дедушка Тори на фотографиях в молодости. Монахи… Подумала Тори. Она не стала всматриваться в челюсти, чтобы удостовериться, умерли ли они от цинги, просто вспомнила, что такие грубые мешки-рубахи назывались власяницами, и их носили на голое тело. Те самые «коллеги» сошедшего с ума Евлогия. Разве их не похоронили по всем правилам? Она же читала… А вот другой, сидевший отдельно от них… Дом сам был проклят. Потому что стоял между двумя мирами. Прошлое и настоящее находились в нем на расстоянии воздушной паутинки. Паутинка завибрировала от легкого взмаха ладони, и сквозь прореху во времени Тори увидела перед сидящим скелетом взъерошенную, распадающуюся на части тетрадь. Стол был низкий, грубосколоченный и она, эта тетрадка, терялась под слоем пыли. Марк все еще сосредоточенно раздавал распоряжения по телефону «Нет, мы ошиблись, тут явно никого не было последние лет пятьдесят, это не его логово, но пришли криминалистов, тут старые скелеты, ОЧЕНЬ старые, потребуется провести радиоуглеродный анализ, и оцепление, пожалуй, тоже, может, какая историческая ценность…». Оглянувшись на него, Тори тихонько стянула тетрадку со стола и воровато запихнула себе в сумку. Она подкинет ее историкам. Чуть позже. Они с Марком дождались приезда местной полиции, понаблюдали, как обтягивают весь проклятый дом оградительной лентой. Ждали вызванных экспертов из области, которые обещались быть к вечеру. — Ничего не трогали? — лениво, явно для проформы спросил Марка оставшийся дежурить у оцепления немолодой полицейский со старомодными пышными усами. И отвернулся, не дожидаясь ответа, вперив тоскливо взгляд куда-то вдаль. «Наверное, он не успел пообедать», — подумала Тори. — «И теперь неизвестно когда у него будет ужин. Потому и печалится — торчать ему здесь до самого вечера, отгоняя любопытных мальчишек. Мальчишки всегда каким-то таинственным образом узнают о таких происшествиях». В тихом Лебеле случилось сразу два — один за другим — из ряда вон выходящих события. Пожар на ярмарке и находка старинных костей в заброшенном доме. Кто не успел на первое зрелище, точно не упустит второе. — Ничего не трогали, — поспешно сообщила Тори охраннику. Наверное, слишком поспешно, потому что Марк тут же бросил на нее подозрительный взгляд. Но не спросил о причинах такого быстрого ответа, наверное, не мог поверить, что жавшаяся к нему в тайной комнате, дрожащая Тори осмелиться дотронуться там до чего-либо. Только кивнул: — Тебя куда подбросить? Или сама доберешься? Мне тут с ребятами нужно… — Подбросить до дома, — мстительно ответила Тори. — У меня ноги не ходят от стресса. Ноги, конечно, ходили. Просто с Марком было быстрее, чем на такси. И как-то… надежнее, что ли. — Положи, где взял, — сказала она, демонстративно забираясь в его машину. * * * Вернувшись в дом Нары, Тори первым делом полезла в душ. Смыть с себя пыль веков, мертвый ужас и вину за похищенную тетрадь. Она терлась мочалкой под горячей водой до тех пор, пока не почувствовала, что еще немного — и протрет в коже дыры. Закутавшись в большое махровое полотенце (Лель снял его с Тори в ту самую, первую их ночь), устроилась за кухонным столом. Несмотря ни на что, столовая казалась Тори сейчас самым безопасным местом в доме. Перед ней лежала ветхая, пожелтевшая тетрадь, распадающиеся листы которой были исписаны мелким, торопливым почерком. Теперь Тори смогла вложить в нее недостающие страницы — рисунки, сохраненные покойной Раисой Семеновной. В самой тетрадке так же нашлись подобные рисунки, сделанные на другой, гораздо более древней бумаге — толстой, волокнистой и шероховатой. Такой ветхой, что когда Тори коснулась загнутого уголка, он чуть осыпался и превратился в пыль. И сделаны они были явно иной рукой. Теперь девушка старалась даже не дышать, разглядывая их. Таких листов обнаружилось всего два, и Тори не удивилась ожидаемо открывшемуся перед ней. Все те же Он и Она. Старуха и ее протеже, разделенные холмами, взирающие друг на друга с неизбывной печалью сквозь пространство и время. Но не груда камней, очертанием напоминающая женскую фигуру. И не длинный шест, с грубо вырезанными семью ликами. Сейчас Тори видела изначальную сущность древних идолов. Дивных богов, таких, о которых ей рассказывала Марина Игоревна. Особенно прекрасная была богиня — стройна, изящна, грациозная. Не по человечески, Тори никогда в жизни не наблюдала таких совершенных изгибов. Странно, что даже на старом, черно-белом рисунке явно читалось белоснежным ее длинное платье, открывающее разрезами с двух сторон сильные и изящные бедра. Узкая завязка подчеркивала девичью талию, а распущенные волосы, приподнятые легким ветром, свободно падали золотом на плечи, струились дальше — по спине и закручивались в густые локоны ниже колен. Черты лица являли собой идеальный образец «золотого сечения». Настолько совершенно было это лицо, что взгляд не мог выделить отдельные черты, описать глаза, нос, губы. Целое и неприступное, как прекрасный мраморный камень, нетронутый рукой человека, в памяти задерживалась только глубокая и таинственная печаль всезнающего взгляда. Тори показалось, что от старого пыльного листа вдруг пахнуло солнечным ветром и магнолией. Тори с особым трепетом перевела взгляд на второй рисунок. В нем не передавалось безумного, захлебывающегося восторга, которым сразу же накрывало первое изображение. Он тоже был прекрасен, отдавая честь истине, но руку художника вела яростная больная ревность. Лель — тот самый, которого Тори хорошо знала, и совершенно другой. Прекрасный юноша, каких не встретишь в обычной жизни, но со взглядом, полным нечеловеческой мудрости, той, которую дает многовековой опыт, не подвластный ни одному из живущих так недолго. Он стоял, скрестив стройные белые ноги, обозначенные под длинным одеянием, напоминающим вязь кольчуги, а руки его держали небольшую дудочку, которую Лель подносил к по-юношески пухлым губам. Вот-вот должна политься древняя, неизвестная никому из ныне живущих мелодия: скульптор, имя которого кануло во тьму веков, смог поймать этот летящий до бесконечности момент. Не невиданного блаженства от божественной музыки, а близкое предчувствие ее. На плече у юноши примостился сокол, а семиглавый силуэт тенью распластался у ног. Художник ненавидел светлого юношу, но не мог не преклоняться перед его совершенством. Странным образом перемешались рисунки, — подумала Тори. В тетрадку-дневник исследователя попали изображения, сделанные, очевидно, рукой проклятого священника, а у Раисы Семеновны оказались фрагменты, вырванные из дневника. Она осторожно открыла самую последнюю запись. Возможно, там и будет самое важное. И чувство: у нее могут все это в любой момент отобрать, подгоняло Тори. «Теперь, когда я нашел истинный облик старинных богов Лебеля, первородных, существовавших на этой земле задолго до появления людей, невозможно не поверить, что все это правда. Не знаю, сколько у меня времени — проход, который я с таким трудом нашел и раскопал, тут же вновь осыпался за моей спиной. Сейчас очень сожалею, что пошел один и никому не сказал, что хочу исследовать стены старого дома. Но я и не собирался задерживаться тут надолго, так как и сам не очень верил в тайные комнаты. Не знаю, сколько пройдет времени, пока обнаружат мое отсутствие и начнут поиски. Надеюсь, скоро, потому что воды и провианта взял совсем немного. Но, впрочем, в любом случае, я ни о чем не пожалею. Те наброски, которые я подарил местному проводнику, помогавшему нашей экспедиции, такая ерунда по сравнению с обнаруженным здесь. Рядом с останками несчастных монахов. Иеромонах Евлогий сокрушается, что ему и наполовину не удалось передать той мощи и красоты, которая скрывается за грубыми формами. Наверное, я все же нездоров, так как приходящий ко мне священник, которого здесь называют проклятым, умер много лет назад, и никак не может являться и говорить. Честно сказать, он немного назойлив… Да о чем я? Он совершенно невыносим, как и все несчастные влюбленные. А если учесть, что его безнадежная любовь направлена на статую древней богини, у которой, кстати, уже есть то ли муж, то ли сын, а с течением времени характер Евлогия только испортился, то по мне лучше оставаться одному, чем в его компании…» Это была последняя запись, еще твердой рукой и почти ясным рассудком. Прощаться и описывать предсмертные муки мужественный человек не стал. Тори подумала, что нужно обязательно восстановить его имя — в самой смерти исследователя, до последнего искавшего истину, она видела настоящий подвиг. Теперь можно было вернуться в начало тетрадки, исписанной мелким почерком. Неизвестный исследователь, останки которого Тори, возможно, и видела среди прочих в доме проклятого священника, на первых страницах рассказывал то, о чем она уже знала и так. О древних идолах, которым, возможно, приносились и человеческие жертвы, о православной миссии в языческие капища, о священнике… «Возможно, ленси никогда и не жили на этих берегах, — писал неизвестный, — считая озеро своего рода храмом. Приходили только принести жертву. В основном, как сохранилось в документах предыдущей экспедиции — Старухе, каменной глыбе, напоминающей человеческую фигуру. Она, наверняка считалась у ленси полюсом мира, персональным, антропоморфным воплощением которого и является женщина — «богоматерь» диких народов, совершающая переход от посюстороннего к потустороннему». Именно этому «идолу» осенью и зимой древние вымазывали глаза и рот жертвенной кровью, что являлось частью забытого ритуала по возрождению умершего бога тепла и солнца…» Автор рассуждал о фигуре, которую называли Он, ссылаясь на рисунки все того же спятившего иеромонаха Евлогия, но не те прекрасные в сиянии наброски божественной пары, которые так же лежали сейчас перед Тори, а затерянные в каких-нибудь столичных архивах представления ленси о прекрасном. «Считается, что святой Евлогий уничтожил Старуху, Его и всех прочих божков, поставив на месте главного идола православный крест, но спустя несколько десятков лет, снова стали появляться упоминания об идолах. Очевидно: либо иеромонах не смог уничтожить всех, либо потомки ленси, жившие среди местного населения, ухитрились спрятать своих богов. Берестов хвастался, что смог подружиться с аборигенами, и даже уговорил их показать «капище». Он приехал в Лебель за три месяца до официального открытия экспедиции (и, между прочим, кажется, на свои средства, что лишний раз характеризует его, как человека фанатично преданного делу), и каким-то образом вышел на так называемые здесь «старинные семьи». Как он сам рассказывал, они с печалью во взоре и неохотой отвели его в дальний грот, скрытый в откосах озера. Там, где пологий берег переходит в скалы…» Тори удивилась. Казалось, озеро лежит открытым блюдечком, и она, просматривая его вдоль и поперек, и представить не могла, что где-то на его берегу громоздятся скалы. «Берестов бросился осматривать эти заповедные места и, ныряя между скал, наткнулся под водой на огромную гору идолов. В гроте Лебель было мелко, неглубоко, и ему удалось даже вытащить одного из лежащих на самом верху, сравнительно небольшого, чтобы забрать с собой, хотя сопровождающие пугали разными бедами. Владимир Петрович поместил находку в комнате, которую он снимал в доме у милой старушки, пока ожидал прибытия экспедиции со всем снаряжением. Решил просушить фигурку в сенях за неподъемным сундуком с какими-то тряпками. А ночью проснулся от того, что на него смотрит стоящий рядом с кроватью идол. Можно представить, что чувствовал наш неутомимый Берестов в тот момент, пока не догадался: сразу и пошутить, и отомстить за то, что принес в ее дом что-то без спроса, могла и старушка-комнатосдатчица. Мы, конечно, же захотели тут же увидеть этого шустрого идола, но Владимир Петрович сообщил, что потолок на следующее утро в сенях у старушки обвалился — как раз над тем местом, где древняя фигурка была спрятана, сундук не пострадал, а вот идол разлетелся на мелкие кусочки. Как мы могли теперь поверить в его рассказы, если и грот с кучей остальных идолов оказался безнадежно завален странным камнепадом. В общем, к тому времени, как мы исследовали легендарный дом проклятого священника, стало ясно: идолов на Лебеля практически невозможно найти. Нам показывали несколько деревянных статуй, но интуиция подсказывала: вряд ли они походили на тех, что стояли здесь когда-то на самом деле. Мы подшучивали над Берестовым все время, отпущенное нам на собирание фактов и устных сказаний о подводном городе, то ли затонувшем, то ли построенном утопленными идолами. Но страшные, трагические события, начавшие происходить здесь через полтора месяца после нашего там пребывания, наводят на мысль о том, что ленси ушли с острова и больше никогда его не заселяли вовсе не из абстрактного суеверия. Может быть, Лебель не хочет, чтобы на этой земле жил кто-то еще. Кроме богов…» Глава пятая. Знакомый голос вызывает скорбь Заложив руки в карманы, Тори разглядывала уже знакомые улицы, и не узнавала их. Сейчас Лебель выглядел, как город-призрак. Тусклые от пыли, давно не мытые витрины магазинов, неопрятные бумажки с объявлениями, наклеенные одна поверх другой прямо на столбах, окурки на пожелтевших газонах. Если бы на скамейке возле торгового центра не сидело несколько потрепанных фигур с банками пива, можно было подумать, что город покинули почти все его жители.