В голосе Ивана послышался страх. Тори тоже передернуло. — Нет, — твердо сказала она, отгоняя панику. — Леська еще молодая. Ничего с ней такого случиться не может. Кажется, они с Иваном подумали об одном и том же. О суициде. — В общем, бери ключ и дуй сюда, — выпалила Тори. В эфире опять повисла пауза. На этот раз — какая-то очень уж напряженная. — Эй, что случилось? — Знаешь… — Иван промямлил почти нечленораздельно. — Мне… Неловко… Мы же официально уже развелись… Очевидно, его новая любовь — та еще стерва. Скорее всего, не разрешает Ивану даже думать о Леське. — Не понимаю, что ты там бормочешь, — Тори опять начала нервничать, и от этого злиться. — Срочно дуй сюда! И отключилась. Качели все так же монотонно и зловеще скрипели сами по себе, без единого дуновения ветра, и звонок мобильного ворвался в эту сольную серенаду, усиливая тревожные ноты. — Я не могу и не хочу иметь к этому никакого отношения, — уже четко и безапелляционно заявил Иван. — И в квартиру заходить не хочу. Давай встретимся в «Ласточке». Буду там минут через двадцать. — Трус, — сказала Тори. — Жалкий трус. Ладно, обойдусь без тебя. Но жду в «Ласточке» не позже, чем через пятнадцать минут. Кажется, у Тори на голове поседел не один волос, пока она ожидала Ивана, а потом возвращалась к Леськиному дому с ключом, зажатым в мокрой от пота ладони. Всовывала кусок металла в замочную скважину дрожащими руками и, когда дверь, щелкнув, отворилась, еще несколько секунд топталась на пороге, не решаясь зайти. Еще с порога чувствовалось, что в доме никого нет. По крайней мере, живого или одушевленного. Мертвая тишина застыла едва уловимым вопросом: когда вернутся хозяева? Квартира лежала покинутым псом, свернувшимся скорбным калачиком. Стоял почти выветрившийся незнакомый запах — словно тут жгли ладан или индийские благовония. Или бумагу, а после старались перебить гарь духами или хорошим освежителем. Впрочем, пахло очень слабо, отзвуком запаха, а не им самим. Тори вздохнула и вошла в комнату, зажмурившись, чтобы сразу не увидеть безвольное тело Леськи. Открыла один прищуренный глаз, затем второй. Зал пуст и идеально убран. Леськи в нем не было — ни живой, ни в виде трупа. Это приободрило Тори. В спальне белье дышало чистотой и нетронутостью, Леськи там опять же не наблюдалось. В шкафу, наполовину очищенном от вещей Ивана, на первый взгляд, вся одежда Леськи оставалась на месте. Даже любимые джинсы, из которых Леська обычно не вылазила, аккуратно покоились в стопке других штанов. Она явно ушла из дома в том самом новом платье. Ванная. Надраено до блеска и пусто. Ряды флакончиков на полочке, толстенький рулон мягкой туалетной бумаги, пушистые полотенца — кажется, совсем новые, Тори таких раньше у подруги не видела. Осталась кухня. Тори вошла и с минутным облегчением присела на мягкую накидку табурета. С одной стороны, она не обнаружила тело Леськи в квартире. Но с другой — это никак не объясняло исчезновение подруги. И теперь предстояло обзванивать морги, больницы и писать заявление на розыск. Ни первое, ни второе Тори никогда не делала. И совершенно не хотела никогда этим заниматься. Леська, дурында, ну куда же ты подевалась? Тори почувствовала приступ удушья и рванула дверь на балкон. Над домом часто и низко летали самолеты. Аэропорт находился так близко, что железные птицы с грузным свистом прорывали воздушный купол именно напротив Леськиной лоджии. Счастливые и немного пьяные от свободы, устремлялись в вольную волю по проложенному маршруту. Сейчас один из них гудел особенно радостно, а Тори провожала его взглядом, раздвинув стекла лоджии. Несколько недель назад, еще в счастливой «доизмене» Ивана, они здесь курили тайком от него, опустошив бутылку легкого вина. Иван был категорическим противником любых пагубных привычек. Что, собственно, не спасло его от пагубной страсти. Судьба всегда подкарауливает тебя там, где не ожидаешь. А тогда Тори и Леська хмельные и безмятежные скрывались от безупречного правильного Ивана. Как они думали… — Вот бы сейчас улететь куда-нибудь, — Тори затягивалась горьким дымом, провожая взглядом очередной самолет. — Все равно куда. Просто хочется летать. В облаках, над облаками. Повыше. — А мне — наоборот, — засмеялась Леська. — Все время хочется нырять. Куда-нибудь поглубже. — Нам нужно на море, — констатировала Тори. — Полететь на море. В этом случае соединятся наши мечты. Слушай, а давай?! Эта прекрасная идея пронзила ее своей банальной гениальностью. Поехать куда-нибудь вместе. — Мы никогда не выбирались из города, — подхватила Леська. В ее глазах загорелся опасный огонек авантюризма, попавший на легковоспламеняющуюся алкогольную основу. — В этот сезон не получится, — подруга сразу принялась воплощать в твердые планы летучую идею. — А вот если годик подкопить… — Можно не ходить в «Ласточку», — предложила Тори. — И каждый раз откладывать по тысяче, когда мы туда не пойдем. — Уменьшить закуп продуктов не получится, — продолжала список Леська. — Иван не потерпит урезания рациона. Но он сможет оплатить билеты. — Тебе-то, конечно, — покачала головой Тори. — А с какой стати твой муж должен раскошеливаться на меня? — Думаю, он будет рад остаться один на пару недель, — подмигнула Леська. — А отправить меня с тобой надежнее всего. В общем, мы должны придумать коварный план, как бы достать его посильнее. Так, чтобы он не только с удовольствием отправил нас на море, но и выделил сумму, чтобы мы смогли остаться там подольше… — Да, — хихикнула Тори. — При таком обстоятельстве отдых на море у нас получится быстрее, чем экономия на «Ласточкином» кофе. Этот совершенно обычный разговор вспоминался сейчас, как нечто пророческое. Леська произнесла тогда именно «нырнуть». И еще «поглубже». А Нине Ивановне показалось, что неизвестная, а потому пугающая женщина однажды ночью в Леськиной квартире командовала «Слушай меня и погружайся». Кажется, так. Леська иногда, подвыпив, говорила, что она — дочь русалки. Глупость, конечно. Тори была уверена наверняка, что подруга все это сочинила. Побег ее мамы из русальего круга, и откуп, который она заплатила, чтобы их оставили в покое. Как в сказке Андерсена — ногами. Русалочке каждый шаг на земле причинял боль. Дина Егоровна вообще не могла ходить. Скорее всего, она придумала эту сказку, чтобы сгладить для дочери суровую безнадежность реальности. Дина с Вирой и познакомились на каких-то реабилитационных занятиях. Леськина мама страдала той же болезнью, что и Вира, передвигалась в инвалидном кресле. Но как бы то ни было, Леська действительно до умопомрачения любила воду. И плавала, и ныряла, как самая настоящая русалка. Бассейн не переносила, говорила, что вода в нем — мертвая, хотя ее уже давным-давно обрабатывали не хлоркой, а совершенно нейтральным составом, ничем вообще не пахнущим. А вот в не очень-то чистой речонке, которая питала город, Леська по-настоящему наслаждалась… Очередной самолет растворился в сером небе. Наверняка там летели и люди со сложной судьбой, и с большими трудностями, но Тори казалось, что абсолютно все пассажиры в нем — счастливы. Просто потому, что их проблемы хотя бы на краткое время остались далеко внизу. Они возвышались над суетой. Нельзя раскисать. Тори обязана выяснить, что случилось с Леськой. Найти любую ниточку, которая могла бы подсказать направление мыслей подруги. Человек не может просто так взять и исчезнуть. Живой он или мертвый, за ним всегда тянется шлейф взглядов, разговоров, билетов, регистраций. Могла ли Леська, предав их совместную мечту, отправиться одна на море? Тори, глубоко вздохнув, вернулась в комнату, собираясь (хотя это казалось очень стремным) перерыть все комоды и полки. Главную улику Тори нашла в мусорном ведре. Вообще-то оно было чистое, с новым мешком, только шарик смятой бумажки перекатывался на дне. Тори пребывала по этому поводу в противоречивых чувствах. С одной стороны, радостно: ей не пришлось копаться в многодневных объедках и очистках, но теперь наверняка безвозвратно потеряно что-то, проливающее свет на историю Леськиного исчезновения. Она осторожно достала скомканный шарик, и развернула его. Бумага была старая, обугленная по краям, и без того выцветшие от времени чернила, из-за мятости стерлись в некоторых словах. И все же Тори попыталась прочитать текст. Положила на подоконник, туда, где было побольше света, ладонью разгладила листок. Почерк круглый, почти детский, слова выписывались старательно. Только это и помогло разобрать несколько фраз. Это было письмо. Старое письмо, адресованное непонятно кому, но оно дышало таким отчаянием, такой безнадежной тоской, что все это просочилось сквозь время и безвозвратную потертость. «… уехала… без тебя…» «… нормально учусь, но какое значение…» «… никому не сказал, где ты, но почему я должен… не требую, просто прошу…» «… он сказал, что бросила, но я не верю» «…не… звонить, разве не глупо?… услышать твой голос… сладкая нежность» И одно-единственное предложение, которое Тори смогла прочитать полностью: «Милая, любимая, даже если между нами все кончено, я найду тебя, потому что ничто не кончается, пока мы живы». Любовное письмо. Тори вздохнула и присела на табурет. Судя по всему, оно не могло быть адресовано Леське. И кто бы писал сейчас рукописные послания? Отправить смс-ку, и дело с концом. Но Леська явно… Да, этот запах… Подруга что-то жгла в квартире перед тем, как исчезнуть. И письмо, чуть опаленное по краям. Наверное, Леська торопилась, не стала дожидаться, пока все сгорит окончательно. Тори вспомнила, что подруга залезла в коробки, которые остались от ее мамы. Дины Егоровны. Долгое время после маминой смерти Леська не могла к ним прикасаться. Говорила, что больно. Может, сожженное и было тем самым содержимым коробок? Не считая платья и заколки-бабочки, с которыми Леська явно не собиралась расставаться? Кажется, в ванной запах гари был сильнее. Тори сорвалась с места. Обследовала раковину, опустилась на четвереньки и осторожно прошарила чисто вымытый пол. Точно! Около унитаза от ее движения взметнулось несколько темных больших пылинок. Пепел. Леська просыпала обгоревшие остатки бумаги и не заметила, что не все убрала. Но зачем подруга жгла это старое письмо, и почему не довела дело до победного конца, оставив один листок? Может, Леська хотела, чтобы Тори его нашла? Или Иван? Ещё из непонятного на кухне почему-то среди чашек ей встретился небольшой блокнотик. Старый, потёртый. Тори открыла его на первой попавшей странице: «Мне явили отрока в короне Мальчика с небесными глазами На секунду показалось — таю Я была не первая — вторая, Чья-то тень металась по портьерам От незнананья истины сгорая, Но пришел ужасный и великий, Запретил искать ребенка рая» Стихи. Написанные явно почерком Дины Егоровны. В последнее время ей становилось говорить всё труднее, она писала записки, и Тори хорошо знала её руку. Но неужели Леськина мама писала ещё и стихи? В это сложно было поверить. Тори вздохнула и вернула находку на место. Старый девичий блокнот не прояснял абсолютно ничего из поведения Леськи. Просто выпал из той самой коробки, которую подруга наконец-то разобрала через два года после смерти Дины Егоровны.