— Что?! — Антон Сергеевич, миленький, все расскажу, если окажусь права. Чуть позже — обязательно. — Ладно, пойду искать. — Спасибо… Антон Сергеевич пришел через полчаса, Тори успела дочитать детектив, который начала в свое прошлое ожидание. Он принес кипу газет, подшивки были тяжелыми, и Антону Сергеевичу приходилось задирать голову. — Вот, — сказал он, осторожно сгружая пожелтевшие сокровища. И в этот раз не ушел, сел за соседний стол, не мешая, но и не сводя взгляда с Тори. Она взяла сразу самую верхнюю, меньше других растрепанную подшивку. 1997 год. Шрифт непривычный, фото черно-белые. Последний раз черно-белое фото Тори видела… На надгробном памятнике? Или в брошюре, которую библиотекарь принес ей из крошечного краеведческого отдела? Что же было раньше — надгробное фото или экспедиция в брошюре? — В каком месяце погиб ваш друг? — спросила она, не поднимая взгляда, но чувствуя, как библиотекарь с необычной для него настороженностью словно следит за Тори. Она внезапно поняла: в атмосфере что-то изменилось. Это была все та же приветливая и уютная библиотека, но по ней вдруг едва уловимым тревожным холодком прошли сквозняки. — В августе, — незнакомым твердым голосом ответил Антон Сергеевич. — Тридцать первого. Как раз перед школьной линейкой. Дети с цветами оцепление обходили. «Ему не хочется вспоминать», — решила Тори, немного озадачившись сменой тона симпатичного библиотекаря. — «Трудно возвращаться к такому». Она аккуратно долистала страницы до конца августа, перед тем, как посмотреть последнюю за 31-е, немного помедлила. Тори была уверена, что именно она там увидит, но не готова. — Некролог внизу, — подсказал Антон Сергеевич. В горле у него словно застыл металлический прут, слова отдавали железом и ржавчиной. Рука дернулась сама, от неожиданности. Черно-белый Лель смотрел на Тори, как всегда солнечно улыбаясь. И в траурной рамке — словно многократно повторяемое дежавю. Алексей Светенко. — Это он, — сказала Тори. — Так я и знала. — Да? — с непонятным удивлением переспросил библиотекарь. — Откуда вы могли знать? Не исключено, что родственник. — Возможно, — стараясь сохранять спокойствие, Тори покачала головой. — Все возможно. Она не рассказывала всего Антону Сергеевичу раньше, чтобы он не принял ее за сумасшедшую и не закрыл доступ к архивам, а сейчас… Сейчас Тори без всякого труда могла бы доказать, что в Лебеле молодые люди, похожие, как две капли воды, погибают через каждые двадцать шесть лет, но… Не хотела. Именно сейчас и именно Антону Сергеевичу. Поэтому ничего не стала рассказывать. Просто продолжила листать подшивки газет, находя статьи о несчастных случаях. Уже знала, когда искать эти страшные некрологи: с июня по декабрь. А лучше всего в августе—сентябре. … «приляжешь до весны, под снегом мысли свежей…» Номера газет, выглядели так, словно уже не раз открывались в подшивках. Именно эти страницы выделялись в бумажной кипе, прошитой старыми, потертыми шнурками. — Кто-то брал их уже? — недоуменно спросила Тори библиотекаря, подняв взгляд. — Не так уж, чтобы часто, — отозвался он сразу. — Я же говорил — вечное сейчас мало кого интересует. Разве что редкие краеведы или учителя. Или… Потомки. — Какие потомки? — не поняла Тори. — Героев очерков, — пояснил Антон Сергеевич. — Сейчас в школе иногда дают задание ученикам: составить генеалогическое древо. — А-а-а… Нет, я про другое. Именно ЭТИМИ некрологами кто-то интересовался? Молчание, вдруг нависшее в библиотеке, показалось Тори сверхзловещим. Она не стала переспрашивать. — С чего бы? — наконец-то разрядил тишину Антон Сергеевич. — Кому это нужно? Голос его звучал неубедительно. Что-то заорало в глубине души Тори: пора сваливать. — Куда же вы? — недоуменно спросил Антон Сергеевич, когда она, отксерив страницы, собрала их в папку и как сомнамбула поплыла к выходу. — Извините… Я скоро вернусь. Завтра… Мне нужно подумать. — Если вам интересно мое мнение, — вдруг сказал библиотекарь, — то сталкиваясь с неведомым, люди делают две, по-моему, ошибки. Первая из них — отрицание. Они внушают сами себе, что ничего такого и не произошло. Второе — начинают изучать. А тут я бы на их месте был осторожнее. Просто потому, что мы не знаем, с чем имеем дело. — Но иначе мы так и не узнаем, — сказала Тори, не обернувшись на выходе. Почему-то боялась увидеть на месте симпатичного Антона Сергеевича, к которому успела привязаться, кого-то совершенно иного. Так с ней всегда случалось в Лебеле. Словно те, с кем она сталкивалась здесь, имели несколько лиц. Семь, если быть точнее. А еще она знала: больше никогда сюда не вернется. В этот склеп, в недрах которого похоронено то, что не нужно ворошить. Хотя, кажется, она уже разворошила. Не потому что хотела, а случайно или волей судьбы. — Я предупредил, — глухо донеслось уже через закрытую дверь. Тори не чувствовала ни ветра, ни мелкого дождя, брела по еще недавно прекрасному и сказочному городу, но ничего не видела вокруг. Мимо нее плыли не знакомые, хотя и изрядно опустевшие улочки, а черно-белые, иногда с поплывшей типографской краской юношеские лица. Вернее, одно лицо. Где-то — помоложе, видимо, достали последнюю фотографию, которая была сделана задолго до трагедии, где-то — постарше. Тори нашла четыре некролога. Последний (или первый) датировался августом 1910 года, удивительно, как вообще сохранился. Дореволюционных, с «ятями», номеров с трудом набирался десяток за несколько лет. Итого, вместе с Лелем — пять. Тори не знала, были ли это разные личности «основного» Леля, или сущность, глубоко спрятанная в случайных мальчишках, которым не посчастливилось родиться в определенные даты, спала в них. И в тоже время понимала — это все был Лель. Тот, которого она знала. И все те незнакомые юноши, с которыми прощались в некрологах похожими словами. Мальчики, погибающие раз в двадцать шесть лет были всеобщими любимцами. Тори читала некрологи, наполненные искренним, всепоглощающим горем. Она чувствовала это и сейчас — город оплакивал Леля уже не первый день. Когда погиб Лев Светлов, пролились такие ливни, что озеро, впервые на памяти жителей за всю его историю вышло из берегов и затопило несколько улиц в самой низине. Лебель… Тори пронзило понимание, и вдруг все непонятное стало для нее яснее ясного. Все эти шептуньи, окружающие их, куда бы они ни пришли с Лелем, прекрасная погода, ощущение волшебства и сказки… Все это связано с ним, окутывало его, нянчило, сопровождало, охраняло… Весь город был колыбелью для Леля. Изначально подготовленный к появлению светлого младенца, ждал его долгие годы, а потом бережно взращивал. Все здесь принадлежало Лелю, все было устроено для его роста. Только по какому-то старинному заклятью, парень не доживал до вхождения в зрелость. Что-то убивало его, не давало развиться неизвестному Тори предназначению. Или кто-то. Снедаемая все тем же странным предчувствием — ни хорошим, ни плохим, — просто странным, Тори плотно закрыла за собой ворота шоколадницы и поднялась на крыльцо. Когда вошла в дом, первым делом обследовала столовую-гостиную, затем направилась на второй этаж. Заглянула во все комнаты, но никого не обнаружила. Даже немного расстроилась — Тори все еще ждала Нару. Очень ждала. Она согрела себе чашку молока, капнув в него меда, чтобы успокоить разогнавшуюся фантазию, опять поднялась в спальню, села у окна, потягивая тепло-сладкое питье. Подогретое молоко с медом с детства успокаивало ее, возвращало к глубинному «я», которое с самого рождения небольшим зернышком теплилось в сердцевине сущности. Прибивало мягкими волнами к истокам, к основе, дарующей неуязвимость. Пусть вокруг бушуют мистические ураганы, инфернальные цунами, загадочные циклоны. Пока ее «я» обволакивает мягкое тепло — все это она может перенести. Сейчас просто… Просто нужно найти «базис сюжета», а затем отделить мифологию от факта. Возможно, когда-то здесь жило племя, впадающее…. Скажем, в долгий летаргический сон с чудесным пробуждением. Необычно, конечно, но не более чем первооснова «Красавицы и чудовища». Есть же животные, так искусно притворяющиеся мертвыми при смертельной опасности, что и биение сердца останавливать умеют. Соседние народы такую особенность обожествили, нарастили вокруг мифов, легенд, настроили статуй для поклонения. Возможно, кстати, особый тембр голоса «шептуний» связан каким-то образом с летаргией. Ну а сегодня умение впадать в летаргический сон осталось, может, у единственного наследника древнего народа. Вот чувствует организм опасность и вводится в состояние комы. Это была теория так себе, но нисколько не хуже возможных других. Объясняющая феномен Леля. Но какое отношение ко всему этому имеет Старуха? Неужели она тоже умеет погружаться в тот самый сон? И какие между ними отношения? Скажем… Скажем, когда-то они были парой. Он и она. Тори пробирала дрожь при этой мысли, но попытки разгадать тайну требовали экстремальных усилий. Просто у него эта способность обнаружилась в более молодом возрасте, а у нее — гораздо позже. Она успела постареть за это время. И тут… Тори стало безумно жалко Лидию. Она обхватила голову двумя руками. Представления не имела, сколько эти странные создания живут на этом свете, явно же — очень долго, только представить себе как постаревшая женщина вновь и вновь встречает бывшего возлюбленного — сначала малыша, затем — мальчика, а позже — прекрасного юношу… Тори прикинула на себя и поняла, что такую пытку не вынесла бы. Молоко во время ее размышлений остыло, и половину кружки Тори оставила на прикроватной тумбочке. Заснула или нет — сложно сказать. Только ночью к ней приходил кто-то большой и темный. От него пахло озером, древесной трухой и почему-то — книжной пылью. Умом Тори понимала, что должна его бояться, но на самом деле просто жалела. Она присела на кровати, глядя в угол, где маячил уже знакомый сгусток тьмы. Только сейчас он удивительным образом приобретал черты Антона Сергеевича. И Тори такое обстоятельство даже не очень удивило. Конечно, это был просто сон, и подсознание, ища ответы на вопросы, подсунуло ей достойного собеседника, чтобы разрешить сводящие с ума тайны. — Это ты столкнул Лелика с девятиэтажки? — спросила она, натягивая разметавшееся во сне одеяло на голые ноги. — И в павильоне Фунтика не дал Лелю вырваться из смертельного пламени? Темнота, удивительно похожая на библиотекаря, молчала. — И того парня, Льва Светлова, ты направил в поножовщину, разнимать пьяных? А в сорок пятом — натравил на бешеную собаку? Конечно, бешеную, ни одно нормальное зверье никогда не напало бы на драгоценного ребенка Лебеля… Темный сгусток слушал внимательно, и не перебивал потому, что Тори была права. Впрочем, возможно он не мог ответить по другой причине. — Ты тот, кого называют проклятым священником, — наконец-то произнесла Тори. Она не спрашивала, а утверждала. Знала наверняка, но все никак не могла назвать по имени. Словно, если скажет это, то полностью погрузится в темную сторону Лебеля, и обратного пути уже не будет. — Но как ты связан с милейшим библиотекарем Антоном Сергеевичем? Ты — призрак, в отличие, от драгоценного ребенка Лебеля, эта земля не стала бы тебя возрождать. Она, скорее, отторгла бы… Тори схватилась за голову. — Так и есть! Земля тебя не приняла. Ты проклят не потомками ленси из-за надругательства над их статуями, а самой колыбелью. Потому что посягнул на святое: посмел влюбиться в предназначенную другому богиню. И ты ревнуешь… Да, обречен на вечную, сжигающую изнутри ревность, обречен видеть, как соперник снова и снова возрождается, растет и приближается к предмету твоей страсти, несмотря на все усилия. Только знаешь, что… Кажется, ты уже и не помнишь, с чего все началось, и теперь в тебе осталась только ненависть к тому, кто при нашем знакомстве был Лелем. Потому что так ничего не добьешься, за столько-то лет мог бы понять. Призрак не мог ни столкнуть с крыши дома, ни натравить собаку, ни заложить дверь в загоревшемся павильоне. Это непременно должен был быть физический, материальный человек. Значит… — Одержимость? — спросила Тори свое подсознание в виде темного печального сгустка, все сильнее похожего на Антона Сергеевича.