Леськи на соседней кровати не было. Тори вскочила, откидывая одеяло на пол и забыв про затекшую шею. — Просто переливание крови, — сказала устало врач. В темноте Тори не заметила, что женщина стоит в проеме двери. Очевидно, ее скрип и разбудил девушку. — Так кстати появился ее отец… — Кто?! — Тори вытаращила глаза? — Какой отец? Чей? — Да чего вы так разволновались? Отец вашей подруги. Обыкновенное дело, когда родственники с подходящей кровью сдают ее для пострадавших. — Но Леськин отец… — Это я! — в дверях палаты появился Марк. Немного бледный, но с обычно наглым и снисходительным выражением на лице. — Я — отец Олеси Никифоровой. * * * Они сидели на больничном крыльце, прямо на ступеньках под козырьком, потому что лавочки в небольшом парке вокруг все еще не высохли после ночного дождя. Но в этом был какой-то элемент уюта, принижающий торжественность новости. И она, и Марк долго молчали, никто не мог начать разговор. Первой, конечно, не выдержала Тори. Она откашлялась и, не глядя ему в глаза, тихо пробормотала: — Как ты… — Я был курсантом колледжа МВД, — Марк словно ждал от нее сигнала. — И мне было шестнадцать. «Где-то я уже это слышала», — пронеслось в памяти Тори. Дежавю. «Я учился в школе, и мне было шестнадцать». Как-то так начал разговор и Алексей Георгиевич. — Очаровался прекрасным голосом медицинской сестрички? — предположила она. Сквозь изумление и растерянность после громового известия, что Марк — отец Леськи, пробилась непонятная злость. И еще раздражение. Тори вдруг почувствовала себя… Обманутой, что ли? Хотя в чем именно Леськин папаша соврал, не могла сказать. — Да, Дина была прекрасна, — кивнул Марк. — А я — героичен, как может быть героичен пацан, получивший первое ранение на задании. Я случайно попал в огнестрельную переделку, когда был на практике. На самом деле подразумевался совершенно безобидный патруль юных полицейских с участковыми по улицам города в ночь на выпускные балы. Ну, знаешь, там, чтобы выпускники, перепившись, не устроили беспорядков. Только у одного такого идиота-выпускника оказался самострел, решил по окончании школы закрыть какие-то прошлые обиды. На свободу, так сказать, с чистой совестью. Марк хмыкнул. — Ну, я и попал под раздачу. Он до сих пор говорил об этом своем первом подвиге с нескрываемым удовольствием. Глаза загорелись, словно Марк опять был подростком. — Пальнул этот народный мститель в воздух, а попал мне в руку. Вот… Марк поддернул рукав рубашки и показал Тори старый шрам. Она внимательно разглядела его и только потом сказала: — Про Дину Егоровну… — Так она как раз в больнице и работала, где мне руку зашивали. Лежал я там недолго — чуть больше недели, быстро оклемался, но потом, когда выписали, все вокруг больницы ошивался. Как раз в колледже нас на летние каникулы отпустили, времени у идиота было — вагон. Вот с утра до вечера и дежурил под окнами больницы. — Из-за нее? — Тори могла и не спрашивать. Он кивнул. — Я много крови потерял, а может, от шока — но без сознания в больницу доставили. В себя пришел от ощущения, что умер и попал в рай: словно музыка неземная звучала, звала за собой на вершины блаженства. Даже глаза открывать не стал сначала. Зачем, думаю, смотреть на что-то, ведь от проникающей музыки так хорошо… Так и качался в этих волнах наслаждения, пока все не остановилось. Так обидно: только что было нечеловечески хорошо, а тут — раз, и словно мордой об асфальт. Глаза уже открыл: я в больничной палате. Какой-то дед на соседней кровати лежал, увидел мой ищущий и разочарованный взгляд, понимающе улыбнулся: «Очнулся? Думаешь, что в рай попал? Это Диночка наша песенку мурлыкала, пока капельницы меняла. Вышла из палаты девочка, словно солнышко закатилось». Солнышко… Он замолчал, прищурившись на редкие лучи, пробивающиеся сквозь плотные облака. Тори заерзала от нетерпения, но не решилась вмешиваться в воспоминания. — Дина была не солнышком, — наконец продолжил Марк. — По крайней мере, я по-другому чувствовал. Он цокнул языком, подбирая слова. — Морем… Рекой… Нет — озером! Вот точно — озером. Летним прогретым озером. Хотелось нырнуть с головой в эту ласковую воду. Я плыл, когда она начинала что-либо говорить, и не только я. У Дины много поклонников было, но никто никогда не видел, чтобы она по-особенному благоволила к кому-либо. — Но как… — Хочешь спросить, как она снизошла до сопливого мальчишки? По воле ситуации, под наплывом сильных эмоций. Однажды я случайно оказался свидетелем ее страха. Говорил же, ошивался вокруг больницы, следил за Диной. Влюбленный болван. В тот день я на расстоянии проводил ее до дома. Вообще-то не скрывался, наоборот, хотел, чтобы Дина меня заметила, подозвала к себе, мы бы пошли рядом. Поэтому сразу увидел, что ей стало плохо. Она шла своей легкой походкой, потом словно кто-то ударил ее под колени, Дина согнулась и рухнула на мостовую. Я и не помню, как оказался рядом с ней, в долю секунды несколько метров перемахнул. Она сидела на асфальте с широко открытыми от испуга глазами, а вокруг уже начала собираться толпа. Я схватил ее на руки и отнес на лавочку, в гущу деревьев, там, где было малолюдно. Она молчала долго, растирая отказавшие ноги, я не смел предложить свою помощь, затем заговорила, глотая слова. Ну, знаешь, словно у нее была жесткая ангина, и горло горело. Совершенно не ее голос, и мне от этого захотелось то ли плакать, то ли кричать… — И что она сказала? — спросила Тори. Что и в самом деле могла сказать постороннему мальчишке сбежавшая из Лебеля шептунья? — «Стоило ли?». — Что стоило? — не поняла Тори. — Это она, Дина, так сказала. Стоило ли? И еще добавила, что от себя не убежать. А у меня в кармане был ключ от бабушкиной квартиры — она уехала на лето на дачу и дала строгое распоряжение — поливать цветы. Обычно этим мама занималась, но именно в тот день попросила меня. Честное слово, я просто хотел, чтобы Дина спокойно отдохнула, отлежалась, пришла в себя, в общаге-то не очень отдохнешь. Ну, вот взял такси и отвез ее на бабушкину квартиру. Все показал, проверил, что в холодильнике есть еда, сказал, что завтра приеду и уже повернулся, чтобы уйти. А Дина вдруг схватила меня руку, в бреду она будто была, щеки горели странными пятнами, словно фонарики под кожей спрятаны. И глаза — безумные… Нет, не безумные, а такие, как у человека, которому уже терять нечего. Так она и сказала «Теперь-то все равно. Может, от меня отвяжешься». Я подумал, что это она мне — отвяжись, мол, а сама руку сжимает как тисками, пальцы побелели. «Да я ничего не…» только и успел сказать, а она истерически рассмеялась и говорит: «Это я не тебе, глупый», и к губам потянулась. Так все и случилось… Марк вздохнул, и Тори отметила, что впервые слышит, как он вздыхает. — Эх, а ты ничего мне не сказал… — Я не знал точно. Никакого чувства вины, которое, судя по любовным романам или сериалам, должен испытывать отец, обнаруживший, что у него есть взрослый ребенок. — Мне заказали это дело, естественно, я прошелся по родственным связям пропавшей девушки. И, представь мое удивление, когда обнаружил оставившую меня двадцать лет назад Дину. Пропавшая девушка — дочь женщины, которую я безумно любил в юности и потерял… В ходе расследования я узнал, что Дина так и не вышла замуж, и по возрасту, девушка вполне могла быть моей дочерью. Естественно, я сразу принял вариант, но как предположительный. И убедился в этом наверняка только накануне, когда узнал, что девушке нужна кровь. Запросил заодно и генетическую проверку. И медицинский анализ все подтвердил. Девяносто девять процентов совпадений. Так-то… — Ты все-таки бесчувственный… — пробормотала Тори. — Никогда бы не подумала, что отец, узнавший, что у него есть дочь, может так отстраненно говорить о ней. Как о чужой. Он пожал плечами. — А ты ожидаешь моего признания, как я сразу что-то почувствовал? И кинулся сжимать Олесю в объятиях? Виктория, прошло двадцать лет. Я и Дину-то с трудом помню. Только голос ее в памяти остался. Я жил все годы, совершенно не ощущая себя никаким отцом. И сейчас Олеся — чужой для меня человек. Просто один из случаев, которыми я занимаюсь в ходе расследования. Не придумывай ничего лишнего или мистического. Честно говоря, я боюсь этой сцены, когда Олеся Никифорова узнает правду. Вдруг она кинется мне на шею, сжиматься в объятиях? Марк поежился, очевидно, как наяву ощущая слезы Леськи на своей груди. — Неужели ты чего-то боишься? — улыбнулась Тори. — Это даже забавно. Ничего забавного в этой ситуации не было, но какая-то холодная ладонь, сжимавшая ее сердце, расслабила пальцы. В конце концов, Леська нашлась, и все они живы, хоть некоторые не совсем здоровы… А там — посмотрим. — Закроем тему, да? — в голосе Марка неожиданно мелькнули просящие нотки. Тори кивнула. — Только у меня остался последний вопрос. Знаешь, для личного пользования, чтобы понять немного психологию мужчин. Почему ты так легко смирился, когда Дина Егоровна ушла? Марк вдруг побагровел и засопел, как разъяренный еж. — Знаешь, я не из тех людей, которые тщетно пытаются удержать то, что не хочет оставаться. Если она ушла, значит, у нее были на то причины. Дина не из тех истеричных женщин, которые убегают, в надежде, что их догонят. А мне пряток-догонялок по долгу службы хватает, чтобы играться в свободное от работы время. «Я возьму это на заметку», — почему-то подумала Тори. Глава двенадцатая. Домой и только домой Может, она бы начала рефлексировать на тему, почему решила никогда не играть с Марком в «прятки-догонялки», обвиняя себя в ветрености из-за быстрого успокоения после истории с Лелем, но на крыльцо вышла знакомая врач. Они замолчали. Видимо, дежурство женщины закончилось, она успела переодеться в джинсы и ветровку, и выглядела сейчас гораздо моложе. У нее оказались прекрасные густые и блестящие волосы, которые врач, освободив из синей медицинской шапочки, перехватила в небрежный хвост. Спустившись мимо Тори и Марка, она вдруг остановилась на нижней ступеньке и обернулась: — Ваша дочь и подруга очнулась. Они подскочили разом.