– Можете мне их назвать? – Нет. Предпочитаю в письменной форме. – А когда у меня будет ваш отчет? – Когда у меня будет время и желание его написать. Переубеждать его было бессмысленно. Он еще часок посидел в конторе, потом, поскольку ни Фацио, ни Ауджелло так и не объявились, уехал домой. Незадолго до того, как он лег спать, позвонила Ливия. И на этот раз разговор чуть было не кончился скандалом. Они перестали понимать друг друга на словах: как будто слова, которые они подыскивали в одном словаре, имели противоположные смыслы – в зависимости от того, кто их использовал, он или Ливия. И эти двойные смыслы были постоянной причиной размолвок, недопонимания, стычек. Но как только они оказывались вместе и им удавалось побыть в тишине, рядом, все менялось. Их тела сперва словно бы принюхивались, потом вступали в немую беседу, прекрасно все понимая без слов. Разговор состоял из мелких движений: то нога передвинется на несколько сантиметров, чтобы оказаться поближе к другой ноге, то голова слегка склонится к другой голове. И в конце концов эти безмолвные тела сливались в крепких объятиях. Спал он плохо, даже приснился кошмар, разбудивший его посреди ночи. Подумав, комиссар рассмеялся. Как это он прожил столько лет, ни секунды не думая о лошадях и конюшнях, а теперь даже во сне они не оставляют его в покое? Он на ипподроме с тремя параллельными дорожками. С ним начальник отделения Бонетти-Альдериги, облаченный в безукоризненный жокейский костюм. Сам он небрит и нечесан, одет неряшливо, рукав пиджака надорван. Чисто уличный попрошайка. На трибуне полно горланящих и жестикулирующих людей. – Ауджелло, наденьте очки, прежде чем сядете на лошадь! – приказывает Бонетти-Альдериги. – Я не Ауджелло, я Монтальбано. – Неважно, все равно наденьте! Не видите, что ли, – вы слепы как крот? – Не могу надеть, я их по дороге обронил – карман дырявый, – пристыженно отвечает он. – Оштрафовать! Он говорил на диалекте! – гремит голос в громкоговорителе. – Видите, что вы натворили? – журит его начальник. – Простите. – Берите лошадь! Он оборачивается и замечает, что лошадь бронзовая и припала на задние ноги, в точности как та статуя во дворе студии РАИ, итальянского радио и телевидения. – И как мне быть? – Потяните за гриву! Едва руки комиссара касаются гривы, как лошадь просовывает голову ему между ног, встает и поднимает его, а он соскальзывает вдоль шеи и оказывается верхом, но лицом к крупу животного, то есть задом наперед. С трибун слышен смех. Оскорбившись, он с трудом переворачивается, как можно крепче вцепившись в гриву, потому что лошадь, теперь уже из плоти и крови, расседлана и не взнуздана. Раздается выстрел, лошадь вылетает галопом, направляясь к средней дорожке. – Нет! Нет! – кричит Бонетти-Альдериги. – Нет! Нет! – вторят трибуны. – Это не та дорожка! – не унимается Бонетти-Альдериги. Остальные жестикулируют, но он видит лишь нечеткие цветные пятна – ведь очки потерялись. Понимает, что лошадь делает что-то не то, но как сказать ей об этом? И потом, было непонятно, почему дорожка не та. Он понял это спустя мгновение, когда бег лошади стал затрудненным. Дорожка шла по мелкому песку, как на пляже, и ее ноги увязали в нем с каждым шагом все глубже. Песчаная дорожка. Почему она попалась именно ему? Он пытается повернуть голову лошади налево, чтобы она перешла на другую дорожку. Но тут замечает, что остальные дорожки исчезли, как исчез и ипподром с оградой, и трибуна, и даже дорожка, по которой скакала лошадь, – и все вокруг превратилось в песчаный океан. С каждым шагом, дававшимся ей с огромным усилием, лошадь увязала все глубже: сначала ноги, потом живот и грудь. И вот она замерла, словно задохнувшись в песке. Комиссар попытался спешиться, но песок крепко держал его в плену. Тогда он понял, что погибнет в этой пустыне, и уже готов был разрыдаться, как вдруг в нескольких шагах от него возник человек, чье лицо он никак не мог без очков разглядеть. – Ты сам знаешь, как выбраться, – говорит человек. Он хочет ответить, но стоит открыть рот, как туда сыплется песок; он чувствует, что задыхается. Монтальбано проснулся, отчаянно хватая ртом воздух. Во сне причудливо перемешались вымысел и реальные события. Но что может означать этот бег по неправильной дорожке? В контору он приехал позже обычного: пришлось завернуть в банк – в почтовый ящик кинули письмо с угрозой отключить свет из-за просроченного платежа. Он же поручил эти платежи банку! Простояв почти час в очереди, вручил письмо служащему, тот поискал в базе и выяснил, что квитанция оплачена в срок. – Синьор, случилась накладка. – А мне что делать? – Не волнуйтесь, мы обо всем позаботимся. Он давно уже мечтал переписать конституцию. Раз уж этим занимается всякий встречный-поперечный, почему бы и ему не попробовать? Статья номер один («Италия – демократическая республика, основывающаяся на труде») в его редакции звучала бы примерно так: «Италия – непрочная республика, основывающаяся на накладках». – Ай, синьор комиссар! Вам конверт от икспертов, вот только что доставили! Вскрыл, пока шел в кабинет. Несколько фотографий лица покойника из предместья Спиночча, данные о возрасте, росте, цвете глаз… Никаких особых примет. Бесполезно просить Катареллу искать такое лицо в списке пропавших. Он убирал фото в конверт, когда вошел Мими Ауджелло. Снова достал фото и протянул ему: – Видел его когда-нибудь? – Это труп, который нашли в Спиночче? – Да. Мими нацепил очки. Монтальбано нервно заерзал на стуле. – Никогда не видел, – сказал Ауджелло, кладя фото и конверт и убирая очки в нагрудный карман. – Дашь примерить? – Что? – Очки. Ауджелло протянул ему очки, Монтальбано надел, и все вокруг расплылось, как на фото, снятом не в фокусе. Снял и вернул Мими. – В отцовских лучше вижу. – Не можешь же ты просить каждого встречного в очках дать тебе их примерить! Сходи уже к окулисту! Он проверит зрение и выпишет… – Ладно-ладно. Как-нибудь схожу. А что это тебя вчера весь день не было видно? – Да я и с утра и после обеда занимался делом того мальчугана, Анджело Веррузо. Мальчик – ему не было шести, – вернувшись домой из школы, расплакался и отказался от еды. После долгих уговоров матери удалось выяснить, что учитель завел его в подсобку и заставлял делать «гадкие вещи». Мать стала расспрашивать, и малыш рассказал, как учитель достал свое хозяйство и заставлял его трогать. Синьора Веррузо – разумная женщина и не думает, что учитель, пятидесятилетний отец семейства, способен на подобное, но, с другой стороны, у нее нет оснований сомневаться в словах сына. А так как она – подруга Бебы, то и рассказала обо всем ей. А Беба, в свою очередь, сообщила мужу. И тот поделился с Монтальбано. – Ну и как прошло? – Слушай, с бандитами легче иметь дело, чем с этими ребятишками! Невозможно понять, когда они говорят правду, а когда сочиняют. К тому же приходится действовать с оглядкой: не хочу подставлять учителя – стоит пойти молве, и ему конец… – А какое твое впечатление? – Учитель ничего такого не делал. Я не слышал ни одного высказывания против него. И потом, в каморку, о которой говорит мальчик, едва влезут ведро и пара швабр. – Тогда зачем мальчишка выдумал эту историю? – Чтобы отомстить учителю, который, возможно, его обижает.