— Я пять дней как из больницы — там сто раз все сдавал-пересдавал, и в баночки, и в бутылочки, и в колбочки. Ничего нового твои профессора не увидят. Рецептов полная полка, и коробки таблеток рядами стоят. У меня ингалятор в каждом кармане! Надоело! Врач сказал — я перерасти должен! Надо было меня грудным молоком кормить! — Бунт на корабле! — папа грустно погладил сына по голове. — Понимаю, малыш! Не сердись! Только мы еще раз посоветуемся, выписку последнюю профессорам покажем… Вожена обняла своих дорогих мальчишек за плечи, поцеловала похожие макушки. На мгновение она забыла о докторе Гасане, о приключениях последних дней, о мужском внимании со стороны людей в форме — полковника и генерала. Рисковать благополучием семьи и друзей ради едва знакомого горца? Да кто он такой? А вдруг обычный уголовник? Убийца русских солдатиков, как те, что дают бойкие интервью иностранным тележурналистам? И тут в комнату вплыла румяная Варвара. — О чем спор, молодежь? — она потянулась к бокалу с вином и заговорщицки шепнула Божене: — Из-под черного пеньюара будет смотреться — супер! Эта пошлость развеяла сомнения. Она рискнет, и у нее все получится! Гасан не убийца и не подонок. Он — отец и муж погибших Лейлы и Гульнары, зять раздавленных руинами Машки Пекарской и ее мужа — отставника Советской армии. И еще — сын, внук, племянник всех тех, на чьих могилах никогда не сможет наплакаться вдоволь. Осушив для храбрости полный бокал, Вожена просто вошла в пустую спальню, отодвинула стенку шкафа и вынула из нагрудного кармана джинсовой куртки паспорт сына. Глава 30 Вожена позвонила Гасану на следующий день. — Завтра утром, в восемь, встретимся. Возьми с собой то, что может понадобиться в дороге. Скорее всего, назад ты уже не вернешься. На машине сына — пришлось попросить, еще раз обманув, — они подъехали к Калашниковому переулку и встали в очередь в посольство, к счастью — небольшую. В девять ноль пять вышла толстоногая барышня и на плохом русском поинтересовалась, есть ли среди ожидающих желающие получить политическое убежище. Таковых не нашлось. Облегченно вздохнув, девушка задала второй вопрос — не ждут ли приема граждане королевства Нидерланды. Вожена уже знала процедуру и помахала над головой паспортом. Ей предложили пройти первой, Гасан остался в приемной. Лысоватый молодой мужчина дежурно улыбнулся и коротко поздоровался. Она не стала тянуть, положила перед ним свой безупречный голландский паспорт и изложила суть дела. Вскоре в кабинет пригласили Гасана. В новом, вчера купленном ею плаще, с набриолиненными, зачесанными назад волосами, в очках с яркой, блестящей оправой, он мог сойти за Володю, в чьем паспорте было фото пятилетней давности. — Объясни, сыночек, что я прошу тебя съездить ко мне, чтобы окончательно не рассориться с Людочкой. Все оказалось проще и быстрее, чем они себе представляли. Чиновник задал пару дежурных вопросов и попросил подождать. Толстоножка появилась только минут через двадцать, пригласила следующего кандидата, а им велела оплачивать консульский сбор и страховку. Пока Вожена рассчитывалась в специальном кассовом окошечке, Гасан вышел на крыльцо вдохнуть воздуха. Им велели подождать до часа дня, но к моменту оплаты уже вынесли Володин паспорт с переливающейся шенгенской визой, дающей право въезда в Голландию в качестве гостя-родственника и пребывания там в течение месяца с сегодняшнего дня. — Отлично! Я не сомневалась! — они мчались в аэропорт. На вечерний рейс двух билетов не оказалось. — Полетишь сейчас, один, будешь ждать меня в аэропорту. Поспишь в кресле в зале ожидания! Уже началась регистрация, когда мнимый Владимир приобрел последний билет. Его полупустая сумка-портфель со сменой белья и комплектом бритвенных принадлежностей не вызвала у таможенников никакого удивления. Сейчас летают и с газеткой в кармане. Баулы и чемоданы только у челноков да эмигрантов. Вожена помахала «сыну» рукой из-за никелированного турникета, а сама улетела вечером, немного удивив поспешностью родных. Все они поехали провожать ее в Шереметьево, где не обошлось без слез на глазах, скорых поцелуев, перекладывания буханок московского черного хлеба из ручной клади в багаж. Все это без особого интереса наблюдал и фиксировал на видео сотрудник ФСБ, узнавший по телефону, каким рейсом отбывает Вожена. Он запросил список всех пассажиров данного борта и никого, похожего на пропавшего чеченца, не вычислил. Но на всякий случай приехал убедиться лично и убедился, что начальство зря погнало его в такую погоду следить за нормальной русской теткой, везущей в качестве гостинцев московский хлеб, что было, в общем-то, нарушением — пищевые продукты — запрещенное вложение. * * * С тех пор, как доктор Сабитов последний раз летал на самолете, прошло уже много лет. Он не любил ни взлета, ни посадки, и в такие моменты всегда брал Гулю за руку. Воспоминания возвращались помимо его воли, пробивались, как ростки тополя через асфальт. Наметанный глаз стюардессы сразу определял «нервных», и им первым были предложены журналы и напитки. В советское время в самолетах не кормили, не подавали подогретых салфеток для лица, не предлагали укрыться одеялом и вставить затычки в уши. Гасан не отказался ни от чего. Очень сытый и слегка хмельной, он благополучно проспал всю вторую половину пути. Сидящая рядом девчонка несколько раз больно толкала его локтем в бок, потому что сосед громко и смешно всхрапывал. Перед посадкой раздали декларации, и он записал голландский адрес Вожены и телефон. Потом сильно заложило уши — самолет пошел на посадку. Пальцы вцепились в подлокотники. И снова опытная бортпроводница не подкачала — сразу заметила тех, кто ожидал приземления с ужасом. К таким пассажирам полагалось подойти, прикоснуться к плечу, сказать что-нибудь — отпустить шутку или комплимент. Приземление прошло благополучно и пограничный контроль не занял много времени. Оказавшись в зале ожидания, Гасан первым делом нашел туалет, потом бар, где хотел заказать двойной черный кофе, но, увидев цену, отказался. Огромные информационные табло и небольшие мониторы на высоких подставках, расставленные по всему терминалу, сообщали, что «мама» прилетит через четыре часа. Гасан занял пластмассовое кресло прямо перед терминалом и устроился там. Спать не хотелось, но он знал, что мелькание лиц, монотонной гул голосов и поскрипывания тысяч багажных колес обязательно убаюкают. Так и вышло. Проснулся он от того, что его сильно трясли за плечо. Даже сквозь дрему было ясно, что это не Вожена. Уже окончательно придя в себя, доктор Сабитов еще притворялся спящим, обдумывая, что скажет работнику службы безопасности. В том, что это охранник, Гасан даже не сомневался. Но ошибся. Перед ним, в униформе носильщика, стоял бывший заместитель полевого командира чеченского бандформирования Захар Джагаев. В Новокировском отряде, возглавляемым Мамедом Тагировым, Джагаев слыл бойцом, выполняющим поручения четко и без самодеятельности. Это было и хорошо и плохо одновременно: он не допускал отклонений от курса и, если поставленная задача оказывалась невыполнимой в рамках имеющихся полномочий, она так и оставалась невыполненной. Поэтому в пару с ним обычно назначали Ильяса Гареева — этот был полон идей и инициативы, но был слишком молод, чтобы действовать самостоятельно. Из них получался отличный исполнитель: не порет горячки и умеет в критический момент принять нестандартное решение. Участвовать в операции по покупке и последующей перепродаже формулы, найденной Меснером, их, как обычно, назначили обоих. Формально руководителем значился Захар, но фактически Гасан подчинялся в равной степени и Ильясу. О том, что на случай провала у них есть путь к отступлению, не знал даже Тагир, оставшийся в горах. В Москве, в обычной ячейке камеры хранения, ждали два паспорта с открытыми многоразовыми шенгенскими визами и фотокарточками черноглазых, бородатых Ильясовых братьев. Гареев, вообще-то, получив свою долю, рассчитывал воспользоваться лишь одним из паспортов, просто переместив другой в новое хранилище. Но после случившегося не мог отказать Захару, да и денег своих было мало. Языками не владел — даже по-русски говорил приметно, с характерным кавказским акцентом. После облавы в «Астории-один» им сказочно повезло: добрались до столицы в почтовом «рафике» и на нем же доехали до аэропорта. Там ждали спасительные документы. Богатая родня Ильяса жила в Нидерландах, денег на два билета хватало. В отличие от Гасана эти двое покинули родину в день смерти злополучного венгра. Вожена Ричардовна долго искала «сына» в зале ожидания, но побоялась сделать громкое объявление. Голландский мобильник раскалился от звонков Бруно, а она устала врать ему, что ждет прибытия потерявшегося багажа. Через два часа после прилета муж позвонил ей с автостоянки у здания аэропорта, но, будучи нехитрым и доверчивым, признался, что уже приехал за ней. Божене ничего не оставалось, как выйти навстречу с искусственной улыбкой на лице, глотая слезы. Почему Гасан не дождался? Сбежал он сам или его задержали? Судя по тому, что ее местные власти еще не побеспокоили, с Володиным паспортом Сабитов не попадался. Дети перезвонили и поздравили их с Бруно с благополучной встречей. Еще через неделю Володя пожаловался, что у него украли барсетку в торговом центре. Там, к счастью, было немного наличных денег, две кредитки и паспорт. Даже водительское удостоверение и документы на автомобиль уцелели — лежали в «бардачке». Еще через десять дней сын сообщил, что восстановил паспорт и завел новые банковские карточки. Украденные успел вовремя заблокировать — ни один счет не пострадал. Глава 31 Своим автомобилем Шандор пока не обзавелся, поэтому вставать приходилось в пять, возвращаться не раньше восьми вечера. Тереза быстро приноровилась к этому режиму. В четыре она начинала будить его, в половине пятого засыпала, подперев вялую щеку кулаком, измяв дряблую кожу до состояния прошлогодней картофелины. Шандор уже убедился, что уснет благоверная, только если получит свое. На вечерний «десерт» соглашался при условии, что женушка встречает ужином. Потом выторговал и завтрак. Жизнь наладилась — превратилась в монотонное, размеренное чередование никогда не меняющихся декораций: дорога, работа, секс, еда, сон, душ. В этом унылом перечне изредка разнообразились еда и сон, вернее — сны. Все остальное было абсолютно, совершенно, безнадежно одинаковым, всегда, ежедневно. За недолгое время внешне совершенно здравомыслящий Шандор, улыбчивый, исполнительный и немногословный, стал душевно нестабилен. Попросту говоря, он постепенно сходил с ума, прячась от бесконечных неразрешимых проблем в придуманном мире. Тяжелый невроз, давно переросший в депрессивное состояние, пока прятался внутри, лишь изредка проявляясь мелкими чудачествами, такими, как расстановка чистяще-моющих средств по строго определенным местам на полках. Со стороны это выглядело здоровым педантизмом, и никто не знал, что порядок размещения банок и бутылок зависит от того, как они, то есть их содержимое, сегодня себя вели. Оправдала ли паста или раствор ожидания папочки Шандора, близко ли подружился порошок с салфеткой, не изменяет ли синее ведро швабре с красным. Нижняя полка считалась скамьей подсудимых, туда отправлялись те, кто проштрафился. Верхняя была королевской ложей, попадание на нее нужно было заслужить. Был и своеобразный эшафот — большой мусорный контейнер во дворе. За время своих символических казней и помилований Меснер-старший вдоль и поперек изучил небольшую территорию, прилегающую к зданию. Иногда в его больном рассудке рождались очень земные, прозаические мысли. Например, о том, что если слегка «затянуть поясок», можно снять жилье прямо в Севре, рядом с работой. Это быстро окупится, поскольку он не будет много тратить на дорогу. Кстати, надо будет зайти в интернет-кафе и отправить Беле письмо — пусть вышлет денег. Как, интересно, у него дела, когда он был у Иштвана, в порядке ли могила, цветут ли маргаритки? * * * От пограничного Саар-Брюккена до Парижа Глеб промчался за три часа, остановившись лишь однажды, когда закончился бензин. Магазинчик на автозаправке ломился от рождественских сувениров, большинство из которых было изготовлено в странах, где Рождество празднуют лишь эмигранты да немногочисленные христианские общины. Забавно, но на полках нет ни одного узкоглазого или чернобородого Санта Клауса, собственно, как и ни одной Снегурки в кокошнике. Мятые китайские елочки с бантиками на ветках, пачки арабских печений в форме звездочек и полумесяцев, индонезийские витые свечи… Поправляя темные очки на переносице, Глеб терпеливо стоял в утренней парижской пробке, не похожей на московскую или лондонскую. Сиверов впервые был в этом городе, поэтому не собирался делать окончательных выводов о нем по первой же автомобильной очереди в юго-западном направлении. Музыкальная какофония вперемешку с клубами сигаретного дыма вырывалась из приоткрытых окон машин, на многих дверцах красовались рождественские стикеры — медвежата в колпачках с меховой окантовкой, евроснегурочки топлесс, в красных бикини с белым пушистым кантиком, гномы в двусмысленных позах. На фасадах зданий, наоборот, все было очень пристойно — россыпь фонариков, огромные объявления о не менее огромных скидках и в модных бутиках, и в супермаркетах. Людей на тротуарах было много, все дешево и легко одеты: джинсы и курточки. Очень пожилые мадам и мсье шаркали по асфальту неподобающими их возрасту кроссовками и прикрывали уши дурацкими отворотиками бейсболок. Многие мужчины несли в «кенгуру» сонных младенцев, одетых, как и папаши, в разномастный джут. Очарованием столица мира пока не блистала. Отель, в котором ему предстояло разместиться по приезде, находился всего в десяти минутах ходьбы от метро, и медленно переползая от перекрестка к перекрестку, Глеб принял решение в случае спешки пользоваться только этим видом транспорта. По сравнению с подмосковной «Асторией» или польской «Под крушиной» севрская гостиница больше напоминала перестроенную общагу для аспирантов-иностранцев. Вроде бы, все добротно и чисто, но как-то казенно и безлико. Высокий тонкий юноша за стойкой растянул губы в дежурной улыбке и поприветствовал нового постояльца. Сиверов был рад предстоящему отдыху, пусть даже очень короткому. Он ответил на приветствие по-английски, оставил паспорт на стойке и поднялся в свой номер на пятом этаже. Трехзвездочные «апартаменты» российского подданного Петра Никонова были забронированы заранее. Номер соседствовал с выходом на технический этаж и лифтовой шахтой, кроме того — с балкона легко можно было перебраться на пожарную лестницу. А еще в комнате была так называемая декоративная ниша — плохо переделанная дверь к соседям. Стену даже не потрудились выровнять, заполнив небольшое углубление плоской полкой с безделушками. Такую перегородку в таком месте легко выдавить плечом или вышибить ногой. Итак, для начала операции жилье подходит идеально — пятый этаж, темный конец коридора, несколько запасных лестниц. А еще — возле лифта бар с кухней, где наверняка есть лаз в вентиляционный отсек, технический лифт-подъемник, а главное — маленький плохо освещенный зал с густо и запутанно расставленными столиками. Достаточно опрокинуть один из них — и толчея и суматоха обеспечены. Сиверов еще раз осмотрелся, заглянул в ванную, туалет, открыл и закрыл встроенные шкафы — нормально, никаких подозрительных проводов, закамуфлированных видоискателей, лишних розеток. Он здесь остается. Заперев дверь на два стандартных поворота ключа, русский постоялец слегка толкнул ее плечом и удовлетворенно похлопал, как жокей жеребца. Выбить такую ничего не стоит, а вот прострелить будет проблематично — для звукоизоляции обита неким подобием утепленного дерматина. В вестибюль Глеб спустился по лестнице — грязноватой и затхлой. Между третьим и четвертым этажами, плотно прижавшись, стояли две фигуры неясной половой принадлежности — худые, длинноволосые, одинаково упакованные в джут и высокие ботинки. Лиц не видно. Прошедший мимо приличный гражданин никак не повлиял на их молчаливую страсть — не отступили в сторону, даже не взглянули. — Поколение пепси, — буркнул Глеб по-русски, и, совершенно неожиданно услышал в ответ: — Скачи вниз, папаша. — Земляки, — беззлобно констатировал секретный агент российских спецслужб. Еще тридцать лет назад Высоцкий пел: «Проникновенье наше по планете особенно заметно вдалеке, в общественном парижском туалете есть надписи на русском языке!» Носильщик в униформе с лампасами приподнял тощий зад над диваном. Клиент призывно махнул рукой и вышел к машине. Легким, изящным движением он приоткрыл дверцу салона и указал на багажа. Парень вопросительно поднял брови. Жестом фокусника Сиверов извлек из бардачка огромный полиэтиленовый пакет с прорезью для ладошки. Пришлось аккуратно сложить туда коробки. Оказалось, это не все — русский запер автомобиль и открыл багажник. Там стоял толстый кейс-сумка, прошитый прочными лентами, превращающимися в ручки. Была и шлейка для переноски его на спине. Хозяин сам вынул поклажу и протянул штатному помощнику. Тот принял груз и, если бы постоялец выпустил его из рук, точно уронил бы и разбил. Сумка была неподъемной. Изогнувшись и сжав зубы, паренек выругался (почему-то по-немецки) и приготовился взвалить тяжесть на плечо. — Бог с тобой, бедолага, еще надорвешься! — Глеб потянул сумку на себя, легко повесил на предплечье и спортивным шагом двинулся к лифту. Оторопевший униформист засеменил следом, обхватив пакет обеими руками, для верности. Регистратор даже перегнулся через стойку, провожая процессию к лифту — через окно он видел, как все происходило. Этот носильщик никогда не считался ни слабым, ни ленивым. Месье Никонофф — настоящий русский медведь, если не напрягаясь несет то, что француз Мишель даже поднять не смог сам. У входа в номер постоялец, не опуская кейса на пол, вынул из кармана ключи и открыл замок. Носильщик бочком, вдоль стенки прошел в комнату и осторожно положил пакет на кровать. Так же, пятясь, попробовал выскользнуть за дверь, но не успел. Добродушно улыбаясь, новый жилец опустил ему в карман бумажку достоинством в пять евро и покровительственно покивал головой. Сломя голову Мишель бросился прочь, едва успев пробормотать дежурное мерси. Ему было очень стыдно и хотелось хоть чем-то отблагодарить щедрого и сильного русского. Глава 32