И ушла, покачивая бедрами. «Такая экскурсовод всех туристов в себя влюбит. Специально приходить будут, чтобы на нее посмотреть», — с такими мыслями Слепой поднялся к себе, решив отложить кофе до шести вечера. Глава 34 В номере Глеб с удовольствием выкурил сигарету, выйдя на балкон. Обозрел провинциальный пейзаж, еще достаточно лиственный, изучил расположение ближайших, заметных с балкона кафе, магазинов и автостоянок. Благодаря рождественской иллюминации они были хорошо заметны. Если Николь легко согласилась на встречу в шесть, значит живет не очень далеко. Интересно — пешком ходит на работу или ездит? Скоро выяснится. Он подумал, что лучше встретить ее в холле и сразу узнать фамилии заинтересовавших его людей. Между делом спросить, есть ли еще русские. Те, что встретились ему на грязной лестнице, могут быть и служащими и постояльцами. Или русскоговорящими подданными какой-нибудь африканской страны. Знал бы Потапчук, что владеть иностранными языками теперь совсем не обязательно — на великом и могучем аборигены научились лепетать очень быстро. Кредитоспособный турист — лучший стимул к свободному интернациональному общению. Поправляя галстук перед зеркалом — Слепой решил прифрантиться для вечерней встречи — он вдруг поймал себя на мысли, что хочет произвести впечатление на юную официантку. «Старею!» — пожурил Слепой сам себя, глядя в зеркало. Глеб вышел из номера, прошел мимо бара, отметив, что там сейчас не менее десяти клиентов. Обнаружил, что называется гостиничное питейное заведение «Le Tramway». Неоновая вывеска больше напоминала арабскую вязь, чем протянувшиеся рельсы или рогатый вагончик. С переливающихся трубок на длинных нитях свисали гирлянды бумажных бантиков и шелковых китайских новогодних шаров, перепоясанных по обоим «экваторам» кружевной лентой. «У нас бы инженер по технике безопасности уже вмешался», — мимоходом подумал Сиверов и вошел в лифт. Придет или приедет Николь, удобнее всего было заметить с крыльца, а очередная сигарета была отличным поводом занять наблюдательную позицию. С удовольствием затягиваясь горьковатым бодрящим дымом, Глеб внимательно наблюдал за подъездной дорожкой. Без пяти шесть девушка появилась из-за поворота, пешком, в других джинсах, в сапожках на тонких каблучках, в яркой красной курточке и такой же красной вязаной шапочке, надвинутой до бровей. Поравнявшись с Сиверовым, Николь детским, шаловливым жестом стянула шапку и вопросительно подняла брови. Вместо нейтральной рабочей прически ее изящную головку украшала настоящая африканская фантазия — несчетное количество косичек, заплетенных причудливым узором и завязанных на кончиках узелками. В некоторые были вплетены цветные нити, бусинки, ленточки. Красотка посмотрела на Глеба, насладилась произведенным эффектом и взяла кавалера под руку. — Идем? В наш «Трамвай»? — Минутку, я как раз собирался спросить у портье, нет ли в гостинице других моих земляков? Не поможешь мне? — Со мной тебе скучно? Я плохо говорю на твоем языке? — Замечательно говоришь, и по-русски, и по-французски. Но я же не ради разговоров интересуюсь. Не хочешь помочь — подожди здесь, я сам. Конечно, после такой отповеди она согласилась, подбежала к стойке и защебетала с Жераром, иногда переходя на шепот. Видимо, она забыла, что Пьер (так назвался Слепой), отлично понимает ее родной язык. Ничего обидного она не говорила — так, треп приятелей о любопытном красавце из Москвы. Не дожидаясь ее комментариев, Сиверов уже понял, что русских по паспорту больше нет. А те трое голландцев просили оставить за ними номера до послезавтра, но залога не заплатили. Сейчас народу немного, так что их комнаты пока пустуют, но если кто-нибудь попросится именно туда — хозяин велел не отказывать. Клиент — тот, кто уже вынул деньги из кошелька, а не тот, кто только собирается это сделать. — Как их звали? — не дожидаясь перевода, Сиверов подошел к стойке и напрямик спросил Жерара о том, что интересовало больше всего. Вопрос был задан так настойчиво, и при этом неожиданно, что портье моментально ответил. Видимо, на его мониторе как раз была нужная страничка регистрационной ведомости. По документам совпало только одно имя — Владимир, двое других были Давид и Эдуард. Девушка очень расстроилась, что ее обманули. О том, что ей назвались настоящим именем, а зарегистрировались под чужим, она даже не подумала. Странно, что при такой внешности и профессии Николь была столь наивна и неопытна. Видя ее огорченное личико, Сиверов подумал, что, возможно, встретился с уникумом, а, возможно, с хитрой и опытной актрисой. — Итак, я тебя невольно огорчил. Постараюсь это исправить. Оставим прошлое и будущее, будем жить в настоящем. Сейчас нам в «Трамвай»! Глеб взял за руку юную красавицу и повел ее к лифту. В баре звучала музыка. За столиками по двое-трое сидели мужчины и женщины, курили, негромко беседовали. Сиверов прислушался — говорили только по-французски. Над стойкой горело несколько тусклых ламп, такие же были вмонтированы вдоль плинтусов, всего по две на каждую стену — в зале было почти темно. Под пепельницами на столиках красовались новогодние салфетки, над полками с алкоголем сиротливо зеленел рождественский венок. Едва слышно работали вытяжка и кондиционер. Бармен — немолодой крупный нормандец — с любопытством взирал на симпатичную парочку: соседская девчонка и солидный постоялец. — Где сядем? — спросил Глеб у спутницы. Николь сразу указала на угловой столик напротив входа. Направляясь к нему, она трижды поприветствовала знакомых и помахала рукой девушке, скучающей у стойки. Та встрепенулась, спрыгнула с высокой табуретки и сразу подошла, чтобы принять заказ. Глеб раскрыл перед Николь меню. — Ты первый, я еще не решила, — в книжицу в кожаном переплете она даже не заглянула, видимо, знала наизусть. Сиверов попросил двойной эспрессо без сахара, сто граммов греческого коньяка, сухой подкопченный сыр и оливки. Его дама отказалась от алкоголя, попросила большой стакан свежевыжатого апельсинового сока, печенье с корицей, взбитый творог с цукатами. Провозглашать тост было не к месту, и он пригубил коньяк без всяких предисловий. Сиверов наколол на шпажку блекло-зеленую ягодку и начал разговор: — Ты со многими здоровалась — это местные ребята? — Да. Почти все здесь работают. Клод и Жозе — в прачечной, Натали — горничная. Жак и Луи — неподалеку, на автозаправке. Серж, мой сосед — в Bureau International des Poids et Mesures, только он не экскурсовод, а мастер по обслуживанию. Там много техники, приборов всяких. Он за все такое отвечает, чинит. Называя приятелей по именам, она глазами указывала на них и улыбалась, не скрывая, что заочно представляет старых знакомых новому. Итак, вислоносый лопоухий Серж тоже попадает в сферу интересов Российской ФСБ. Что он пьет? Похоже, любитель пропустить пару пива после работы. Хорошо бы проводить Николь домой, а заодно и узнать, где живет человек, вхожий в святая святых европейской метрологии. Слепой задумался, и его собеседница сразу истолковала это по-своему. — Я знаю, о чем ты хочешь меня спросить! — глаза ее блестели загадочно. — Тебе интересно, почему я, такая длинная и тонкая, не работаю моделью. — Вообще-то, да. Странно. Девушки с худшими данными покоряют подиумы. Ты могла бы сделать ослепительную карьеру. — Я испугалась. Знаешь, у меня была старшая сестра. Сейчас ей исполнилось бы двадцать пять, но семь лет назад ее не стало — умерла от передозировки героина. Она была очень, очень красивая. Светловолосая и голубоглазая, в папу, с африканскими чертами лица, в маму. Такое редко встречается. В семнадцать она стала моделью в агентстве «Кристалл»: показы, подиумы, гонорары, мужчины. Все пришло сразу, и она чуть-чуть потеряла голову. Родители гордились, я завидовала. Мы купили этот дом в предместье на ее деньги, переехали из сырой квартиры на двенадцатом этаже. А она стала жить отдельно… Месяц пожила… И ее нашли мертвой. Дня через три после смерти… Оказалось — героин. Мне было двенадцать, и я росла очень хорошей девочкой. И решила ею остаться. И мама так хочет. А папа не смог с нами остаться после всего, что произошло. Через два года после смерти старшей дочери он ушел к белой женщине, и она родила ему одного за другим троих толстых, некрасивых детей. Я прихожу к ним иногда — братья все-таки. — Как ее звали? — Сестру? Ольга, бабушку. Глеб слушал печальную историю внимательно, но сейчас ему не хотелось быть ни исповедником, ни психоаналитиком. Скорее всего, Николь всегда начинала отношения с мужчинами именно с этой «завязки». Теперь она ждет, что кавалер начнет ее жалеть и приободрять. Грустное прошлое хорошенькой девушки — всегда повод взять ее за руку, прижать к плечу, погладить по волосам. Ей только останется поддержать мужской порыв, превратив товарищеское участие в плотское желание. — Не думай о прошлом, — равнодушно сказал Слепой, — думай о своем будущем. Никогда не поздно попробовать, если мечта осуществима. А сесть на иглу можно и работая в гостиничном ресторане. Потанцуем? Николь с готовностью кивнула, взяла его бокал с коньяком и смело сделала глоток. — Ты же не пьешь? Или все-таки примешь чуть-чуть для храбрости? Судя по тому, как легко она согласилась, он догадался, что все предыдущее было спектаклем, рассчитанным на его сентиментальность. Постепенно выяснялось, что эта барышня не так проста. Вдвоем они подошли к стойке и заказали по порции виски. Девушка обменялась с барменом понимающим взглядом и он сменил музыку: тягуче запела Шакира. Николь мягко положила руки ему на плечи и прижалась всем телом. Партнерша была хрупкой и тонкой. — Ты молчишь, только я разговариваю, — она продолжала плести паутинку, в которой не было никакой необходимости. — Знаешь, я с детства завидовала сестре не только потому, что она была красавицей. — Тогда почему? — Она была почти белой. М-да, неожиданный поворот сюжета. Главная изюминка, оказывается, не по вкусу своей хозяйке. Хотя можно представить, что пухлые розовощекие одноклассницы мстили красивой девочке и дразнили, как раз за то, что для них самих было недостижимо. Или отвергнутый белый мальчик унизил при всех. Глеб никогда не грешил предвзятым отношением к цвету кожи, форме носа, глаз, ушей или к исповедуемой религии. Немалый жизненный опыт подсказывал, что праведники и грешники равномерно распределяются по всем континентам и странам. Николь не стала затягивать паузу, добиваясь уверений в своей красоте и его лояльности. Она теснее прижалась к Сиверову и продолжила: — Не подумай, что я стесняюсь. Совсем не в этом дело. Я помню, как впервые сознательно сравнила свою руку с маминой, потом с папиной. Понимаешь, Пьер, я очень люблю родителей, но я всегда отличалась от каждого из них. Почему-то это очень мучило. И ничего с этим не поделаешь, никогда. У тебя есть дети? — Да, дочь. Белая, конечно. И жена есть, красивая. Но ты ничуть не хуже. Просто совсем другая. И, кажется, пить виски все-таки не стоило. Танец заканчивается — пошли к столику. Выпей кофе или чаю, какао тоже хорошо. И лучше что-нибудь съесть. Если здесь не готовят горячее, я попрошу принести из ресторана. — Да, попроси. Я хочу жареной рыбы! — она снова превратилась в наивного ребенка, готового расплакаться из-за грустных воспоминаний. — Пока будут готовить, я станцую для тебя. Зазвучала карибская мелодия с отголосками знаменитой ламбады, и хрупкая веточка превратилась в хищную, извивающуюся змейку. Вот зачем она сменила прическу — специально для этого танца. Изящная головка в пестрых завитках, низко расстегнутая блузка, легко ступающие ножки на каблучках — полный контраст с почти пуританским нарядом на работе. В подтверждение этой мысли Николь сбросила легкую рубашонку и осталась в искрящейся синей маечке на бретельках. В зале зааплодировали, но как-то вяло. Похоже, спектакль по этому сценарию здесь разыгрывался уже не раз. Сиверову стало очень грустно. Хорошенькие девочки повсюду действуют одинаково, стараясь заполучить понравившегося мужчину. Сначала предстают невинными, потом оригинальничают, давят на жалость или на похоть — что быстрей сработает. Продолжать знакомство расхотелось, но проводить ее было необходимо. Надо же — и душа и тело нараспашку, лишь бы заглянуть в его постель и кошелек. И даже если истории, рассказанные ею, не выдумка, проступающая из-под них маленькая корысть все портит. «Слишком уж прозорлив, — сказал сам себе Сиверов, наконец пряча в карман лишние здесь темные очки. — В чужих душах поисковым прожектором шаришь, а сам тоже имеешь в запасе пару-тройку легенд и для этой крошки, и для многих других. Тебе почему-то позволено мешать правду с вымыслом, а ей нельзя. И все из-за того, что она представляет лишь свои, девичьи, романтические интересы, а ты действуешь в интересах всего человечества…» Глава 35 Не уйти с Захаром и Ильясом Гасан не мог. Знал, что Вожена будет ждать, искать и волноваться. Сам хотел ее увидеть, поблагодарить… Но судьба распорядилась иначе: пожалела самоотверженную женщину. Димкина бабушка и так много рисковала ради него, ради погибшей подруги детства, ее мужа, дочери и внучки… Хватит. Им в этой жизни не по пути. Слишком поздно дружить с незапятнанными, любить неиспорченных, верить кому бы то ни было. Он даже не удивился этой невероятной встрече — беглец встречает беглеца, чтобы мчаться дальше по пути безумия и мести. Очевидно, так им предначертано Аллахом, да прославится имя его в веках. — Я теперь Володя Зиневич, москвич, бизнесмен. Приехал в гости к матери. Времени у меня — месяц, потом виза истечет. — Месяц, это хорошо, все успеем. Я через десять минут сменюсь, поедем ко мне. Мы с Ильясом, то есть, с Давидом, пристроились в эмигрантский центр. Рядом мотель — снимешь комнату. Деньги с собой есть? Кстати, привыкай, я теперь Эдуард Бакчеев. Деньги у Гасана были — честно заработанные три с половиной тысячи долларов. Они не жгли ему карман и не вызывали румянца стыдливости на щеках. Секс с Варварой был трудом, сравнимым с его хирургической практикой, только морального удовлетворения приносил гораздо меньше. Честно говоря, он еще не потратил ни доллара из заработанного, и первой покупкой планировал золотую цепочку Божене. Чтобы на долгую, верную память об их трудном, странном знакомстве и вспыхнувшей настоящей родственной любви. За плащ и очки тоже хотел рассчитаться, не привык пользоваться чужими деньгами, когда свои имеются. Но в Москве не успел, а здесь не удалось. Так, видно, тому и быть, как сложилось… Снять номер в придорожном мотеле на окраине оказалось нетрудно и недорого. Вновь обретенные товарищи сразу нагрянули в гости. В том, что избавиться от них теперь будет невозможно, Гасан не сомневался. На борьбу, побег, покаяние не было сил. Начинать с начала в чужой стране он не хотел, а своей у него не было. Да, собственно, и начинать, казалось, нечего. Его жизнь закончилась в Кировском, у большого камня, о который он до мяса обдирал ногти, задыхаясь от беззвучных мужских слез. Все, что было после — отряд, медицинская палатка, знакомство с Белой, лично он жизнью не считал. Марксистский классик, утверждавший, что бытие определяет сознание, даже не представлял, что ненавистное, противоречащее личным ценностям бытие делает сознание не просто ленивым и черствым. Оно выхолащивает его, наполняя плотно спрессованной, грязной паутиной. Такое сознание подобно клубку инстинктов паука или змеи: спрятаться, напасть, съесть самому и не быть съеденным как можно дольше. Животные не думают о будущем, не анализируют прошлых ошибок, не сожалеют о тех, кого едят, не радуются, если удалось избежать смерти. Они просто засыпают, если сыты, охотятся, если голодны, прячутся, когда боятся, нападают, когда нет другого выхода. Со дня смерти любимых Гасан жил именно так, почти так…