Ребенка госпитализировали сразу — в приемном отделении пульмонологического центра уже ждала бригада. В отдельной палате был распылен бронхоспазмолитик. Эффектная, миловидная докторша уверила, что послезавтра Димка сможет вернуться в санаторий, но сегодня он остается в клинике. Белье, питание, лекарства — все есть, пусть только бабушка сообщит номер страхового полиса мальчика. К счастью, предусмотрительные родители снарядили сына-астматика в поездку по всем правилам. Прямо из больничного вестибюля взрослым можно было ехать в «Асторию», но Вожена, созвонившись с сыном и невесткой, пообещала побыть в городе до выписки внука. Ключ от их квартиры у нее, естественно, был. Вот только, что с помощником? Вернуться в пансионат ему не на чем, и денег с собой нет. Одежда, как и на ней, мягко говоря, неподходящая. — Гасан, поедемте ко мне. Я вам дам что-нибудь из вещей сына — куртку, теплый свитер, шарф… Выпьем кофе, перекусим, подумаем, как вам возвратиться назад. Я останусь в Москве до Димкиного выздоровления. А вы доберетесь на такси. Не возражаете? Гасан возражал, он не мог ехать обратно, но и признаться в этом тоже не мог. Самым правильным, решил он, будет взять одежду, деньги на такси и бежать. Много лет Гасан Сабитов не бывал в обычных городских квартирах с удобствами. В таких, как эта — не бывал никогда. У них с Гулей была обычная двухкомнатная хрущевка, и это считалось большой удачей. Многие ровесники еще не успели обзавестись собственным жильем и теснились с родителями либо снимали углы у частников. Мебель у Сабитовых была прочная, магазинная, естественно — разномастная. А вот бело-розовую кухню «Хозяюшка» удалось приобрести комплектом. Жена развесила занавески, теща подарила много светлой посуды в бледно-лиловые цветочки. По краю каждой чашечки-тарелочки вилась тонкая золотая змейка. Лиля любила чертить по ней пальчиком, а свою порцию супа отмеряла, приложив к змейке черенок ложки. Дочка была изобретательной — для молочного супа черенок прикладывался самой широкой частью к самому низкому изгибу, а для борща — наоборот. Гуля прощала ей эти хитрости — ну не любит ребенок молочного, что ж тут поделаешь! В зале были два неизменных ковра — на стене над спинкой дивана, и на полу. Никому не приходило в голову, что в выборе мебели, устройстве интерьера можно руководствоваться, например, советами дизайнера. Квартира его невольной спасительницы, которая таковой себя не считала, была роскошной и непривычной, как из заграничных кинофильмов. Чтобы поставить автомобиль у дома, Вожена предъявила охраннику специальную карточку. Входная дверь в подъезд открывалась при помощи электронного ключа-таблетки, внутри была еще одна — с кодом. Вход в квартиру напоминал вход в бункер — бронированная дверь, металлические косяки. От кого они так запираются и отгораживаются, эти благополучные москвичи? Не от таких ли, как он, потерявших все и всех? От лохматых, до глаз заросших седой щетиной, не имеющих ни дома, ни земли для его постройки, ни детей, которым этот дом перейдет по наследству. Теперь московские домушники должны быть еще и медвежатниками — без фомки или взрывного устройства за такую дверь не проникнешь… Гасан растерялся — он не знал, как себя вести, нужно ли разуваться и как здесь отыскать туалет. Видя его смущение, хозяйка сама предложила переобуться в шлепанцы, показала рукой вдоль темного коридорчика — туалет там, а я переоденусь и на кухню… Свежие полотенца, мыло, шампунь — все есть на полках. Фен тоже… Гасан не собирался принимать душ или бриться, но во дворце, скромно названном туалетом, можно было бы остаться жить. Он робко, не по-мужски, погладил стопку пушистых ароматных полотенец, раздвинул створки встроенного шкафа — там висело несколько разноцветных халатов — длинных и коротких, лохматых и гладких. Все — и плитка, и сантехника, и мебель, и одежда — было выдержано в холодных, сине-зеленых тонах. За стенкой чуть слышно зашумела вода. Он догадался, что случайно попал правильно — в мужскую «умывальную», следующая дверь, очевидно, вела в женскую, где сейчас приводит себя в порядок Вожена. Полевой фельдшер, участник бандформирования, действующего на территории Чеченской республики, без пяти минут кандидат биологических наук, он впервые в жизни опустился в джакузи, добавил ароматной соли и замер, раскинув руки. Колючие пузырьки нежно омывали тело, горячие струи сами то ослабляли, то усиливали напор, наполняя тело необычной бодростью. Гасан, улыбаясь, шевелил в воде ногами, пробовал поворачиваться то на бок, то на живот. Даже представил, как хорошо было бы в такой ванне вместе с любимой. Это мечтание оказалось действенней ледяного душа, сразу вернуло чувство реальности: той любимой давно нет, другой пока не нашлось. Зато есть чужая добрая женщина, пустившая в свой дом преступника. Сейчас она напоит его чаем или кофе, даст зеленый полтинник, ношеную куртку и теплый шарф. Он пообещает их вернуть, зная, что никогда не сделает этого. С этими мыслями он насухо вытерся. А потом сделал то, чего не делал несколько лет, — побрился. Сначала состриг бороду и спустил волосы в унитаз, затем покрыл лицо свежепахнущей пеной для бритья и с наслаждением соскреб жесткую седую щетину. Это было первое бритье за два с половиной года. Из зеркала на него взглянул прежний Гасан — муж Гули и отец Лейлы, университетский сотрудник, не умеющий стрелять, убивать, хоронить. Только глаза, уставшие, без задора и интереса к жизни, подсказывали, что чуда не произошло и время не повернуло вспять. Божена постучала в дверь. — Вы в порядке? Кофе стынет, выходите. Она едва узнала в вышедшем к ней молодом парне лохматого доктора. — Господи, Гасан! Да вы мальчик почти! Я думала — вам под пятьдесят, а на деле и сорока, наверно, нет! Правильно сделали, что сбрили седину — совсем другое дело! Он молча улыбался, с наслаждением развалясь на мягком диване, а милая улыбчивая славянка подливала ему кофе, подкладывала бутерброды со шпротами, извиняясь, что больше ничего в доме детей-отпускников не нашлось, вот только консервы да хлеб в вакуумной упаковке. И коньячок, если он не возражает. Он искренне не возражал, и они выпили по рюмке. — Мне кажется, Гасан, что вы устали. Может быть, переночуете? Места здесь хватает, возраст у меня для вас абсолютно безопасный. Сейчас уже почти пять — посмотрите новости по телевизору, за компьютер сядете. Молодежь это любит — по детям знаю. А я пока в магазин сбегаю, ужин приготовлю. Настоящей еды, не из консервных банок. Соглашайтесь! Уж больно вид у вас утомленный! — Странно слышать, что вы сами готовить будете! В таком доме, в такой роскоши должна быть прислуга. Женщина рассмеялась. — Роскошь? Не обижайтесь, доктор, но вы приезжий, и издалека. Иначе роскошью это не назвали бы. Средняя московская квартира — не пентхаус, не особняк на Рублевке. Хотя уборщица приходит, это верно. Только ведь и я приезжая — я из Голландии. — Нет такой страны Голландия, — тихо ответил Гасан названием известной пьесы. — Точно, нет, а слово есть… А раньше я в Гродно жила — город такой в Белоруссии, слыхали? Конечно, он слыхал, из Гродно была Гулина мама. — Тесен мир, моя теща оттуда, Мария Башметова, то есть Пекарская Мария Яновна… — Пекарская? Машка? Так она за лейтенанта выскочила и в Грозный уехала. Еще девочку родила, назвала не по-русски как-то. Они когда в гости домой приезжали — эта Гулька с моим Володькой вместе по всем деревьям лазили! У меня и фотокарточки есть! Подожди-ка! — от волнения пожилая женщина перешла по-матерински на ты. Уже через минуту из зеленого коленкорового альбома на Гасана Сабитова смотрела десятилетняя Гуля со сбитыми коленями и растрепанной челкой. Рядом придерживал за рога велосипед «Орленок» вихрастый паренек, на которого сейчас сильно похож Димка-астматик. В их с женой семейном альбоме такой фотокарточки не было, хотя о каком-то Володе из маминого города она упоминала не раз — там, в Гродно, их мамы были соседками по двору. Глава 15 Подарки так и остались лежать на кухонном столе. Дочь не откликнулась на его приглашение поужинать. В кастрюле пузырился и хлопал кипяток, и Глеб сам опустил в него пучок спагетти. Но есть уже не хотелось. Сиверов вспомнил о чужой флэшке, выдернутой из ноутбука убитого венгра. Интересно, что там? Какое-то время компьютер «думал», признавать или нет чужую «флэшку», но потом смилостивился. Это был обычный фотоальбом. Вот Бела Меснер в белом халате среди колб и реторт, вот в компании сослуживцев или коллег, и еще много снимков с кроликами, мышами, поросятами и большой улыбчивой свиньей. Свинья действительно казалась ухмыляющейся, игриво подмигивающей правым глазом, опушенным густыми белесыми ресницами. Интересно, какова судьба этого животного, где оно сейчас? Не стал ли этот удачный снимок посмертным перед неприятным, но неизбежным экспериментом? Кажется, господин Меснер имел отношение к серьезным фармакологическим разработкам, так что принес на алтарь науки не одну сотню лабораторных созданий. Неожиданно Сиверов подумал, что Бела сам стал обреченным лабораторным животным, а Глеб, исполняя приговор, вынесенный кем-то всесильным, принес очередную жертву. Но не науке. Иной раз эти жертвы ошибочны, а может быть, просто напрасны. Меснер, такой смешной, обыкновенный, с больным желудком, почему-то собравший вокруг себя бандитов международного уровня, действительно мешал целой стране? Или даже двум странам? Не самым бедным, не самым окраинным, не самым голодающим? «Плохие идеи! — остановил себя агент Слепой, — непрофессиональные». Папку за папкой он просматривал десятки похожих снимков, сделанных неплохим цифровым фотоаппаратом. Пытался сопоставить русские и венгерские слова, чтобы по изображениям определить их смысл. Можно было, конечно, выйти в Интернет и найти программу-переводчик, но Глеб решил сделать это позже, чтобы проверить собственную сообразительность. Видимо, sertés, disznó — это свинья или поросенок, ара и atya, скорее всего, отец, а может быть, брат или дядя — в лицах прослеживается очевидное родственное сходство. Szuletésnap, судя по торту со свечами, день рождения. — Господи, а это что такое? Очередная папка была полна изображений человечка-монстра: морщинистая, скуластая мордочка, скошенный подбородок, светящая прожилками сосудов лысина. Пугающий оскал, видимо символизирующий улыбку, но рот провален внутрь, виднеются пеньки гнилых, темных зубов. Сиверов поморщился от отвращения и невольно припомнил неприятный запах, выдохнутый Белой Меснером прямо ему в лицо. Чудовище было невелико — у apa-páter оно громоздилось на руках, у красивой молодой женщины — на коленях, Бела держал его то на плечах, то под мышкой. Были снимки уродца рядом с футбольным мячом, верхом на лошади, в ванной комнате. Последние казались особенно страшными — сквозь прозрачную воду светилось изможденное стариковское тело с распухшими вывернутыми суставами, выпирающей рахитичной грудной клеткой, крошечным, недоразвитым мужским «хозяйством». Значит, господин Меснер был мадьярским Франкенштейном, экспериментировавшим с живыми человеческими телами! А друзья и семья помогали, поддерживали его в создании мутантов. Конечно, именно мутантов, нескольких чудовищ разного качества и степени старообразности. На фото явно видно, что один из них более человекоподобен: и щеки есть, и пушок вместо волос, другой — совсем сморщенный, изможденный до невероятности. Преодолев брезгливость, Глеб еще раз всмотрелся в ряды цветных картинок в папке. Ему бросились в глаза несколько явно отсканированных изображений, сохраненных в отличном от остальных формате. Если только взяты из журнала или газеты, можно попробовать поискать в сети. Он скопировал картинку и «забросил» в интернет-поиск. Песочные часы несколько секунд призывали к терпению, потом развернулись в большую статью на английском. Сайт, предоставивший информацию, был серьезным ресурсом, представляющим американский университет имени Джона Хопкинса. Английский, в отличие от венгерского, Слепой знал хорошо, и прочитанное заставило испытать настоящий шок. Существо, принятое им за экспериментального мутанта, оказалось несчастным ребенком, пораженным страшным, неизлечимым недугом — прогерией. А мальчик Иштван был единственным на планете венгром, страдающим этой напастью, сыном Шандора и Каролины Меснеров. Пальцы быстро забегали по клавиатуре, но, как ни странно, венгерско-русский интернет-словарь не загрузился, пришлось воспользоваться венгерско-английским: ара, ata, páter — father, öcs, fivér — brother, отец и брат. — Прости меня, Бела, — какой-то суеверный страх вынудил Глеба Сиверова произнести эти слова вслух. — Ты искал лекарство для младшего брата, а нашел нечто, столкнувшее интересы многих стран и политических группировок. А также нас с тобой. Надеюсь, тебе не было больно… Думать так было запрещенным приемом, приводящим к самонокауту. Слепой обязан был считать, что объект устранения дошел в своем фармакологическом фанатизме до запретного края, перешагнуть который не позволено никому. Разве что, самим позволяющим… Глава 16 Вожена почти не удивилась, что парень из «Астории-один» оказался зятем давней приятельницы. За ее уже далеко не короткую жизнь случались и не такие совпадения. Выходит, он — Володькин ровесник, лет тридцать пять — тридцать семь. Гулин муж, как же ее полное имя, этой веселой брюнеточки? Машка давно не была в Гродно — с внуками, наверно, нянчится. А может, и приезжала, просто они не встретились. Вожена сама сейчас на родину не каждый год наведывается — единственный сын уже двенадцать лет, как в Москве обосновался. В Гродно не осталось ничего, кроме дорогих могил. — Могилы, это не так уж мало. Хуже, когда их нет, — Гасан сказал это тихо, словно самому себе, но она расслышала. — Ты ведь из Чечни? Там теперь поспокойнее, не воюют уже? Или врет телевизор? — спросила женщина участливо. Гасан не ответил. — Слушай, давай еще по маленькой, — Вожена сама наполнила рюмки до краев, вынула вторую банку рыбных консервов и ловко открыла, дернув за золотистый язычок на крышке. — Пей и закусывай, рыбку на хлебушек клади. Решено, ты остаешься до завтра. Я просто настаиваю. Сейчас по третьей опрокинем — и ты к телевизору, а я в магазин и на кухню. Возражения не принимаются! А своим в «Асторию» можешь позвонить, что задерживаешься — бери мой мобильник или с городского набирай. Ты ведь там не с женой, а с товарищами? — приговаривая, Вожена ловко подхватывала вилкой широких ароматных рыбешек и укладывала на хлебные ломти. — Ну, а если с женой, сам решай. Женщина может и обидеться, не понять. Мои объяснения все только испортят. Я и сама, когда молодой была, мужа крепко держала, ревновала даже. Да вот не уберегла — ушел, да не к другой, а на тот свет. Рак. За полгода сгорел, хотя совсем молодой был — сорок семь всего. Я в сорок три вдовой осталась. А в сорок шесть меня невестка через Интернет замуж выдала за голландца. Он русский немного знал, я на английские курсы устроилась. Короче, договорились на старости лет. Езжу вот теперь через три границы, чтобы с детьми повидаться. Гасан поднялся, чокнулся с Боженой: третий тост — за любовь. Мужчины пьют стоя! Он залпом опрокинул тридцать грамм, съел бутерброд и выпил остывший кофе. — Я звонить не стану, я там никому ничего не должен. Кажется, мои товарищи даже не заметили, что я ушел. — Гасан понимал, что рискует. Наверняка, многие видели, как доктор и бабушка увозили на особенном, очень приметном автомобильчике заболевшего пацана. Кроме того, Вожена предъявляла документы и в больнице, и на посту ГАИ. Найти ее будет совсем нетрудно, если она указала в регистрационных анкетах пансионата не только свой, но и Димкин адрес. А уж в московской клинике координаты ребенка есть обязательно. Так что очень скоро за Гасаном прибудут его чечено-американские товарищи. Или другие люди предъявят все тем же врачам и администраторам свои красные книжки с золотым тиснением, и Гасана Сабитова найдут другие товарищи — товарищ майор и товарищ капитан, а может, и сам товарищ генерал заинтересуется. Но уйти сейчас некуда. Он — лицо кавказской национальности, без регистрации, попадется под первым же фонарем. Пусть все идет, как идет. Если найдут, значит, убьют — живым он не дастся ни в те, ни в другие руки. Будет сидеть на мягком диване перед телевизором, смотреть новости со всего света и ждать, когда хозяйка приготовит настоящий ужин. Возможно, он будет похож на ужины Марии Яновны, которую похоронил собственный дом, рухнувший во время бомбежки. Гасан знал это от людей, пришедших в их поисковый лагерь из Грозного. И знал наверняка — были бы живы, ползком приползли бы откапывать дочь и внучку. Хорошо сказала эта Вожена про дорогие могилы, которые нечасто доводится навещать… Он бы тоже навещал нечасто, раз в день, или в два, или в три… Он бы приходил к ним, а так, когда нет могил — они приходят сами, во сне, в бреду, в горьких мыслях. Телевизор так никто и не включил, гость задремал на диване, уронив пульт на мягкий ковер. Вожена подобрала его и вдруг вспомнила, как в далекой молодости Маша Пекарская, смеясь, рассказывала, что ее чеченский муж не пьет. По крайней мере, не пьет так, как наши мужики. — У них водку на стол ставить не принято! — шептала она. — Вино можно, и то по праздникам. Они и самогонку не гонят, и коньяк про запас не держат… — Счастливая, ты, Маша! — сказала тогда тридцатилетняя, пожилая, как им казалось, соседка с пятого этажа, муж которой спился до свинского состояния. А она не понимала, как это — праздник без водочки да без коньячка. И гостям не весело, и самой скучно… «Ничего не забывается, — удивилась Вожена, укрывая гостя-спасителя пледом. — Сейчас, через тридцать с лишним лет, она бы тоже предпочла непьющего пьющему, а тогда казалось — смешно. Проснется мальчик, надо будет расспросить его подробней, как там Мария, как ее муж, как Гуля. Вроде, девочка там подрастала, внучка, Димки на пару лет постарше. Адрес не забыть взять, и телефон». Гасан проснулся так же мгновенно, как и уснул. Часы показывали семь — спал он почти час, но не отдохнул совсем. Снились Бела, неожиданно оказавшийся в номере чужак без лица, не сразу замеченное пятно крови на темной куртке венгра. Снова звучала каркающая брань раненых латиносов, крик Захара и шепот растерянного Ильяса. «Эх, Димка, если тебе было суждено пережить приступ, пусть бы он случился на десять или хотя бы на пять минут раньше. Но тогда бы Гасан ничего не узнал о смерти Белы и непременно вернулся в «Асторию». И все равно попался бы… Тупик, для него везде тупик, куда ни побеги, ни пойди. Огромный, так и не сдвинутый когда-то с места камень-талисман превратился в круглую стену, растущую вверх безнадежным колодцем. Небо и солнце все дальше, уже почти не видны. Приоткрылась дверь, потянуло густым аппетитным ароматом. На пороге возникла Вожена, румяная, с перекинутым через плечо кухонным полотенцем, в фартуке поверх элегантного клетчатого костюма. Но ее лицо не казалось счастливым или умиротворенным. — Гасан, мне только что звонили. Один мой знакомый из пансионата. Там сегодня было что-то страшное. Сразу после того как мы уехали, примчались военные, даже стреляли. Кажется, кого-то поймали, другие ушли. Этот мой товарищ спрашивал про тебя. — И что, что вы ему сказали? — Гасан чуть не закричал. — Сказала, что ты простился со мной в больнице. Взял деньги на такси и отбыл обратно. Я уверила его, что тебя здесь нет и никогда не было. Так что сейчас ты спокойно ужинаешь и рассказываешь мне все, что сможешь. Давай, умывайся и к столу. Не бойся, сюда никто не войдет — я никому не отопру. Эту дверь можно только взорвать или открыть специальным ключом. Из всей обстановки роскошной можно считать именно ее — за сыном охотился рэкет, и он потратил на замки и броню целое состояние. Гасан вяло поднялся, поправил мятое покрывало, аккуратно сложил плед, сунул ноги в шлепанцы. На кухне был накрыт не стол, а низкий восточный столик на коротких складных ножках, по полу были разбросаны подушки. — Кальяна не хватает, — грустно пошутил гость. — Я подумала, что так нас не будет видно из окна, если кто-то захочет подсмотреть. Давай есть. На самом деле, я и водочки принесла, но сейчас не знаю, стоит ли предлагать… Они уселись на пол, подперев спины подушками, и принялись за ужин. Гасан от спиртного отказался, а Вожена налила себе еще коньяку. — Я про Марию хотела спросить — как она там? Знаю, внучка у нее, а больше деток не рожали? Мои все тянут, дурачки, опоздают, как я когда-то. Телефон хочу записать и адрес! Диктуй! — Вожена выложила на столик заранее подготовленные ручку и блокнот. Гость отвернулся, сжал кулаки, но женщина ничего не поняла и переспросила: — Забыл, что ли? Ну, хоть свои оставь — я надоедать не буду, мне бы только… — Нет никого! — не выдержал Гасан. — Никого! Понимаете, никого! Все погибли! И жена, и дочь, и мать, и отец, и теща, и тесть… И могил тоже нет. Ни одной! Гниют где-то, уже сгнили, давно сгнили. Или звери их обглодали. Я никого не нашел. Но тестя с тещей и не искал, не мог. Был в горах. Извините… Я пойду, пожалуй. Вы обещали деньги на такси… Мне они очень нужны…