Вожена разжала пальцы, и ребристая ручка покатилась по деревянной поверхности. Этот звук показался обоим грохотом камнепада. — Прости, мальчик… Я дура, счастливая зажравшаяся дура… Так ты с гор! Это я понять могу. И я помогу, я тебя спрячу! Глава 17 Звук проворачивающего в замке ключа и звонок Федора Филипповича раздались одновременно. Дочь помчалась в прихожую. Сиверов снял трубку и отвернулся к окну, лучше, если разговор не будет отчетливо слышен. Начальство, как всегда, не стало блистать красноречием: — Через час встречаемся, есть разговор. — Федор Филиппович, я еще с Ириной не встретился, ее дома не было. Боюсь, забудет, как я выгляжу. — Надо сейчас, Глеб, — Сиверов научился различать малейшие оттенки в интонациях Потапчука и понял, что можно просить еще час, но не больше. — На выход с вещами? — спросил Слепой, надеясь, что жена не услышит. К счастью, его вызывали «без вещей» — оставалась надежда переночевать дома, рядом с любимой. Обернувшись, он увидел, что к плечу жены прижалась расстроенная заплаканная Аня. — Видишь, мама, он и по телефону разговаривает так, чтобы мы не слышали — все сходится, не врет Нина, и ничего не путает! Глеб приготовился к обороне. Иногда детское упрямство становится невыносимым, особенно, когда касается взрослых проблем. Кажется, дочь слишком увлеклась своей идеей мужененавистничества и начинает вербовать единомышленниц. Неожиданно для себя Сиверов отчетливо понял, что от того, как сейчас поведет себя Ирина, зависит очень многое в их отношениях. И не важно, что она устала, измучена, расстроена. Жена обняла Аню за плечи, погладила по затылку и как-то особенно, лучезарно улыбнулась. — Я слышала, доченька, слышала весь папин разговор. Он с нами, только с нами, а вы с Ниной Хохловой — большие фантазерки и любительницы телесериалов. Ирина порывисто шагнула к Глебу и прижалась всем телом. Аня еще пару секунд стояла молча, но мамина убежденность уничтожила ее мучительные сомнения, и она тихо пробормотала: — Прости, папа. Снова вскипел чайник и был готов свежий кофе. Дамы вышли к столу в обновках: Быстрицкая с янтарной брошью редкой красоты, дочка — в маминой кофточке декольте, специально, чтобы показать удивительное, необычайно ей идущее колье. Они спокойно ужинали, хотя Ирина явно была не голодна и лишь чуть-чуть «клевала» со своей тарелки. Она не говорила о смерти подруги, но было видно, что ей очень тяжело. А когда они с Глебом остались одни, заплакала — всхлипывая, вздрагивая. — Устала, устала и соскучилась, словно год прожила одна, без тебя, без детей, без работы… Таня была у меня совсем недавно, и я ничего не поняла. Даже не почувствовала, что у нее на уме. Думала — позлится, поплачет и поймет, что стала свободной от Валеркиной лжи и собственной слепоты. Начнет что-то новое, познакомится с порядочным мужиком. Я словно убила ее, ты понимаешь? Понимаешь, что значит убить того, кому и так плохо? Я не прощу себе, не прощу… Сиверов гладил жену по дрожащей спине, густым волосам, по плечам и ждал. Ждал, когда она выплачется и сердце сможет стучать спокойней и ровней. Пусть плачет, если может. Пусть выплачется за них двоих, устанет еще больше и уснет. За время ее сна он съездит на конспиративную квартиру. И к ночи они оба будут совершенно свободны — она от душевного потрясения и чувства вины, он — почти от того же самого. Будут свободны от всего, что может помешать им быть вместе. Глава 18 Глеб и Федор Филиппович встретились у подъезда — генерал прибыл раньше и ждал в машине. Входить все равно нужно было по одному — хозяин, затем гость. Символическое распределение ролей — хозяином считался Глеб. Генерал выдержал положенную паузу — и уже на месте. Звонка можно не дожидаться, и Сиверов сразу открыл. — Спасибо, Глеб. Молодец. Теперь мы в расчете. — О каком расчете вы говорите, Федор Филиппович? — Сам знаешь. С тобой расчет впереди, а вот перед бывшими братьями по коалиции долгов, кажется, нет. И это хорошо. Даже слишком хорошо. А слишком хорошо — тоже плохо. — Вы ведь не за тем меня сюда позвали, чтобы размышлять вслух? Я что-то упустил? — Да нет, все в порядке. Но… Сиверов понял, что предстоит новое задание, напрямую связанное с «Асторией-один». Он улыбнулся — история в «Астории». Глеб уже догадывался, о чем пойдет речь. Наши доблестные особисты не ожидали, что среди задержанных будут граждане Соединенных Штатов Америки — великой свободной державы, с которой лучше не связываться, если нет острой необходимости. Но необходимость, похоже, возникла, а помог ей возникнуть он, Сиверов, ранив обоих бандитов. — MS-13? Покупателями волшебной формулы были именно они, я не ошибся? И что — вызвали дорогих адвокатов и откупились? — Нет, хуже, пошли на сотрудничество, боятся русских тюрем, сибирского снега и мороза. И сдают всех и вся. Рассказывают и то, о чем точно знают, и о чем краем уха слыхали. — Мне, конечно, достается этот самый край и бескрайние американские просторы. — Верно мыслишь, дружище. Вари себе кофе, сейчас будем фантазировать на тему международного терроризма. — А под музыку можно? — не дожидаясь ответа, Глеб вставил в проигрыватель компакт-диск. — Как насчет Скрябина? — Для наших размышлений ламбада бы больше подошла. — Эх, Федор Филиппович, никакого вкуса, несмотря на мое воспитание! — Есть грех, люблю простые мотивы, чтобы подпеть можно было или подтанцевать. Полечка, вальсок, танго тоже хорошо. Дама в нарядном платье, сам при галстуке, ботиночки начищены — красота! «Моя дама полечку может и не осилить», — подумал Сиверов, представив их с Ириной кружащимися и притопывающими, но вслух согласился, чтобы не затевать ненужный спор. — Мы ведь эту операцию толком не готовили, — Потапчук перешел к делу. Венгра «вели» его земляки, ни с кем ничем не делились, пока не убедились, что он контактирует с человеком на нашей территории. Им важно было или самим его открытием владеть, или сделать так, чтобы оно никому не досталось. Как он их обхитрил и в Россию въехал — тоже не знаем. Помогали ему. Вот этих помогающих я планировал взять и потрясти хорошенько. Но лишь мелкая рыбешка попалась — ушли три человека, как сквозь землю провалились. Один уехал у всех на глазах — ребенка какого-то в город срочно повез и растворился в толпе. Еще двоих тоже ищем. Но господа американцы, оба Рамиросы, Карлос и Алехандро, утверждают, что сбежавшие двинут в Европу. У них, дескать, есть интересный план относительно того, как пошатнуть общественные устои. — Мудрено выражаются эти Саша с Карлушей, или переводчик неважный при них дежурил. Как три сбежавших бойца, пусть даже чеченских, могут пошатнуть европейские устои? Чем раскачивать будут и в какую сторону? Денег-то они не получили. Или господа американские бандиты им за мертвого венгра неустойку выплатили? — Вот сам и сформулировал себе задачу. Осталось добавить, что нам неизвестно, где планируется теракт, что именно предпримут террористы. Можно только быть уверенным, что листовки с самолета разбрасывать не будут. «Мы чеченские села тоже не бумажными агитками бомбили», — подумал Сиверов, но промолчал. Разговор получался трудным — Федор Филиппович снова уподоблялся царю из русской сказки, посылавшему доброго молодца туда — не знаю куда, найти и обезвредить то — не знаю что. Генералу такая ситуация самому не нравилась, но именно для выполнения таких задач и необходимы умные инициативные универсалы. — Когда ехать? — Хорошо бы прямо сейчас, но не получится. Помнишь Роберта Клиффорда? — Кадровый сотрудник ФБР, ответственный за разработку MS-13? Не забыл еще, работал с его материалами. — Поработаешь еще. Мы связались с ним, минуя посольство, похвастались «уловом». Он обещал собрать все, что сможет, о показаниях Рамиросов. Условились на послезавтра, так что у тебя двое суток, включая сегодняшний вечер. Общайся с семьей, повторяй иностранные языки, особенно французский. И готовься. Париж не должен пасть ни к твоим ногам, ни к чьим другим. Он должен выстоять. — Так, значит, Париж? Пестрый город, очень удобный для любых провокаций. Многонациональный, многорасовый, очень разный. Можно устроить грандиозную пакость. — Иди-иди, думай и готовься. Я позвоню. Ирина отперла дверь, не дожидаясь его звонка — видимо, ждала, глядя в окно. Обняла и шепнула: — Аня спит. Ему нравились и ее нетерпение, и откровенность, и страсть. Глава 19 Жизнь в Париже по сравнению с жизнью в Будапеште была невыносимо убогой и трудной. Новая жена оказалась похотливой старушкой, уверенной, что ее просторная, но абсолютно неухоженная квартира-студия должна казаться дикарю из европейской провинции верхом изящества и удобства. Она считала, что спасла Шандора от гибели в коммунистической пучине. Не допускалось даже мысли о том, что там, в Венгрии, у него были достойное жилье, профессия, семья. Что он не голодал, ходил в кино, в театры, в музеи, имел немецкий автомобиль, красивую одежду. А главное, что идея уехать из страны не была главной целью его жизни, а Париж — городом его мечты. Почему-то ей казалось, что, вкусив особенной французской свободы, мужчина становится одержимым только одним интересом, связанный с телесными удовольствиями, которые она умеет дарить в неограниченном количестве. Шандору было далеко за пятьдесят, в двух своих прошлых браках он любил молодых женщин, одна из которых сейчас была бы его ровесницей, а другая годится ему в дочери. Третья супруга, Тереза, могла бы стать ему старшей сестрой или теткой, но она постоянно претендовала на роль пылкой, богатой и властной любовницы. Ее страсть к сексу была неутолимой, уверенность в собственной неотразимости и желанности — непоколебимой. Любой по счету муж обязан был петь ей бесконечные дифирамбы и не вылезать из постели. Еду в дом приносили из бистро, полы не мылись годами, разговоры велись исключительно «про это». Уже через неделю своей брачной эмиграции Шандор Меснер понял, что женился на психопатке, нуждающейся в серьезном лечении. Если бы нашлись деньги на медицинское обследование, то французская жена, скорее всего, оказалась бы в клинике. Но у него денег не было, а даром подобные недуги не лечат. То, что в начале знакомства казалось ему преимуществом — отсутствие детей и других родственников — на деле оказалось страшной трагедией. К старости Тереза так и не повзрослела, не научилась принимать в расчет чужое мнение, чувствовать себя в своем времени и возрасте. А затянувшееся детство гнилым пластырем накрыла старческая деменция. Будь у нее близкие, они бы могли внять очередному мужу и заставить ее лечиться. По крайней мере, он мог бы рассказать кому-то из них о том, что происходит, и надеяться, что ему поверят.