— Я знала, что есть проблема, знала ее содержание, знала, что сегодня будет встреча по этому поводу. И потом появляешься ты. С Леной. Нетрудно сложить два и два… — Да, действительно, — кивнул Оборотень, поднимаясь с пуфика. — Вторая? Эмма скосила на него хитрый прищур, загасила еще несколько свечей и наконец ответила: — Еще даже две остались. Из вежливости я должна хоть что-то тебе сказать после твоего терпения. В знак благодарности. И третья причина: я к тебе хорошо отношусь и не хочу, чтобы у тебя снесло крышу, когда вдруг все свалится с неба. Предупрежден — значит, вооружен. Слышал? — Теперь да. — То-то. Сохраняя холодный разум, ты примешь правильное решение. Теперь я за тебя спокойна. Открой дверь, друг мой, — попросила женщина тихо, — а то мы не сможем найти выход, когда я погашу последний огонек. Оборотень послушно приотворил дверь, но перегородил собой выход. Он неосознанно старался перекрыть выход информации из этой секретной комнаты наружу. — Что-то фатализм и предначертанность событий во времени и в месте, о чем ты говорила в начале нашего заседания, уже не просматриваются, — отметил он. — Сейчас ты уже противоречишь, говоришь, что я сам что-то выберу… А как же… — А вот так же! У тебя в судьбе в этом месте стоит выбор. Свобода воли. Затмение тебя породило, оно может тебя и убить, если ты оступишься. — Как не оступиться? Эмма отвернулась от него и загасила последнюю свечу. Теперь он видел облако ее волос только еле-еле, как привидение. Парень непроизвольно посторонился, открывая широкий путь свету, затем он и саму дверь открыл широко и приготовился выйти. — Действуй по ощущению, почувствуй, где правда, — наставляла его из темноты Эмма, — а не по рассуждению разума, воспитанного социумом в его социальных интересах. Общество никогда не учитывает нужды личности, только свои. В целом оно существует, чтобы защитить человека, часто от него же самого, и не всегда это хорошо. Но через неделю будет твой бой, и там ты — сам за себя. У тебя есть неделя почувствовать свое сердце и научиться понимать его, то есть свои приоритеты. — Неделя? — Да, ровно неделя. Тебя ждет много удивительного. Ты сможешь реализовать одну заветную мечту, тебя ждет выбор дальнейшей дороги. Либо смерть. Уж извини. Эмма сделала шаг наружу, Оборотень спешно посторонился. — Что я должен сделать? Что правильно? — спросил он у ее спины. — А что выберешь, то и правильно. Я не богиня, чтобы указывать, что ты должен. Женщина резко остановилась и повернулась к нему лицом. Она смотрела на него снизу вверх, сильно запрокидывая голову, но парень чувствовал себя маленьким и беззащитным. — Любого человека, Стас, могут только попросить. Никто никому ничего не должен. И никто никому против его воли не может приказать. — Но, например, нам в отряде командир приказывает… — Это ваш выбор — следовать приказам. Сознательный. Почувствуй разницу. — Ну да… — все еще неуверенно закивал головой Оборотень, перебирая какие-то рассуждения в голове. Эмма, насколько могла, потянулась до его плеча и ободряюще похлопала по руке, затем повернулась лицом к комнате, где их должна была ожидать Лена, и, как курица-квохтуха, вскинула руки: — О боги! Неужели мы отсутствовали так уж долго! Лена, успокоившись после разговора с братом, сварила себе кофе, вернулась с чашкой в комнату и достала колоду Таро. Сколько бы она ни тянула карту, какой бы жизненный фон ни загадывала для предсказания — от развития отношений с Оборотнем и покупки новых сапог до результатов их с братом махинации, — все пророчества уверяли ее в том, что ничего не определено, ничто не однозначно. Даже по стенке опустошенной чашки кофейная гуща слилась, как раскидистое дерево, как не уверенная в объекте поражения молния, как река, уже впадающая в море. Карты Таро отказались отвечать даже на вопрос о том, на чем Лене следует сконцентрироваться, каким путем пойти. Они объявили ей войну, они твердили разными образами только одно: у нее нет шансов что-то сознательно менять, ее несет какой-то чужой поток. В конце концов девушка совсем разозлилась и в сердцах швырнула карты на стол. В этот момент открылась дверь кабинета — Лена даже вздрогнула от неожиданности. Вопреки ее ожиданиям, какое-то время никто не появлялся; похоже, ее кавалер и Эмма никак не могли оторваться друг от друга. «Ну что ж, — сказала Лена мысленно своему ухажеру, — не стремишься ты ко мне, ну и не получишь ничего!» Она быстренько свернулась калачиком в кресле и закрыла глаза, будто спит уже давно и крепко. «Даже возможности попробовать!» — добавила она и, удовлетворенная своей местью, внутренне улыбнулась. — Возможно, на нее действует погода. Многие, как сурки в спячке, засыпают под дождевыми или снежными тучами, а они сегодня над нами ходят табунами, — предположил Оборотень. — Или чинзано было слишком много… — с доброй улыбкой не согласилась с ним Эмма. — И что мы будем с ней делать? Будить? Жалко. Может, ты отнесешь ее наверх и положишь спать? Оборотень глянул на часы и без лишних комментариев склонился над девушкой. Он аккуратно поднял ее и взглядом показал хозяйке, что идет наверх. — Вторая дверь по коридору — большая гостевая, — собирая только грязную посуду со стола, в основном Ленину, сообщила Эмма и вдруг добавила: — Первая — маленькая одиночка. — Я выбираю вторую дверь, — то ли сообщил ей через плечо, то ли спросил разрешения парень. — Нет проблем. Брось ее там на кровать. Она все равно проснется, сама потом и разденется, а ты возвращайся, еще поболтаем. — Нет. Спокойной ночи! — уже с лестницы промычал парень. — Я не сомневалась в тебе, Оборотень, — пробормотала Эмма себе под нос, парень ее уже не слышал. — Тебе спокойной ночи я пожелать не могу. Я же знаю, что у тебя другие намерения! Женщина подошла к бару, достала бутылку метаксы и вернулась к столику. — Ну, нас ждут интересные события, и уже совсем скоро, — бормотала она сама себе, наливая коньяк в бокал. — Для кого-то они вполне могут стать концом его света. И я не знаю для кого. Но будет интересно. Пока есть время, можно выпить. Потом придется держать голову в рабочем состоянии. За появление интересного в развитии жизни! Женщина-облако подняла бокал и залпом осушила его содержимое. * * * Что-то постоянно щекотало то нос, то щеки, то лоб. Было неуютно, очень холодно и сыро, очень жестко. Спина болела, правый бок, на котором он лежал, и правая нога совсем не чувствовались. Он попробовал скрючиться еще больше, засунуть ладони между ляжками, чтобы не так мерзли. Кажется, правая рука, как и нога, не хотела шевелиться. Впрочем, может, пока только оттого, что он ее отлежал, а не от холода? Очень болела голова. Вдобавок ко всем «прелестям» его бытия что-то твердое в кармане мешало собраться в кучку, чтобы спрятаться от дальнейшего замерзания. Он неохотно вытащил руку, зажатую между ногами, и попробовал отторгнуть лишнюю деталь. Деталь была гладкая и очень холодная. Цилиндрическая, с горлышком. Бутылка… Он, дрожа всем телом и сильно страдая от затекших конечностей и умопомрачительной головной боли, повернулся на спину и поднял над собой бутылку. Было очень темно. Далеко вверху туманно маячил кусочек неба, обрамленный черными ветвями голых деревьев. Ветки бешено дрались между собой, но это ничуть не мешало довольно крупным снежинкам медленно опускаться сквозь них на землю. На фоне темного желтоватого неба снежинки казались черными хлопьями сажи. То, что это были снежинки, он догадался только по холоду. Поднятая высоко бутылка тоже показалась черной на фоне ночного неба, но все же она была прозрачной и полной какой-то жидкости. Это могло быть только одно — средство, которое спасет его. Он довольно шустро сел и еще работающей левой рукой, зажав бутылку под мышкой, быстро сорвал и открутил пробку. Да! Это была водка. Совсем скоро спасительное тепло потекло по пищеводу. Чуть погодя радость распространилась в каждую клетку. Снежинки даже забавно пощипывали уже теплый нос. Более того, они таяли, только прикасаясь к его коже. Мир вокруг был, конечно же, омерзителен и несправедлив, но уже не так страшен и фатален, как десять минут назад. Правда, подсознание вопило о том, что они как-то сильно накосячили. Он залил в себя одним рывком еще добрых грамм сто пятьдесят огненной воды и, пошатываясь, встал на ноги. В какую сторону идти? Он не имел об этом ни малейшего понятия. Он снова сел прямо на землю — все же ноги пока еще как-то плохо его слушались, подумать о планах можно было и сидя. К тому же так минимизировалась вероятность случайно уйти в противоположную сторону. Для того чтобы еще уменьшить головную боль и судороги в отходящих от затекания ногах, он снова опрокинул бутылку кверху донышком. Он вспомнил, что с ним был Корч — здоровенный мужичина, не очень умный, но очень исполнительный. Но куда он делся и он ли виноват в том, что происходит с ним, со Шнырем, он еще не вспомнил. Предательство? Нет, не может быть! Не верилось. Шнырь посмотрел на полупустую бутылку в своих руках… Где-то он это уже видел. Видел сегодня. Да! Вспомнил. Был еще незнакомец, вышедший из леса. А где же Корч? Сговор и предательство? Или Корч тоже где-то страдает? Но как-то тяжело было поверить в то, что тот пьяный придурок одолел громилу Корча. — Корч! Твою мать! Ты где? — завопил в темноту что есть мочи Шнырь и сам испугался своего неожиданно громкого крика. Опасливо оглянувшись по сторонам, он сделал еще один большой глоток и уже более уверенно поднялся на ноги. — Корч! — снова позвал в темноту Шнырь. Ему становилось страшно от этой подозрительно молчащей темноты, от этих тупых снежинок, летящих на него, как зомби, без сомнений и эмоций. Его угнетали и пугали деревья, раскорячившие свои острые ветки везде, куда бы ни ткнулся человек, желающий всего-навсего найти свой человеческий мир или хотя бы согреться. — Корч, твою мать! Корч! — кричал человек, пытаясь разрушить если не весь этот кошмар целиком, то хотя бы тишину. Когда он в первый раз услышал где-то в стороне в лесу свое имя, не поверил, решил, что показалось, что это шум ветра надул то, что ему очень хотелось услышать. Когда призыв повторился, он остановился и прислушался. Крик снова повторился. На этот раз не было сомнений, что зовет его Шнырь, — в этом его убеждало такое знакомое и родное сопровождение «твою мать!». — Э-э-э! — закричал Корч и попробовал побежать в сторону голоса. Попытку тут же пресекли в прямом смысле упругие и холодные ветки. Поначалу на импульсе Корчу удалось пробиться на несколько метров, но на ровный напор и постоянное движение его не хватило. Пришлось остановиться и снова идти, обходя завал за завалом, дерево за деревом. А так он ходил уже неведомо сколько времени, и это порядком надоело. Сознание к нему вернулось как-то вдруг. Вот было Ничто, и — бац! — перед глазами качается колючая темная ветка. Он сел, и в тот же миг он ощутил резкую боль в районе носа. Он дотронулся до этого места. Пальцы стали влажными, липкими. Это была кровь. Она сочилась из небольшой рваной ранки под волосами надо лбом. В общем это была ерунда по сравнению с тем, что он совершенно не знал, где находится и куда идти. Понятно было только одно: тот ублюдок их обвел вокруг пальца. Наверняка он вырубил и Шныря. В какой стороне база, он тоже не знал. Корч встал, чтобы осмотреться, и почувствовал тяжесть в кармане куртки. Неизвестно откуда там очутилась бутылка водки. Сначала он заподозрил подвох и даже хотел выбросить вражескую подставу, но в последний момент благоразумно решил, что уж тогда, когда он выберется отсюда, водка будет очень кстати, и засунул ее обратно в карман. Он не знал, в какую сторону идти, поэтому просто пошел. «Мы же под Москвой, — прикинул он, — а в этих лесах куда ни пойди, довольно скоро куда-нибудь да выйдешь. Разберемся». В темноте было сложно выбирать протоптанную дорожку, деревья хватали за шиворот, елки нагло били по лицу, корчи цеплялись за ноги, ставили подножки. К тому же этот несносный холод. Корч был довольно легко одет, потому что большую часть времени находился в машине, а сейчас, проторчав долгое время на улице, конкретно замерз. Дрожь все глубже пробиралась в него, побеждая могучую природу накачанного тела. Сначала дрожь прокатилась по спине и плечам, затем захватила коленки. Когда Корч не смог сдержать мелкого постукивания зубов, он остановился и достал из кармана бутылку водки. — Хрен с тобой! А хренку бы не мешало. Ну, на здоровье! — сказал Корч бутылке и влил в себя изрядную дозу. Выпустив, не стесняясь кустов и деревьев, жирное «бррр», он отправился обходить очередной завал из старых деревьев. — Э-э-э-э! — снова и снова кричал Корч, спотыкаясь, но устремленно пробиваясь к заветной цели. Шнырь, услышав этот нечленораздельный звук, сопровождаемый хрустом ломающихся веток и гнилых промерзших стволов, сначала испугался, решив, что всполошил кого-то из зверей, но вскоре все же распознал своего товарища. — Твою ж мать! — радостно закричал он и ломанулся через лес на голос напарника. Постоянно подавая друг другу сигналы, они преодолели все препятствия, разделявшие их, и, встретившись, крепко обнялись. Обоих колотила мелкая дрожь то ли от холода и усталости, то ли от возбуждения. Расцепив наконец объятия, они осмотрели друг друга и, не сговариваясь, подняли каждый свою бутылку. — Как на войне, шеф! — прохрипел Корч. — Рад тебя видеть, твою ж мать! — перестукивая каждое слово зубами, пробурчал Шнырь. Мужчины чокнулись бутылками и выпили. — А что это было, дурилка? Мы как тут оказались? — спросил маленький и щуплый. — Да тот мужик, что из леса вышел, по ходу нас вырубил.