— Но тут сидели вы, — подсказал Глеб. — Совершенно верно, тут сидел-таки я, и, когда товарищ генерал предъявил мне свой список, я вежливо послал его подальше, сославшись на инструкцию, которую не он составлял, и которую никто не отменял — ни тогда, ни, между прочим, сейчас. Честно говоря, у меня сложилось впечатление, что он эту инструкцию видел впервые. Во всяком случае, она ему очень не понравилась. Он-то, сами понимаете, уже давно решил, на что и как потратит вырученные от продажи архивных материалов деньги, и препятствие в лице пожилого еврея, размахивающего какой-то там заплесневелой от старости инструкцией, вызвало у него вполне понятное раздражение. Он решил через это препятствие перешагнуть, тем более что знал: я — все равно покойник, искать меня никто не станет, и списать такую старую рухлядь можно даже без акта. Он вынул пистолет, выстрелил… — И?.. — И попал немножечко в себя… Шучу, конечно. Он просто чуточку не успел. Генерал, знаете ли, вовсе не обязан стрелять, как герой вестерна, его дело — руководить, командовать… думать, одним словом. Так вот, если бы он немножечко подумал, прежде чем хвататься за пистолет, он бы сообразил, что дуэли на стрелковом оружии — не его стихия. А так получилось немножко грязно, немножко неудобно перед его семьей… Кроме того, в отличие от меня, его таки пришлось списывать по акту, а списание генерала контрразведки — довольно хлопотное дело, если вы понимаете, о чем я говорю… Глеб кивнул, мимоходом отметив про себя только что промелькнувшее в рассказе старика слово «контрразведка». Теперь, по крайней мере, было ясно, к какому ведомству относится это славное местечко. Это заведение было из тех, что редко меняют хозяев, а значит, веселый и разговорчивый Иван Яковлевич не зря показался Глебу чем-то похожим на армейского особиста капитана Петрова: в конце концов, особые отделы войсковых частей являются низовым структурным подразделением именно контрразведки… Но это было второстепенное открытие, не имевшее в данный момент никакого практического применения. Куда более важным показалось признание этого скрюченного еврейского гнома в том, что он лично, своей рукой, пристрелил генерала КГБ и, как он выразился, списал его по акту. И, судя по тому, что старик по-прежнему сидит тут и, моргая слезящимися стариковскими глазенками, потягивает чаек с ванильными сутками, ему ничего за это не было… Несомненно, Ефим Моисеевич рассказывал все это неспроста. Это было грозное и недвусмысленное предупреждение Глебу на случай, если он вздумает играть в этом уютном подвальчике в какие-то свои игры — выносить за пазухой драгоценные папки, фотографировать документы или еще какими-то способами обижать пожилого человека, который посвятил свою жизнь накоплению всех этих богатств. Вот только неясно было, сколько во всей этой истории правды, а сколько — откровенного вымысла. Что-то этот старикан не слишком похож на быстрого стрелка, хоть и хранит в ящике письменного стола большой черный пистолет… Глеб поднял глаза и встретился с устремленным на него поверх очков взглядом Ефима Моисеевича. Странно, но мутные, слезящиеся стариковские глазки в данный момент не были ни мутными, ни слезящимися, и даже манера Ефима Моисеевича часто-часто моргать, глядя на собеседника, куда-то подевалась. Старик смотрел на Глеба в упор, и глаза его были твердыми, ясными и зоркими, как парочка оптических прицелов. Сиверову был знаком этот взгляд: он частенько замечал его в зеркале во время бритья. Гном или не гном, а старик был очень непрост. — Честно говоря, — как ни в чем не бывало, сказал Глеб, — я не вполне себе представляю, как вы ухитрились списать генерала. Замочить — пустяк, сложность заключается в том, чтобы тебе потом за это не отвинтили голову. Куда вы его дели? Парочка немигающих оптических прицелов опять многозначительно уставилась на Сиверова поверх очков. Мгновение они смотрели друг на друга; затем Глеб, сообразив, вопросительно кивнул в сторону наполовину загруженной картонными папками вагонетки, и Ефим Моисеевич, едва заметно усмехнувшись, с шумом отхлебнул из стакана. — Вы, случайно, не еврей? — спросил он. — Нет? Странно. Для русского вы удивительно быстро соображаете. — А эти мордовороты за дверью? — сказал Глеб. — Они же видели, как он входил. Или их тогда не было? — Были, были, — заверил его старик. — Они всегда тут были, с первого дня. И вы совершенно правы, избавиться от тела — еще не значит списать. Понимаете, в чем фокус: тут полным-полно записывающей аппаратуры. Не пугайтесь, в данный момент она не задействована. Дело в том, что управляю этой аппаратурой я. Вернее, мы с вами. Потом я покажу, как это делается. Согласитесь, контроль где-то должен кончаться… — Необязательно, — возразил Глеб. — Мне, например, всегда казалось, что контроль осуществляется по кругу. По крайней мере, в нашей системе. — Резонно, — разламывая новую сушку, согласился старик. — Но за много лет мне не удалось обнаружить здесь никаких средств слежения, помимо тех, что находятся под моим контролем. И потом, нам с вами скрывать нечего, не так ли? То же самое получилось и в случае с генералом Викуловым: я действовал по инструкции, а он просто пытался ограбить вверенный его же попечению объект. Поэтому никто даже не спрашивал, что с ним сталось, не говоря уже о каких-то обвинениях в мой адрес. Некоторое время они молчали. — Мне кажется, я вас понял, — сказал, наконец, Глеб. — А мне кажется, что не до конца, — возразил старик, наливая себе и ему по второму стакану чая. — Кажется, вы решили, что я вас, так сказать, запугиваю. Дескать, знай наших, а заодно и свое место… — А разве не так? — Так. Но лишь отчасти. Вообще-то, мы с вами говорили о курении и связанной с этой вредной привычкой опасности пожара. Я привел пример с генералом Викуловым просто для того, чтоб вы поняли: по мне лучше пожар, чем утечка информации. Согласитесь, что одной из основных задач органов было и остается сохранение стабильности общества, системы, государства. А обнародование большинства хранящихся здесь материалов может привести к нарушению этой стабильности. Помните, как у Сэлинджера: над пропастью во ржи? Вот мы с вами находимся как раз в таком положении, только наша пропасть — информационная. — Очень мило, — сказал Глеб. — Тогда на кой дьявол все это понадобилось? Я понимаю, что мой вопрос выглядит бессмысленным. С таким же успехом можно спрашивать, зачем хранить ядерное оружие, с помощью которого можно уничтожить все живое на Земле двадцать раз подряд. Оружие — это оружие, тут все ясно. Мне непонятна ваша позиция. Вы говорите: вот бы все это сгорело к чертовой матери! А сами продолжаете бдительно все это охранять и даже приумножать. Зачем? А? Старик с легкой укоризной покачал головой. — Вы таки не еврейский мальчик, нет. Еврейский мальчик никогда не задал бы такого вопроса. Можно подумать, вы — полный хозяин собственной судьбы. Можно подумать, что вы занимались тем, чем занимались до прихода сюда — неважно, чем именно, я в ваши дела не лезу, — по призванию, по зову души. Так сказать, по большой и чистой любви… — М-да, — только и мог сказать Глеб. — То-то, юноша. А вы говорите — зачем, почему… Во-первых, эта работа мне действительно нравится, я для нее создан, я ничего другого не умею и не хочу уметь. Во-вторых, все это — не моя затея. Вы правы, оружие — это оружие. И во все времена хватало идиотов в погонах с большими звездами, которые втайне лелеют мечту рано или поздно этим оружием воспользоваться — ну, просто чтобы посмотреть, как оно бабахнет. Так вот, я на это смотреть не хочу. Пока я тут, я могу хоть как-то все это контролировать. Но все мы смертны, а я — человек старый, больной. С молодым и здоровым тоже может приключиться всякое, а старику и вовсе немного надо. Вот поэтому я и говорю разные глупости, сам себе противоречу… Честно говоря, за любой из хранящихся здесь документов я кому угодно глотку перегрызу. Но это не мешает мне четко осознавать, что было бы лучше, если бы всего этого просто не существовало. Никогда. Так, наверное, наркоман проклинает наркотики, а алкоголик — водку. — М-да, — повторил Сиверов. — К тому же, — продолжал Ефим Моисеевич, — далеко не все здесь относится, так сказать, к мрачным тайнам минувшего двадцатого века. Тут полным-полно материалов, касающихся теорий и открытий, которые могли бы, наверное, осчастливить человечество. Но что с того? Коль скоро эти материалы очутились здесь, человечество о них все равно никогда не узнает. А мое любопытство уже удовлетворено. Меня теперь ничем не удивишь. Вот вы, к примеру, интересуетесь НЛО? Как-нибудь на досуге я покажу вам фотографии инопланетных кораблей и их пилотов — хорошие, четкие фотографии, подлинность которых заверена авторитетнейшими правительственными комиссиями. Или взять того же Нострадамуса… — А что Нострадамус? — спросил Глеб. — Что он еще натворил? — О, — сказал Ефим Моисеевич, — насчет Нострадамуса — это отдельный разговор. Хотите еще чаю? — Хочу, — подумав секунду, солгал Сиверов. * * * — Там были лучшие из моих людей, — угрюмо повторил Мазур. На левой скуле у Олега Федотовича красовалась толстая нашлепка из марли и тонированного под цвет кожи пластыря, которая, увы, не могла скрыть того печального обстоятельства, что скула сильно распухла и имела угрожающий фиолетово-багровый оттенок. — Лучшие! — с огромным сарказмом передразнил его Альберт Витальевич Жуковицкий. — Если это лучшие, то каковы же тогда остальные? За что, черт тебя побери, я плачу вам такие бабки?! Мазур промолчал, скроив кислую мину. — Подонки, — с горечью проговорил Альберт Витальевич. — Кретины. Головоногие, мать вашу так! Ты хотя бы представляешь себе, что вы, скоты безмозглые, натворили?! — А что мы такого натворили? — набычившись, встал на защиту своей профессиональной чести охранник. — Ну, недооценили этого гада. Бывает! При нашей работе, Альберт Витальевич, и не такое бывает. — Это при какой же такой работе? — с опасной вкрадчивостью поинтересовался Жуковицкий. — А?! Работа… Я тебе скажу, в чем состоит твоя работа! Твоя работа — блюсти мои интересы и выполнять мои распоряжения. Разве нет? — А кто спорит? — буркнул Мазур. — Ах, ты не споришь! Выходит, ты со мной согласен? Странно. Если бы спорил, я бы решил, что эта лажа возле ресторана — просто плод недопонимания. Так сказать, расхождения во взглядах на твои должностные обязанности. Ну, вдруг я их тебе плохо разъяснил, или ты не до конца меня понял, мало ли… А ты, оказывается, все отлично понимаешь и со всем согласен! Тогда, извини, я сам ни черта не пойму. Тогда, брат, остается одно из двух: либо ты сознательно действуешь мне во вред, либо попросту неспособен справляться с порученной тебе работой. В обоих случаях ты мне на хрен не нужен. Хорошенький выбор: держать в начальниках охраны засланного казачка или бездарь! Ну, что прикажешь с тобой теперь делать? Эрнст Юрген съежился в своем углу и почти перестал дышать, поскольку понял, что последний вопрос Альберта Витальевича вовсе не был риторическим. Больше всего на свете он теперь жалел, что находится здесь, а не где-то в другом месте — например, в Тимбукту или хотя бы у себя дома. Впрочем, дома было немногим лучше: всякий раз, отпирая дверь своей квартиры, Юрген теперь ждал неприятных сюрпризов. Его дом перестал быть крепостью; незнакомец, утверждавший, что располагает ключом к шифру Нострадамуса, взял эту крепость штурмом, бесцеремонно в нее вторгся, и, как показали события, даже Жуковицкий с его мощной службой безопасности был бессилен защитить своего личного астролога от дальнейших посягательств. Да что говорить, он и себя-то не сумел защитить, оттого и бесится теперь… Мазур тоже понял, что дело пахнет керосином, а точнее — пулей в затылок и безымянной могилой в пригородном лесочке, если вообще не городской свалкой, где бомжи, если повезет, отыщут разрозненные фрагменты его тела, которое никогда и никем не будет опознано. Его широкое красное лицо, всегда чем-то неуловимо напоминавшее Юргену кабанье рыло, покраснело еще больше, приобретя оттенок пережженного кирпича, пальцы искалеченной руки скрючились, глубоко впившись в кожаную обивку кресла. Мазур очень хорошо представлял, что его ждет; ему были отлично известны методы, которыми Алик Жуковицкий решал подобные проблемы, потому что это были его собственные методы. — Я не понимаю, в чем проблема, — сказал он упрямо, но вместе с тем осторожно. Это осторожное упрямство напоминало поведение человека, неожиданно для себя проснувшегося на минном поле: двигаться ему страшно, потому что в каждую секунду может прогреметь взрыв, а оставаться на месте нельзя, потому что с первыми лучами рассвета по нему откроют прицельный огонь. — Согласен, мы допустили прокол. Но, повторяю, без проколов в нашем деле не обходится. К чему эти наезды? Да мы его из-под земли достанем и обратно в землю вобьем! По самые, блин, ноздри… Не ошибается тот, кто ничего не делает. Даже в космических программах случаются ошибки… — Какие космические программы, кретин?! — не своим голосом завопил Жуковицкий. — Да я тебя самого в космос запущу! Без скафандра, с голой задницей! Юрген даже прикрыл глаза, жалея, что нельзя заодно заткнуть пальцами уши. Он не понимал, зачем его заставили присутствовать при этом скандале. Насколько ему было известно, обсуждаемое происшествие лежало за пределами его компетенции. Альберт Витальевич науськал Мазура на обладателя бесценных бумаг — недостающей части «Центурий» и записок придворного астролога Бюргермайера, якобы содержавших в себе ключ к личному шифру Нострадамуса. Предполагалось надавить на этого типа, чтобы тот понял, с кем имеет дело, кто здесь диктует условия, и снизил назначенную цену — фактически, отдал их даром, в обмен на жалкую подачку, которая могла послужить лишь частичной компенсацией морального ущерба. Зная Мазура и Жуковицкого, можно было предположить, какого рода давление будет оказано на несговорчивого владельца бумаг; можно было также предположить, что этот метод сработает, как срабатывал уже неоднократно. Но вышла осечка. Похоже, охранник и сам не до конца понимал, как это произошло. Он со своими людьми выследил клиента до ресторана, где тот собрался поужинать, подстерег его в подворотне и натравил своих прекрасно обученных костоломов. Сам остался ждать в машине, справедливо полагая, что четверо его людей прекрасно справятся с этой простенькой задачкой — пересчитать ребра глупцу, который был настолько неосторожен, что дал им себя выследить. Он сидел за рулем, курил и ждал, глядя из окна на черный провал подворотни. Подворотня находилась справа от него, и он, естественно, не спускал с нее глаз, каждую секунду ожидая появления своих людей. Их не было. Мазур начал волноваться, и тут кто-то постучал в окошко слева от него. Охранник повернул голову, увидел за стеклом склоненное к нему улыбающееся лицо клиента, а в следующую секунду тот, не переставая улыбаться, нанес ему страшный удар кулаком в лицо прямо сквозь закрытое окно. От этого удара несокрушимый Мазур потерял сознание, а его бойцов потом нашли в подворотне. Все были живы, но досталось им крепко, и двое до сих пор лежали в больнице. Это и впрямь был прокол, не только досадный, но и позорный. Однако Юрген все равно не понимал, отчего так бесится обычно хладнокровный и невозмутимый Альберт Витальевич. Ведь Мазур прав, проколы действительно случаются. Его костоломы, да и он сам, сильно недооценили противника, но теперь они просто внесут поправку, и в следующий раз этого красавца с античным профилем будут поджидать уже не четыре человека, а восемь или даже двадцать… — …полетаешь с голым задом вокруг Луны! — продолжал бушевать Жуковицкий. — Космические программы… Это ты очень к месту про них вспомнил! Слыхал про такую программу — космический туризм? Знаешь, сколько это стоит — слетать туристом на орбиту? Я тебя спрашиваю — знаешь? — Это все знают, — неохотно буркнул охранник, в отличие от Юргена, даже не подозревавший, какие дела связывают Жуковицкого с клиентом, который так славно его отделал, и о какой сумме идет речь. — Все уши прожужжали… — Ну, так назови — сколько? — Ну, двадцать лимонов… Ну и что? — А то, — снова переходя на вкрадчивый, почти ласковый тон, который был страшнее любого крика, сказал Альберт Витальевич, — что по твоей милости я теперь должен выложить сумму, за которую мог бы прогуляться на орбиту трижды. Каково? — А чего вы там не видели, на орбите? — ляпнул Мазур. Жуковицкий посмотрел на Юргена, словно призывая его в свидетели. Астролог в ответ лишь бледно, растерянно улыбнулся и едва заметно пожал плечами. Он и сам не понимал, издевается Мазур или просто обалдел от неожиданности. — Все-таки я тебя грохну, — сказал Жуковицкий охраннику. Произнесено это было самым обыденным, усталым и скучающим тоном, и оттого слова Альберта Витальевича прозвучали не как угроза, а как простая констатация факта. Таким тоном сообщают о своем намерении выйти из дома, чтобы купить в киоске на углу пачку сигарет. — За что? — спросил Мазур тем же обыденным тоном. Похоже, он уже понял, что терять ему нечего, и попер напролом. — Сейчас объясню, — пообещал Альберт Витальевич. Он резким рывком выдвинул ящик стола, вынул оттуда криво надорванный почтовый конверт без надписей и печатей и бросил его на колени охраннику. — Читать умеешь? Читай. Вслух читай. С выражением, блин… Мазур недоверчиво, будто подозревая розыгрыш, посмотрел на него, покопался пальцами здоровой руки в конверте, разодрав его при этом еще больше, извлек оттуда сложенный вдвое лист обыкновенной бумаги для принтера и, развернув, стал бегать глазами по строчкам. — Вслух! — резко напомнил Жуковицкий. Мазур дернул изуродованной щекой, поморщился от боли и стал читать. — Уважаемый… так, ага, это ясно… Что тут… Ага! В связи с известными вам событиями… вот подонок… как пострадавшая сторона… Это кто пострадавший — он, что ли? — Читай! — рявкнул Жуковицкий. — Считаю себя вправе, — прочел Мазур, — в одностороннем порядке пересмотреть условия сделки, сумма которой отныне составляет шестьдесят миллионов долларов США… Сколько?! Действительно, три раза в космос можно смотаться… Что он вам толкает, шеф? Новенький авианосец с полным вооружением? — Ты читай, — ласково посоветовал Жуковицкий. — Про тебя там тоже есть.