А примерно через полтора месяца после этого нашумевшего тройного убийства в лесу, в яме под сосновым выворотнем, под кучей сухого валежника обнаружились еще два трупа. На обоих была милицейская форма; при этом, как удалось установить, никто из личного состава правоохранительных органов в радиусе трехсот километров от Шарово в указанный период времени без вести не пропадал. При проведении судебно-медицинской экспертизы обнаружилось, что тело одного из убитых густо покрыто татуировками однозначно тюремного происхождения. По этим татуировкам его удалось опознать. Убитый оказался рецидивистом по кличке Карп, неоднократно судимым за грабежи и разбойные нападения. Эта богатая трудовая биография полностью исключала версию о принадлежности убитых к правоохранительным органам, и местных ментов наконец-то оставили в покое. А дневник Бюргермайера, из-за которого заварилась вся эта каша, между тем преспокойно лежал на своем месте, в стеклянной витрине краеведческого музея поселка Шарово… Ведя машину на восток, прочь от Москвы, Глеб Сиверов еще раз суммировал все имеющиеся данные и опять пришел к выводу, что Иван Яковлевич прав: это мог сделать кто угодно. Если бы тела фальшивых милиционеров не нашли по чистой случайности, можно было бы говорить даже об обыкновенном разбойном нападении. Но смерть исполнителей прямо указывала на то, что убийство Библиотекаря и его помощников было заказным. А раз так, годилась любая версия: личная вражда, внутриведомственные разногласия и даже вмешательство какого-нибудь загадочного, глубоко законспирированного тайного общества астрологов и черных магов, находящегося в состоянии войны с официально признанной ассоциацией авестийской астрологии. Вообще, вся эта история выглядела довольно странной с самого начала, прямо со стадии подготовки операции. Какого черта Библиотекарю понадобилось такое основательное и даже громоздкое обеспечение? Можно подумать, он собирался обокрасть не захолустный краеведческий музей, а замок латиноамериканского наркобарона. Двое оперативников на подхвате, персональный военно-транспортный самолет… Елки-палки! Ведь достаточно было прямо во время первой встречи с директором музея аккуратно дать ему в лоб, забрать дневник и тихо рвануть когти! Сделать это и потеряться на бескрайних российских просторах профессионалу было раз плюнуть. И пускай бы местные менты потом попытались выяснить, кто из членов Всероссийской ассоциации авестийской астрологии виновен в этом безобразии… Это было бы просто, экономично, абсолютно безопасно, а главное, полностью исключило бы участие в операции свидетелей в лице прикомандированных оперативников местного управления. Или вся эта отдающая Голливудом белиберда с тяжелыми транспортными самолетами, секретными аэродромами и вооруженными до зубов опергруппами является стандартной процедурой? Может, так положено по инструкции? Но почему в таком случае новый Библиотекарь в одиночку едет туда, откуда не вернулась уже упомянутая опергруппа? Что это — попытка от него избавиться? Да нет, это чересчур сложно. Да и не такая большая птица Глеб Сиверов, чтобы для его устранения понадобилось разрабатывать такую запутанную многоходовую комбинацию… Но что-то тут явно было нечисто. Похоже, Библиотекарь, отправляясь за дневником Бюргермайера, ждал неприятностей. И Иван Яковлевич наверняка был в курсе дела, коль скоро пошел на такие расходы и хлопоты. Знал, но с Глебом своими знаниями почему-то не поделился… Тут его осенило. «Ба! — подумал он. — Да все тривиально, как блин! Просто целью операции была не кража дневника, а устранение моего предшественника! Дневник он нашел, сфотографировал, доложил о находке начальству. А начальство, исходя из каких-то своих совершенно секретных соображений, решило, что от этого Библиотекаря пора избавляться. А дневник прекрасно полежит в музее до тех пор, пока на эту должность не отыщется новый претендент — коль скоро его обнаружили, он уже никуда не денется. Только все равно это слишком сложно. Пристрелили бы его прямо в подвале, свалили труп в вагонетку и обычным путем переправили в печь… Тут может быть только одно объяснение: начальство почему-то очень не хотело, чтобы Ефим Моисеевич знал, кто на самом деле грохнул его коллегу. Следовательно, старику тоже доверяют не до конца… Ха! Тоже мне, новость… А кто кому доверяет в нашей конторе? Это же контрразведка, а не общество анонимных алкоголиков! Ах, Иван Яковлевич! За что же это вы так невзлюбили своего подчиненного?» В перспективе все это сулило самому Глебу немалые проблемы, но он привычно отодвинул неприятные волнения на задний план. С проблемами надо разбираться по мере их возникновения. В данный момент Сиверов не видел непосредственной угрозы для своего драгоценного здоровья, а дальше… Дальше видно будет. Сначала надо добыть этот чертов дневник. Ему подумалось, что дневник может стать в его руках мощным оружием. К черту предсказания будущего! Имея эту вещицу при себе, можно будет поторговаться с Иваном Яковлевичем. Может быть, удастся выторговать себе свободу или хотя бы разобраться в причинах, по которым агент по кличке Слепой был грубо выдернут из привычного течения жизни и бесцеремонно брошен в набитый секретной документацией подвал, в гостеприимные объятия приветливого, разговорчивого и, чего греха таить, страшненького Ефима Моисеевича. * * * Кабинет Альберта Витальевича Жуковицкого представлял собой обширное, обставленное с варварской роскошью помещение, ослеплявшее вошедшего белизной стен, позолотой лепных завитушек и яростным сверканием надраенной до зеркального блеска бронзы многочисленных подсвечников и канделябров. С высокого потолка свисала громадная, невообразимой тяжести хрустальная люстра, окна были наглухо занавешены белоснежными шелковыми маркизами, дополнением к которым служили тяжелые, глубокого золотистого оттенка портьеры. Вычурная мебель — не то старинная, не то мастерски сработанная под старину, — тоже была белая с золотом, с сиденьями и спинками, обтянутыми той же золотистой тканью, из которой были сшиты портьеры. Узорчатый паркет из ценных пород дерева был натерт до блеска; при желании в него можно было смотреться, как в зеркало, но такая мысль здесь просто не приходила в голову, поскольку зеркал в кабинете и без того хватало с избытком. Письменный стол был под стать кабинету — огромный, роскошный, вычурный, бело-золотой. Установленный на приставном столике сбоку современный компьютер выглядел анахронизмом, а сидевший в похожем на трон кресле за столом хозяин кабинета и вовсе как-то терялся на фоне всего этого блистающего великолепия. Альберт Витальевич сидел за компьютером и, коротая время, пытался разложить пасьянс. Периодически он прикладывался к низкому широкому стакану с шотландским виски, после чего всякий раз затягивался сигаретой, которая тлела у него под рукой, в надраенной, как судовой колокол, бронзовой пепельнице. Протянув руку, он подливал виски в стакан из стоявшей тут же, на столе, квадратной бутылки с черно-золотой этикеткой. Костюм господина Жуковицкого тоже был незапятнанно-белым, в тон обстановке; можно было подумать, что Альберт Витальевич нацепил его вместо маскхалата, чтобы превратиться в человека-невидимку, окончательно растворившись в бело-золотом сверкании своих рабочих апартаментов. Этот безупречный наряд в сочетании со стаканом виски, сигаретой и разложенным на экране компьютера примитивным пасьянсом наводил на мысль, что Альберт Витальевич пришел в свой кабинет не заниматься делами (ибо он ими не занимался) и не повалять дурака (ибо никто, собираясь валять дурака у себя дома, не одевается, как на официальный прием у королевы Великобритании). Похоже было на то, что господин депутат назначил кому-то встречу и что он придает этой встрече очень большое значение. Так оно и было. Альберт Витальевич тщательно подготовился к назначенной встрече, постаравшись ничего не упустить. Варварская, бьющая в глаза роскошь огромного кабинета, безупречно сидящий белоснежный костюм стоимостью в несколько тысяч долларов, украшенная крупным бриллиантом золотая заколка для галстука и даже дурацкий электронный пасьянс, с момента своего изобретения служащий излюбленной забавой для бездельников, впустую убивающих рабочее время, — все было продумано до мелочей. Все было направлено на то, чтобы прямо с порога указать посетителю его место, провести между ним и хозяином кабинета непреодолимую черту, раз и навсегда расставить все точки над «i» — словом, на то, чтобы окончательно унизить, деморализовать того, кто, судя по всему, и без того уже был в достаточной степени унижен и деморализован. Альберт Витальевич Жуковицкий поджидал человека, который предлагал приобрести недостающую часть «Центурий» Нострадамуса и дневник придворного астролога Петра I Конрада Бюргермайера — того самого типа со шкиперской бородкой и профилем античного полубога, что по глупой своей самонадеянности заломил за товар несусветную цену и даже имел наглость демонстрировать Альберту Витальевичу свое мнимое над ним превосходство. Жуковицкий считал, что подобные выходки не должны оставаться безнаказанными; частично наглец уже понес наказание, но то было только начало. По завершении сделки Альберт Витальевич твердо намеревался произвести с хамом окончательный расчет, а пока что настало самое время поторговаться — уже на иной, более реальной основе. Накануне бородач позвонил Альберту Витальевичу и попросил о встрече. Голос у него был усталый, чуть ли не больной, и этим шелестящим, утомленным голосом обладатель бесценных документов сообщил, что в интересующем Альберта Витальевича деле появились новые обстоятельства, которые необходимо обсудить с глазу на глаз. Жуковицкий догадывался, о каких обстоятельствах идет речь, и, разумеется, сразу же заподозрил подвох. Человеческая психика — штука тонкая, изучена она из рук вон плохо, так что никогда нельзя знать наперед, как тот или иной индивидуум поведет себя в стрессовой ситуации. Бородач производил впечатление человека, вырубленного из цельного куска гранита, но внешность бывает обманчива. Порой даже такой пустяк, как сгоревшая дача, может послужить причиной убийства — яростного, бессмысленного, безрассудного, совершенного сгоряча, без подготовки, без оглядки на обстоятельства и даже ценой собственной жизни. Поэтому можно было допустить, что подвергшийся давлению со стороны Мазура и его мордоворотов бородач звонит с единственной целью: заманить Альберта Витальевича в укромный уголок и разрядить ему в голову обойму пистолета. Но, как оказалось, обладатель бесценных бумаг догадывался о сомнениях Жуковицкого и даже не дал ему возможности высказать эти сомнения вслух. «Если вы чего-то опасаетесь, — устало проговорил он в трубку, — я готов встретиться на вашей территории. Я приду один и, разумеется, без оружия, а вы действуйте по своему усмотрению. Можете запереться в танке и разговаривать через смотровую щель, мне это безразлично. Просто надо поговорить». Поговорить Альберт Витальевич был не прочь, тем более что догадывался: разговор обещает быть для него приятным. Так называемый деловой партнер понял, наконец, что синица в руках лучше, чем журавль в небе, и решил брать, что дают, пока ребята Мазура совсем его не запрессовали. Такие мысли поднимали настроение, и сейчас, водя компьютерной мышью по коврику с изображением тропического атолла в синем океане, Жуковицкий даже подумал, не отпустить ли бородатого подонка с миром. Сунуть ему в зубы этот несчастный миллион, и пусть отправляется в свою нору зализывать раны… Но нет, решил он, так нельзя. Нельзя расслабляться, нельзя размякать. Спустишь одному — другие враз смекнут: все, спекся Алик Жуковицкий. Значит, братва, можно! Оглянуться не успеешь, как порвут в клочья и обрывки по всему свету разбросают — так, что после не соберешь. Нет, врете, суки, не дождетесь! Высокая, белая, вся в резных золоченых завитушках, двустворчатая дверь открылась без стука, и появившийся на пороге начальник охраны, набычившись, неприязненно сообщил: — Он здесь. Неприязнь его относилась, разумеется, вовсе не к Альберту Витальевичу, а к посетителю, но Жуковицкий, из принципа не спускавший ничего и никому, не преминул пренебрежительно произнести: — Жало попроще сделай. И веди его сюда. Посетитель вошел — Альберт Витальевич заметил это краем глаза, продолжая делать вид, что полностью поглощен раскладыванием пасьянса, — и первым делом приветливо осведомился у Мазура о его здоровье. Охранник, на скуле которого все еще красовался пластырь, сделал вид, что не расслышал вопроса. Посетитель снисходительно улыбнулся и легкой, пружинистой походкой зашагал по сверкающему паркету прямо к письменному столу. Вслед за ним в кабинет вошли двое охранников и остановились у дверей, демонстративно держа на виду оружие — не пистолеты, от которых, учитывая неординарную личность посетителя, не предвиделось никакого проку, а тупорылые уродливые «ингрэмы», способные в считанные мгновения густо заплевать свинцом все помещение. Приблизившись к столу, посетитель, не медля, без приглашения уселся напротив Жуковицкого и сказал: — Здравствуйте, Альберт Витальевич. Будто не замечая его, депутат еще с полминуты щелкал кнопкой мыши, перекладывая карты на экране монитора. За это время Мазур тоже пересек кабинет и, сложив руки поверх причинного места, как это делает подавляющее большинство профессиональных охранников, остановился за спиной у посетителя, примерно в метре от него. Гость, надо отдать ему должное, даже бровью не повел. Наконец, Альберт Витальевич снизошел до того, чтобы заметить посетителя. — А это вы, — холодным, скучающим тоном сказал он, поворачиваясь к нему лицом. — Ну, здравствуйте. Посетитель, в противоположность хозяину, был одет во все черное — видимо, это был его любимый цвет. На его дорогом, прекрасно сшитом костюме не было ни одной лишней морщинки, а вот лицо выглядело бледным и осунувшимся, глаза покраснели и запали, как будто он провел ночь без сна, — словом, вид у него был как раз такой, какой и должен быть у человека, уже начавшего осознавать, что шутить с господином Жуковицким — крайне нездоровое занятие. — Итак, — взял быка за рога Альберт Витальевич, — что скажете, милейший? — Надо кое-что обсудить, — заявил посетитель все тем же усталым, надтреснутым голосом. Честно говоря, Альберт Витальевич не ожидал, что этот крепыш, этот античный полубог, этот супермен, в одиночку разделавшийся с Мазуром и его профессиональными драчунами, сломается так быстро. Ведь, в сущности, что такого особенного с ним произошло? Ну, сгорела дача — плохонькая, плебейская, дешевая и, скорее всего, чужая, снятая на неделю-другую, а то и вовсе занятая самовольно. Ну, вслед за дачей сгорела машина — отечественная, дерьмовая, далеко не первой молодости «восьмерка». Ну и что, собственно? Неужели этот копеечный хлам имел для него такое большое значение? Это в корне меняло дело. К нищим Альберт Витальевич относился без тени сочувствия — он их глубоко и искренне презирал. В мире существует громадная масса денег. Их напечатано столько, что, имея в голове хоть какие-то мозги и обладая минимальной предприимчивостью, человеку ничего не стоит обеспечить себе приличный уровень жизни — такой, при котором потеря дрянного российского автомобильчика воспринимается примерно так же, как утрата оторвавшейся от манжеты пуговки. А если мужчина в расцвете сил, тренированный, хорошо обученный, способный голыми руками уложить четверых профессионалов, при всех своих превосходных качествах оказывается нищим — значит, он ни черта не стоит, и умение хорошо драться — единственное умение, которым он обладает. Грош ему цена, такому супермену, и нечего ему замахиваться на суммы со многими нулями — как говорится, не по Сеньке шапка… Немного подняв глаза, он посмотрел поверх головы посетителя на Мазура. Широкая физиономия начальника охраны сохраняла профессиональное бесстрастное выражение, однако уголки губ были едва заметно, но явно пренебрежительно опущены — похоже, Олег Федотович полностью разделял мнение своего босса о посетителе. Научить драться можно кого угодно; при удачном стечении обстоятельств пешка может снести с доски любую фигуру, вплоть до ферзя, но от этого она не перестанет быть пешкой — мелкой второстепенной фигуркой с круглой деревянной головой. — Не знаю, стоит ли мне тратить на вас свое время, — с оскорбительной вежливостью сообщил посетителю Альберт Витальевич. — Что нам обсуждать? После вашей выходки с письмом, после этой нелепой попытки поднять и без того несуразную цену… Не понимаю, как у вас вообще хватило наглости явиться ко мне домой! — Тем не менее я здесь, — ничуть не смутившись, спокойно произнес посетитель. — И это прямо указывает на вашу заинтересованность в моем предложении. — Миллион, — небрежно обронил Жуковицкий. — Это мое последнее слово, и скажите спасибо, что я вообще согласился с вами разговаривать. По осунувшемуся лицу посетителя скользнула кривая, болезненная улыбка. — Вы меня не поняли, — сказал он. — Я пришел говорить вовсе не о деньгах. В данный момент этот разговор представляется, мягко говоря, преждевременным. — Вот как? — подчеркнуто изумился Альберт Витальевич. — Не о деньгах? А разве у нас с вами есть еще какие-то общие темы для разговора? — С недавнего времени. И не надо так удивляться. Эти, как вы выразились, общие темы возникли благодаря вашим усилиям. — О чем это вы, милейший? — холодно осведомился Альберт Витальевич. — О парочке неприятных инцидентов, которые имели место на протяжении последних полутора суток. — Вот как? У вас неприятности? — Неприятности у нас, — поправил посетитель. — У нас? — На этот раз удивление Альберта Витальевича было почти непритворным. — Но позвольте, чтобы иметь общие неприятности, для начала надо, как минимум, обзавестись общими интересами! — Вот именно, — сказал посетитель и многозначительно умолк. Жуковицкий подождал продолжения, но так ничего и не дождался. — Что значит — «вот именно»? — спросил он, потеряв терпение. — А вы подумайте, — предложил посетитель. — Какие у нас с вами могут быть общие интересы? Пошевелите мозгами! Вы же очень умный человек, хотя и окружили себя кретинами… Мазур еще более неприязненно взглянул на посетителя, видно было, что ему до смерти хочется съездить гостю по шее и что только присутствие хозяина помогает ему сдержать этот естественный порыв. Посетитель между тем спокойно извлек из кармана и разложил на краю стола курительные принадлежности: полированную стальную табакерку, пачку папиросной бумаги и машинку для скручивания сигарет. Действуя с неторопливой, хозяйской непринужденностью, он свернул сигаретку, заклеил ее кончиком языка, закурил и, окутавшись облачком ароматного, пахнущего вишневым деревом дыма, принялся так же спокойно и неторопливо рассовывать свои причиндалы по карманам пиджака. — Я не понимаю ваших намеков, — надменно объявил Жуковицкий. Сказано это было не вполне искренне; правильнее было бы сказать, что понимать намеки посетителя ему не хочется. Что-то явно пошло наперекосяк; посетитель выглядел усталым и, без сомнения, огорченным, но никак не сломленным. — Кроме того, — подумав, добавил Альберт Витальевич, — эти ваши намеки мне не нравятся. — Мне они тоже не нравятся, — сочувственным тоном признался посетитель, — а что поделаешь? Когда неприятности случаются, они случаются, и назад уже ничего не вернешь. Как говорится, пришла беда — открывай ворота. На его самокрутке нарос кривой столбик пепла. Он согнул указательный палец с явным намерением сбить пепел прямо на пол, и Альберт Витальевич был вынужден спуститься с высот своего общественного положения и торопливо пододвинуть ему свою сияющую бронзовую пепельницу, украшенную миниатюрной копией одной из скульптур Аничкова моста в Петербурге — какой-то голый античный тип, пытающийся укротить встающего на дыбы коня. Посетитель благодарно и немного снисходительно кивнул, внимательно осмотрел пепельницу и небрежным щелчком сбил пепел со своей сигареты — сбил не в пепельницу, а все-таки на пол, вызвав, тем самым, у Альберта Витальевича острое, почти непреодолимое желание хватить его этой самой пепельницей прямо по физиономии. — Послушайте, — с трудом подавив вспышку отрицательных эмоций, сквозь зубы процедил Жуковицкий, — у меня мало времени. Нельзя ли все-таки перейти к делу? — К делу так к делу, — легко согласился посетитель и, откинувшись в кресле, изящным, непринужденным движением положил ногу на ногу. Локоть руки, в пальцах которой дымилась пахнущая вишней самокрутка, удобно покоился на подлокотнике; пепельница, таким образом, оказалась от него на расстоянии в добрый метр, и можно было не сомневаться, что пользоваться ею посетитель не намерен — в качестве пепельницы его вполне устраивал драгоценный паркет. — Видите ли, Альберт Витальевич, — продолжал он, окутавшись новым облачком душистого дыма, — говоря о неприятностях, я имел в виду, в первую очередь, действия ваших… э… людей, которые, не придумав лучшего способа оказать на меня давление, спалили сначала мое временное обиталище, а затем и машину. — Чушь, — отрезал Жуковицкий. — Так уж и чушь, — насмешливо возразил посетитель. — У вас что, имеются доказательства? — агрессивно осведомился Альберт Витальевич. — Вы можете назвать имена? — Какие там доказательства, — лениво отмахнулся посетитель и снова стряхнул пепел на паркет, как будто вознамерился в отместку поджечь дом своего обидчика. — Я ничего и никому не собираюсь доказывать. Быть может, вы вообразили, что я пришел сюда жаловаться и требовать возмещения ущерба? — А разве нет? — удивился Жуковицкий, у которого только что родилась именно такая мысль. — Зачем же, в таком случае, вы пришли? Торговаться? Посетитель докурил свою самокрутку и, слава богу, дал себе труд дотянуться до пепельницы, чтобы ее погасить.