Километрах в десяти от поселка — то есть примерно там, где погиб Библиотекарь, — он остановил машину и осторожно, чтобы не повредить ветхую реликвию, вынул из кармана дневник. Эта штука была слишком ценной, чтобы таскать ее в боковом кармане куртки; специально для нее в сумке у Глеба лежал герметичный, несгораемый металлический контейнер. Кроме того, следовало спрятать пистолет, затолкать под сиденье кобуру и, наконец, избавиться от осточертевшей куртки. Перед тем, как уложить дневник в толстостенный, обитый изнутри асбестом и стекловатой контейнер, Глеб машинально открыл толстенькую тетрадь приблизительно на середине — просто так, из праздного любопытства, ничего особенного не имея в виду. Несколько секунд он тупо смотрел на то, что лежало у него на коленях, а затем разразился громким хохотом. Разворот был пуст. Белоснежная, чуть глянцевитая бумага с искусственно состаренным обрезом матово лоснилась; она была аккуратно разлинована типографским способом, и вверху каждой страницы на ней виднелись четко пропечатанные даты — день недели, число и месяц. Сиверов держал в руках самый обыкновенный ежедневник на две тысячи второй год от рождества Христова. * * * Сегодня документов было немного, и все они поместились в багажный отсек обычного командирского «уазика». Салон, таким образом, остался свободным, а это автоматически устранило необходимость в машине сопровождения. Собственно, «уазик» и был машиной сопровождения, обязанной, согласно инструкции, двигаться следом за грузовиком с отставанием не более чем на два корпуса. Перевозка списанной документации в нем, а не в грузовике, была, строго говоря, нарушением упомянутой инструкции, но правил без исключений не бывает. А это правило нарушалось столько раз, что его несоблюдение уже вошло в привычку. Инструкция была составлена более полувека назад, в те времена, когда все были буквально помешаны на секретности, а о том, что бензин тоже стоит денег, никто даже не задумывался. Зато теперь все изменилось, и кому, скажите на милость, так уж нужны полцентнера бумажного хлама, чтобы из-за них гонять к черту на рога, за город, целых две машины? Строго говоря, эту макулатуру следовало бы сдавать в пункт заготовки вторсырья, а то и просто вывозить на свалку — ей-богу, интересы Российской Федерации от этого бы ничуть не пострадали. Ну, в самом крайнем случае, почитает какой-нибудь замученный сенсорным голоданием бомж — сидя орлом на мусорной куче, справляя нужду и готовясь, сами понимаете, употребить секретный документ по прямому назначению… Так рассуждал водитель «уазика» сопровождения, отправляясь тем утром в рейс. Рассуждал он, разумеется, про себя, поскольку в служебной обстановке такие разговоры недопустимы — того и гляди, кто-нибудь капнет начальству, и тогда хлопот не оберешься. Начальство, конечно, и само рассуждает примерно таким же манером, иначе отправляло бы этот хлам на уничтожение под охраной бронетранспортера, но — тоже про себя. Потому что, елки-палки, тут вам не дискуссионный клуб, а — музыка, туш! — контрразведка. Водитель был пожилой, видавший виды и, как подавляющее большинство опытных водителей, полагал себя носителем истины в последней инстанции. Он служил в контрразведке уже давно, и служба его мало чем отличалась от работы персонального водителя председателя какого-нибудь не шибко зажиточного колхоза. А что? Машина та же, да и обязанности, в общем, те же — заведи, подай к подъезду, отвези, куда сказано, подожди, сколько велено, и вези себе обратно. Да это еще что! Вон, Гришка Комлев, который грузовик водит, — у того вообще работенка, как у водителя мусоровоза. Всю дорогу мотается туда-сюда меж двух ворот, как дерьмо в проруби — туда с грузом макулатуры, оттуда порожняком… Зато, блин, в контрразведке служит… Хорошо, хоть зарплата приличная, однако и геморроя за эти бабки тоже хватает… «Уазик» бодро катился по разомлевшим от жары московским улицам, выбирая боковые проезды, где было меньше риска застрять в пробке. Охрана, все три человека, густо дымила сигаретами, заставляя водителя недовольно морщиться. Он и сам был человеком курящим, но он-то курил в своей машине, и убирал в ней, между прочим, тоже сам. А эти надымят, нагадят, засыплют все пеплом, заплюют, набросают под ноги бычков, да и пойдут себе, как ни в чем не бывало. Одно слово — офицеры. Как в том анекдоте: пьян до синевы, слегка побрит и с трудом отличает Эдиту Пьеху от «иди ты на…» Подобные мысли, как обычно, привели водителя в дурное расположение духа. Он давно научился не переносить свое раздражение на управление автомобилем. Дергать руль, бросать педали, закладывать слишком резкие виражи — последнее дело, машина таких фокусов не прощает, а уж дорога и подавно. А главное, нельзя давать этим обормотам в салоне повод для претензий типа: «Не дрова везешь». Словом, неважно, нравятся ли тебе пассажиры, машина в любом случае не виновата. За городом стало полегче. Водитель увеличил скорость, и тугой поток встречного воздуха, врываясь в открытые форточки, выдул из салона густой табачный дым. Господа офицеры, разомлев от жары, болтали о пустяках — о погоде, о футболе, о том, кто куда поедет этим летом отдыхать. Водитель не принимал участия в разговоре: обсуждение погоды он считал пустой тратой времени, футбола не любил, а отпуск, когда тот выпадал не летние месяцы, проводил на даче, на зависть соседям медленно, но уверенно превращая свои шесть соток в персональный сельскохозяйственный рай. Да и вообще, не было у него сегодня настроения разговаривать с этими уродами. Контрразведчики, чтоб им пусто было… Раздражение, испытываемое водителем первого класса Коноваловым в отношении своих пассажиров, сегодня имело под собой гораздо больше оснований, чем простая неприязнь нижнего чина к господам офицерам, которые сорят в машине, не ценят его труд и вообще не считают его за человека. По правде говоря, Семен Иванович Коновалов со вчерашнего вечера пребывал в смятении чувств, для него, человека спокойного и уравновешенного, совершенно непривычном и оттого еще более тягостном. Семен Иванович, как и полагается взрослому, самостоятельному человеку, был женат и имел двоих детей — сына и дочь. Сыну уже перевалило за тридцать, жил он отдельно и, слава богу, твердо стоял на ногах — у отца с матерью денег не просил, а, напротив, сам кое-что им подкидывал в конце каждого месяца. Дочь Семена Ивановича, умница и, разумеется, красавица, училась на четвертом курсе филфака МГУ. Заработков особенных избранная специальность ей не сулила, ну, так для бабы это и не главное — попался бы мужик стоящий, а остальное неважно. С мужиками ей, правда, пока везло не так, чтобы очень — попадались все какие-то несерьезные, то шибко сопливые, которые без мамы с папой и себя-то прокормить не могут, а не то что жену с ребенком, то, наоборот, солидные и с деньгами, но — женатые. Дочь по этому поводу не очень огорчалась — говорила, что спешить ей некуда, что сперва надо получить образование, и что, в конце концов, лучше быть старой девой, чем выскочить замуж за кого попало. Ну, а поскольку она сама не огорчалась, то и Семен Иванович старался не огорчаться — дочка для него была как свет в окошке, и он, грешным делом, хоть и переживал из-за ее неудач на личном фронте, в глубине души радовался, что она остается при нем. Вот из-за дочки как раз и вышла неприятность. Накануне вечером, засветло еще, она ушла к подружке, пообещав вернуться никак не позже полуночи. Когда к этому сроку ее дома не оказалось, Семен Иванович слегка осерчал: надо же, черт возьми, иметь хоть какую-то совесть! Отцу на работу ни свет ни заря, а она шляется где-то! Слава богу, в наше время узнать, где носит нужного тебе человека, не так уж сложно, на то и телефон. Семен Иванович позвонил дочери на мобильный, но тот оказался недоступен. Потихонечку свирепея, бормоча себе под нос несвязные угрозы, в которых упоминались великовозрастные кобылы, чья-то задница и отцовский ремень, находившийся с этой задницей в прямой логической взаимосвязи, Коновалов отыскал в записной книжке номер домашнего телефона подруги и позвонил туда. Заспанный и слегка удивленный девичий голос сообщил ему, что его дочери тут нет и, главное, не было. Да, они договаривались встретиться, но Маша почему-то не пришла, а мобильный у нее отключен — то ли батарейка села, то ли находится она за пределами зоны покрытия… Вот тут Семен Иванович рассердился не на шутку. Дочь он искренне любил, но это никогда не мешало ему на нее злиться. Как говорится, кто кого любит, тот того и чубит. А сейчас повод злиться у него был, да еще какой: дочь ему солгала. Конечно, девушка она взрослая, имеет право на личную жизнь… Ну, так бы и сказала: у меня свидание, дома ночевать не буду. Да она раньше так и поступала, и никто ей слова поперек не сказал с тех самых пор, как стала совершеннолетней. А это — ну, что это такое? Раз врет — значит, есть, что скрывать, и какому отцу такое понравится? Будь дома жена, Семен Иванович высказал бы все это ей, не преминув добавить что-нибудь насчет достойных плодов неправильного, бабского воспитания. Но жена неделю назад укатила в ведомственный санаторий — лечить, понимаете ли, суставы. А чего их лечить? Лечи не лечи, а никакие суставы не выдержат такого веса… Окончательно расстроившись, Семен Иванович попил чайку и лег в постель — как-никак, а завтра с утра на работу, в ответственный рейс. Поначалу ему не спалось, но усталость и привычка к дисциплине мало-помалу взяли свое. Коновалов начал потихонечку проваливаться в сон, и вот тут-то над его изголовьем грянул телефонный звонок. Звонил мужчина, который, едва дав Семену Ивановичу проснуться и сообразить, на каком он свете, доходчиво объяснил, что дочь его похищена, что с нею все в порядке и что она будет незамедлительно и в полной сохранности возвращена любящему отцу, как только тот выполнит кое-какие несложные инструкции. Все было, как в дурном сне или, что то же самое, в детективном фильме. Семену Ивановичу дали послушать голос дочери, чтобы он убедился, что это не глупый розыгрыш, предупредили, чтоб не вздумал впутывать в это дело ментов или, того хуже, своих коллег из контрразведки, и, наконец, объяснили, чего, собственно, от него хотят. Требовалась от Семена Ивановича, в общем-то, мелочь, но такого сорта, что у Коновалова волосы встали дыбом. За такие мелочи раньше ставили к стенке, а теперь этого не делают только потому, что Россия ввела мораторий на смертную казнь. Но куда денешься? Этот подонок из телефонной трубки был кругом прав: обращаться за помощью в правоохранительные органы не имело смысла. Самое большее, на что они способны в такой дерьмовой ситуации, это разыскать тело дочери после того, как эти бандиты с ней разделаются. Да и не найдут они ни черта, это же ясно! Если бы речь шла о выкупе, если бы предвиделись какие-то переговоры, можно было бы рассчитывать на то, что похитителей удастся вычислить. А тут ничем таким даже и не пахло, и сделать ничего было нельзя: любая попытка Семена Ивановича поступить вопреки полученным инструкциям неминуемо закончилась бы для его дочери смертью. Спать ему, разумеется, больше не пришлось, и в том, что с утра он пребывал в самом мрачном настроении, не было ничего удивительного. Радовало только то, что дома нет жены: у Коновалова темнело в глазах всякий раз, когда он представлял, как, какими словами перескажет ей эту историю. Поэтому болтовня пассажиров раздражала его безмерно; господ офицеров хотелось выключить, как телевизор, — так, чтобы разом пропали и звук, и изображение… Съехав с Кольцевой и отмахав километров десять по широкому загородному шоссе, водитель аккуратно притормозил и съехал на открывшуюся справа лесную грунтовую дорогу. — Ты куда это, Иваныч? — прервав на середине рассказываемый приятелям анекдот, забеспокоился один из господ офицеров. — Заправиться не успел, — объяснил Коновалов. — Бензина в обрез, а тут короче километров на тридцать. — Да ты по этим колдобинам вдвое больше его сожжешь, бензина своего! — встрял еще один из этих олухов. — Отца своего поучи детишек строгать, — посоветовал ему Семен Иванович. — А то давай местами поменяемся. Не хочешь? Ну, так и помалкивай в тряпочку, ваше благородие. — Что-то Иваныч наш сегодня не в духе, — слегка обескураженно сообщил своим коллегам советчик. — Не иначе, баба заездила, — предположил другой. Коновалов промолчал, отметив про себя, что надо быть осторожнее и не давать воли своему раздражению. Все-таки в машине у него сидели не механизаторы или школьные учителя, а офицеры контрразведки, которым по долгу службы положено подозревать каждого встречного во всех смертных грехах. Как говорится, то, что вы до сих пор на свободе — не ваша заслуга, а наша недоработка… Подозрительность давно стала основой их мировоззрения, и, обратив внимание на непривычно плохое настроение водителя, они могут бессознательно, не придавая этой странности значения, насторожиться, навострить уши и, в конечном итоге, испортить все дело. А о том, что тогда случится, лучше было не думать… Дорога была разбитая, ухабистая, российская, в самый раз для лесовоза, а еще лучше — гусеничного трактора. Дождя не было уже полторы недели, жара стояла несусветная, и лужи в глубоких рытвинах этого танкодрома подсохли, оставив после себя пятна влажной, вязкой грязи. Их приходилось объезжать, забираясь колесами на обочину, и тогда по бортам с противным звуком скребли ветки. Болтать господам офицерам стало затруднительно, поскольку разговоры теперь были сопряжены с более чем реальной опасностью откусить себе язык. Тот, что сидел справа от Коновалова, попытался закурить — со второй попытки попал сигаретой в рот, чиркнул зажигалкой, некоторое время безуспешно ловил кончиком сигареты пляшущий огонек, а потом машину тряхнуло, он ткнулся лицом в сложенные лодочкой ладони, сломал сигарету, выматерился, как сапожник, и выкинул обломки в открытую форточку. Пока он этим занимался, у него упал стоявший торчком между коленями автомат, и ему пришлось, согнувшись пополам, лезть под переднюю панель и выцарапывать его оттуда. При этом он дважды капитально треснулся головой — первый раз, когда машину опять тряхнуло, о привинченную к панели ручку, и второй — об ту же самую ручку, когда, разгибаясь, задел ее затылком. В багажнике глухо ухали, подскакивая и тяжело опускаясь обратно на пол, связанные в тугие пачки папки со списанными делами, перед глазами у Семена Ивановича ошалело мотался из стороны в сторону ненароком залетевший в форточку слепень, а в голове размеренно стучала, попадая в такт частым толчкам пульса, одна и та же бесконечно повторяющаяся мысль: скоро… скоро… уже совсем скоро, вот-вот… Дорога плавно заворачивалась вправо, огибая поросший сосновым лесом, довольно крутой глинистый бугор. Слева была болотистая низина, заросшая густым, непролазным смешанным лесом. Оттуда доносился птичий гомон, тянуло сыростью и запахом грибной прели. Краем глаза Семен Иванович заметил у самой дороги здоровенный подосиновик, выставивший из травы крепкую ярко-оранжевую шляпку, но не обратил на него никакого внимания, хотя был заядлым грибником и в другое время непременно остановился бы, чтобы срезать гриб и немного пошарить вокруг с ножичком в поисках его приятелей. Со склона холма сорвалась пестрая лесная птица и низко над дорогой перелетела в густой подлесок слева, мелькнув чуть ли не перед самым ветровым стеклом. Холм справа сделался круче, между старыми соснами поднялась густая, ярко-зеленая молодая поросль — на вид нежная, пушистая, а на поверку колючая и жесткая. Под корнями рос мох, то седой, то изумрудно-зеленый, проплешинами желтел присыпанный прошлогодней хвоей песок, кое-где белели пестрые стволы берез. Из земли под колесами то и дело выпирали мощные, узловатые, перепутанные, как мочало, корневища, туго накачанные шины с хрустом давили старые, сухие сосновые шишки, которыми кое-где были густо засыпаны колеи. Потом дорога пошла левее и вниз, оставив холм в стороне. Колеи стали сырыми, кое-где в них поблескивала вода, кусты непролазной темно-зеленой стеной подступили с обеих сторон к самой дороге, а кроны деревьев сомкнулись над головой, образовав что-то вроде сумеречного, сырого тоннеля. Тут было полным-полно сыроежек, они росли густыми, хоть косой коси, группами, и Семен Иванович, несмотря на свое состояние, подумал, что на обратном пути, когда все это кончится более или менее благополучно, надо будет все-таки остановиться и нарезать с полведерка. Вечером, он чувствовал, ему без водки не обойтись, а жареные сыроежки под водочку идут так, что аж за ушами пищит — ел бы и ел, и все мало… Дорога нырнула в сырую ложбину, и Коновалову пришлось нажать на тормоз, когда он увидел упавшую поперек дороги березу. Машина остановилась, и вместе с ее последним толчком сердце водителя провалилось куда-то вниз, а на его месте образовалась зияющая, сосущая пустота. Семен Иванович понял: вот оно, начинается. — Ну, — недовольно сказал сидевший рядом с ним охранник, — приехал, Иван Сусанин? Срезал угол, знаток коротких дорог? Давай, врубай задний ход, поехали обратно на шоссе. — Бензина не хватит, — мрачно, как того и требовали обстоятельства, возразил Коновалов и выключил двигатель. — Станем тут, в лесу, кто тогда за буксиром побежит? — Ты и побежишь, кто ж еще? — сказали сзади. — Ну, что делать-то будем, пилот? — Что делать… Убирать надо! — Ни хрена себе — убирать! Как ты ее, такую дуру, уберешь? — Посмотреть надо, — сказал Семен Иванович решительно и открыл дверцу. — Может, и ничего. Если не с корнем, так, может, и справимся. — Справимся, справимся… Башку тебе за это оторвать, прапорщик! — Это вы умеете, — злобно проворчал водитель и вылез из машины. Он подошел к березе и бесцельно похлопал ладонью по гладкому, шелковистому на ощупь стволу. Комель скрывался в густом подлеске справа от дороги, и было непонятно, есть там, справа, неподъемно тяжелое корневище с вывороченным пластом сырой земли, или ствол просто переломился. Над головой с писком вились комары, и Коновалов поспешно закурил, чтобы отпугнуть кровососов. Господа офицеры тоже вышли из машины и закурили. Краем глаза Семен Иванович отметил, что все они при оружии. Эх, как бы чего худого не вышло… Поймав себя на этой мысли, он слабо, болезненно усмехнулся. Как бы чего… А что еще тут может выйти? Чего хорошего он может ждать? Выбор-то у него невелик: до конца выполнить служебный долг и, считай, собственными руками лишить жизни родную дочь, либо… А сейчас у него уже и выбора не осталось. Свой выбор он сделал еще вчера, пока слушал в трубке хрипловатый голос того мерзавца, что похитил дочь, а здесь и сейчас выбирать не приходится — осталось только дождаться развязки и посмотреть, чем все это кончится… Поскольку никто из господ офицеров не изъявил желания отправиться на разведку, Семен Иванович решил сам посмотреть, что к чему. Раздвинув кусты, он сошел с дороги в высокую, сырую траву. Под ногами почти сразу захлюпало и зачавкало, воздух буквально загудел от взметнувшихся в него несметных полчищ голодных, жаждущих крови комаров. К счастью, далеко идти не пришлось: березовый ствол тянулся всего метра на три от дороги, и был он не выворочен и даже не сломан, а аккуратно спилен. Чего и следовало ожидать. — Ерунда, — сказал он, возвращаясь на дорогу. — Корня нет, так что уберем эту деревяшку в два счета. Вчетвером навалимся, и дело с концом. — Спасибо тебе, Иваныч, — сказал один из господ офицеров, снимая и аккуратно складывая на сиденье машины пиджак, под которым обнаружилась наплечная кобура с торчащей из нее рукояткой пистолета. Куцый милицейский автомат он прислонил стволом к переднему бамперу. — А то я, понимаешь, с утра думаю и все никак придумать не могу: на что бы это мне такое навалиться? Что бы это мне такое, понимаешь ли, поворочать? — Хватит языками молоть, — сказал другой, яростным шлепком припечатывая к шее целую горсть комаров. — Давайте двигаться, а то до костей обгрызут, сволочи. Они встали в ряд, примеряясь к непривычной работе. Пока ничего не происходило, Семен Иванович решил действовать заодно со всеми — так, словно ничего не знает об истинной подоплеке событий. Ничего иного ему и не оставалось: не мог же он, в самом деле, лежать в кустах, накрыв руками голову, пока другие корячатся с этим бревном, как Ленин на субботнике! Его бы просто не поняли — то есть, наоборот, поняли бы очень хорошо, а как раз этого ему хотелось меньше всего на свете. Поэтому он встал и обхватил гладкий ствол левой рукой, правой удобно взявшись за очень кстати подвернувшуюся ветку. — Ну, командуй, умник, — сказал один из господ офицеров, давя комара. Семен Иванович посмотрел на оставшееся на его белой рубашке пятнышко крови, из которого торчали смятые крылышки и перепутанные лапки, и сказал: — Ну, раз-два… навались! Они навалились. Дерево было довольно тяжелое, но и здоровьем их господь не обидел. Пестрый черно-белый ствол приподнялся и замер, удерживаемый на весу руками четверых сильных мужчин. — Куда его — вперед или назад? — сдавленным от напряжения голосом спросил один из офицеров. «Как дети, ей-богу», — подумал Семен Иванович. — Вперед, — сказал он. — Сзади-то машина. Они двинулись вперед, разворачивая перегородившее дорогу дерево против часовой стрелки. Запутавшаяся в подлеске крона трещала и шелестела, как будто там, в кустах, резвилось целое стадо кабанов, тяжелый комель, описывая дугу, гнул тонкие молодые деревца, которые потом медленно, словно с неохотой, распрямлялись, потряхивая потревоженными ветками. За всем этим шумом никто не услышал, как позади них на дорогу из леса вышли и остановились, растянувшись цепью, четверо мужчин. В руках у них были компактные скорострельные пистолеты-пулеметы «ингрэм» с длинными, увесистыми набалдашниками глушителей. Один из них был высок, сложен, как античная статуя, и носил аккуратно подстриженную бородку, подковой обрамлявшую его мужественное и волевое, как у героя кинобоевика, лицо. Другой выглядел постарше, весил килограммов на двадцать больше, а его широкое, красное, чем-то неуловимо похожее на кабанье рыло, лицо сомнительно украшал налепленный на левую скулу пластырь. Еще двое были заметно моложе и напоминали не то обычных солнцевских быков, не то переодетых в штатское милиционеров. Впрочем, если разобраться, разница между теми и другими не так уж велика, только быки немного честнее: они не прячутся за форменную одежду и уголовный кодекс и сами добывают свои деньги, а не получают их два раза в месяц из окошечка кассы. Бородач, одетый во все черное, как протестантский священник во время траурной церемонии, коротко кивнул головой. Четыре «ингрэма» поднялись плавным, почти синхронным движением и глухо, шепеляво, залопотали, обильно поливая свинцом безоружных людей, пытавшихся оттащить с дороги неслучайно оказавшееся там дерево. Выскользнув из мертвеющих рук, спиленная береза с шумом и треском рухнула на землю. Никто из пассажиров «уазика» не успел ни обернуться, ни хотя бы понять, что происходит, — они упали один за другим, замерев в различных, но одинаково неестественных позах. Так же быстро и почти безболезненно умер и Семен Иванович Коновалов — прапорщик контрразведки, водитель служебного автомобиля и любящий отец, последние несколько часов своей жизни проведший в шкуре предателя. Одна пуля попала ему в затылок, две угодили в печень; целая пригоршня свинца изрешетила обтянутую легкой, насквозь пропотевшей рубашкой спину, мигом превратив ее в брызжущее кровавыми клочьями месиво. Семен Иванович ощутил только тупой толчок в голову, после чего не чувствовал уже ничего. И это было хорошо: по крайней мере, напоследок ему не пришлось пережить нового разочарования. Проживи он еще хоть минуту, он наверняка подумал о том, что голос в телефонной трубке, давая ему инструкции, обещал совсем другой конец этого поганого приключения. Глава 12