Альберт Витальевич Жуковицкий в последний раз самостоятельно водил машину по городу уже очень давно. Он привык смотреть на суету и сутолоку городских улиц сквозь тонированное пуленепробиваемое стекло с заднего сиденья бронированного «мерседеса», и теперь, пересев за руль, по дороге из Центра в Марьино пережил несколько весьма неприятных моментов. Оказалось, что за время, проведенное им в почетной роли VIP-персоны, Москва сильно переменилась, и притом не в лучшую сторону; дорожное движение превратилось в ад кромешный, и, продираясь сквозь этот ад, Альберт Витальевич пару раз остро пожалел, что не внял совету Мазура и не доверил это дело кому-нибудь из его бойцов. Впрочем, услугами своих телохранителей он уже был сыт по горло. Притом, что возглавляемая Олегом Федотовичем служба безопасности обычно не вызывала у него нареканий, а сплошь и рядом оказывалась весьма и весьма полезной; притом, что и сам начальник охраны, и его бойцы были настоящими, проверенными и опытными профессионалами и уже не первый год успешно водили за нос такую могущественную организацию, как ФСБ; притом, что Альберт Витальевич доверял Мазуру настолько, насколько вообще был способен кому-либо доверять, — при всех этих и многих других своих превосходных качествах начальник охраны и его команда в этом деле допускали прокол за проколом, словно их и впрямь преследовал какой-то злой рок. Несмотря на недавно появившееся у него благодаря стараниям Юргена увлечение астрологией (не столько самой наукой, естественно, сколько ее практическим применением — так сказать, плодами), в злой рок, предопределение и прочую средневековую чушь Альберт Витальевич не верил. На этот счет Юрген ему все очень доходчиво растолковал: звезды — не вершители судеб, они не прокладывают дорог, а лишь указывают путь, это всего-навсего дорожные знаки и светофоры. Все остальное зависит от водителя: он может обращать на знаки внимание или не обращать, может, руководствуясь ими, выбрать оптимальный маршрут и скорость движения, а может мчаться, очертя голову, куда глаза глядят, пока не кончит свою жизнь в кювете, кверху колесами. С этим Альберт Витальевич был целиком и полностью согласен. Человек — хозяин своей судьбы; большинство распоряжается ею, как бог на душу положит, в меру своего слабого разумения. И Юрген с Библиотекарем, каждый со своей стороны, предлагали Жуковицкому вовсе не волшебную палочку и не магический кристалл, а всего-навсего что-то вроде подробного, достоверного дорожного атласа. Мало? Ну, это как посмотреть. Если представить себе жизнь в виде автомобильного ралли, где на финише ждут кого призы, а кого шиш с маслом и дырка от бублика, то хорошая дорожная карта в таком мероприятии не помешает. Ведь это что получается? Кто-то вообще не представляет, в какую сторону ехать, кто-то представляет, но только в самых общих чертах; у кого-то есть даже что-то вроде плохонькой схемы маршрута, а у тебя зато — подробная карта с указанием всех препятствий, всех тропок, по которым можно спрямить путь, всех заправочных станций, постов ГИБДД и даже разбойничьих засад. На этой карте помечен чуть ли не каждый ухаб, едва ли не каждая рытвина; на ней указано даже, с какой скоростью надо ехать, чтобы все без исключения светофоры встречали тебя «зеленой волной». Ну, и кто при таких условиях явится к финишу первым и возьмет самый главный приз? А-а, то-то! Ну, так вот, о злом роке и так называемом предопределении. Ни во что это Альберт Витальевич, как уже было сказано, не верил, и неудачи, которые преследовали Мазура в этом дельце, склонен был объяснять причинами простыми, чисто земного свойства. Библиотекарь оказался фигурой довольно любопытной, непростой — в обычной жизни такого, пожалуй, встретишь нечасто, если вообще встретишь, — и Олегу Федотовичу пришлось по-настоящему трудно. Мазур, простая душа, долго не мог понять, с кем имеет дело, бросался из крайности в крайность, то относясь к Библиотекарю, как к обычному лоху в дорогом пиджаке, то, получив по носу, вдруг преисполняясь перед ним опасливого трепета. А бородач был и оставался авантюристом в первоначальном, книжном понимании этого слова — искателем опасных приключений, шустрым, отчаянным одиночкой, ловким и предприимчивым стяжателем, для которого не писаны никакие законы и который печется только об одном человеке на всем белом свете — о себе самом. Он верил только себе, рассчитывал только на себя, никого и ничего не боялся, даже смерти; он не признавал поражений, всегда приземлялся на все четыре лапы, выходил сухим из воды, обладал острым умом и безграничной фантазией. Еще он был дерзок и дьявольски, неправдоподобно везуч; родись он раньше, хотя бы лет триста назад, он бы очень далеко пошел. Но время одиночек давно миновало; как только Альберт Витальевич понял, что представляет собой Библиотекарь, он понял также, что нащупал его слабое место. Понял он это не вчера; это стало ясно в тот самый момент, когда он обнаружил на столе в своем рабочем кабинете вызывающее письмо, в котором Библиотекарь сетовал на неуклюжие действия Мазура и назначал в качестве компенсации новую цену за свой товар. Сообразив, кто ему противостоит, Жуковицкий без промедления начал действовать. Пока бородач развлекался, сидя напротив него в кабинете с пистолетным дулом у виска и ампулой яда за щекой, Мазур не терял времени даром. В общих чертах обговорив свой план, Библиотекарь удалился, унося за воротником черного костюма крохотный радиомаячок. Похоже, он и в грош не ставил начальника охраны и его подчиненных. Это было хорошо, потому что ему даже в голову не пришло, что против него использовали такой примитивный прием, и, покинув дом Альберта Витальевича, он не потрудился проверить свою одежду на наличие «жучков». С того самого момента люди Мазура неотступно следовали за ним по пятам, сами оставаясь незамеченными. Транслируемый радиомаяком сигнал уверенно принимался на расстоянии до полутора километров; имея соответствующую аппаратуру, ничего не стоило проследить за всеми передвижениями объекта и вычислить место, где Библиотекарь оборудовал себе новое временное пристанище. И теперь Альберт Витальевич ехал туда — ехал сам, никому не доверив этого важного дела. Он, знал точный адрес и был уверен в том, что его не ждут никакие сюрпризы. Хватит сюрпризов! Этим он сыт по горло. Альберт Витальевич сам подготовит для Библиотекаря сюрприз — долг, знаете ли, во все времена был красен платежом… На окраине движение было потише. Пользуясь этим, Жуковицкий позволил себе немного ослабить внимание и сосредоточился на обдумывании возможных последствий своей вылазки. Собственно, никаких негативных последствий данная поездка возыметь не могла. Библиотекарь был в отъезде, под надежным присмотром Мазура и его людей. Самое худшее, что грозило депутату, это впустую потратить время и нервы, копаясь в пожитках бородатого мерзавца. Что ж, бывало и хуже; зато в случае успеха Библиотекаря можно будет смело, с чистой совестью сбросить со счетов. Наружное наблюдение, осуществляемое при помощи новейших электронных средств показало, что ни к банкам, ни к вокзалам, ни к отделениям связи этот тип за все время слежки не приблизился и на пушечный выстрел. Это позволяло выбросить из головы такие распространенные тайники, как депозитные ячейки, камеры хранения и абонентские почтовые ящики. Вообще, было замечено, что Библиотекарь старается как можно реже бывать в людных местах и особенно в центре — надо полагать, у него имелись на то достаточно веские причины. Видимо, добывая товар, который теперь пытался сбыть Жуковицкому, он крепко где-то нашалил, и в Москве хватало людей, помимо Альберта Витальевича, у кого к этому типу имелись неоплаченные счета. Это тоже было хорошо. Одиночка имеет некоторые преимущества, пока остается в тени. Но стоит ему заявить о себе, как проблемы начинают множиться в геометрической прогрессии. Слишком много вещей приходится постоянно держать в поле зрения, слишком о многом думать, слишком многое предусматривать и держать под контролем. И это притом, что человеку надо еще есть, пить и, представьте, спать хотя бы по четыре часа в сутки! Библиотекарь просто не рассчитывал на такой продолжительный марафон. Он планировал связаться с Альбертом Витальевичем, хорошенько с ним поторговаться и исчезнуть, срубив сумму, которой ему хватило бы на три жизни. Но пожар на даче неожиданно спутал все карты; с этой точки зрения грубый просчет исполнителей представлялся уже в несколько ином свете. Пожалуй, этот так называемый просчет принес больше пользы, чем самый тонкий, детально проработанный и четко осуществленный план. В результате Альберт Витальевич получил уникальную возможность заграбастать все, ничего не отдавая взамен. Чем плохо? Думай хоть сто лет, все равно лучше не придумаешь! Прав Юрген: звезды благоволят. Все будет хорошо. Все будет просто превосходно! Но это только в том случае, если у Мазура все пройдет, как надо, и если догадки насчет норы Библиотекаря окажутся верны, напомнил он себе. Ну, а если нет… Бородач снимал однокомнатную квартиру в угловом подъезде огромной, протянувшейся на целый квартал, шестнадцатиэтажной пластины. Альберт Витальевич остановил машину, непрезентабельную бледно-серую «Волгу», во дворе, где среди облезлых качелей и горок с визгом и удалым гиканьем носились, казалось, сотни ребятишек различного возраста, а на скамеечках у подъездов было полным-полно старух. Поодаль группа развеселых молодых людей, обступив какой-то маленький, нелепый, кричаще раскрашенный автомобильчик, горячо что-то обсуждала — надо полагать, достоинства и недостатки этой своей жестянки, особенно глупо смотревшейся из-за присобаченного прямо к округлой крыше гоночного спойлера. Именно этот спойлер, выглядевший тут, как черкесское седло на костлявой спине колхозной буренки, помешал Альберту Витальевичу с первого же взгляда определить, что перед ним самый обыкновенный «Запорожец». Машинка эта, без малого пятидесятилетняя, была вызывающе выкрашена в ярко-алый, с металлическим отливом, цвет, размалевана, как раллийный суперкар, и поставлена на шикарные, сверкающие литые диски, обутые в широкую низкопрофильную резину. Словом, это было как раз то, что покойная бабка Альберта Витальевича называла «выкрасить и выбросить» — никчемная, бесполезная, бросовая вещь, на которую ради забавного внешнего вида были потрачены немалые усилия и серьезные, особенно по меркам этих сопляков, деньги. Зато теперь внимание окружающих было приковано именно к ней, а не к чему-либо еще, и даже бабуси на скамеечке возле нужного подъезда, не отрываясь, смотрели в ту сторону и обменивались неслышными из-за стоявшего во дворе гама репликами. Жуковицкий вышел из машины и направился к подъезду, подавив в себе желание зайти с тыла и, проскользнув по бетонной отмостке вдоль самой стены дома за спинами у старух, незамеченным юркнуть в подъезд. Он сдержался, потому что это было бы в высшей степени неразумно: солидный мужчина в деловом костюме, при белой рубашке, галстуке и дорогом кейсе не должен красться, как вор. Вид у него был достаточно представительный, чтобы без помех пройти куда угодно, кроме, пожалуй, стратегического оборонного объекта. В данный момент, с учетом отсутствия свиты, он мог сойти за чиновника из окружной управы или иное официальное лицо, находящееся при исполнении служебных обязанностей. Вряд ли эти бабуси знают в лицо депутата Госдумы, выдвигавшегося, к тому же, от другого избирательного округа. Он попытался припомнить, чей это, собственно, округ, чей электорат сидит у него на пути, мешая выполнить задуманное, но так и не вспомнил. Как и следовало ожидать, проклятые старухи оглядели его с ног до головы, однако никаких вопросов с их стороны не последовало. Чувствуя спиной их заинтересованные взгляды, Альберт Витальевич открыл металлическую дверь подъезда, оборудованную давно испортившимся кодовым замком, и вошел в воняющую сырым цементом и кислыми щами полутьму. Загаженный лифт — Альберт Витальевич уже и не помнил, когда в последний раз в таком ездил, — лязгая, громыхая и конвульсивно содрогаясь, не вознес и даже не доставил, а кое-как, через силу, втащил его на двенадцатый этаж. С облегчением покинув провонявшую мочой и дымом дешевых сигарет кабину, господин депутат немного поплутал в неожиданно длинном, странной планировки, полутемном коридоре и, наконец, отыскал в тупичке дверь с нужным ему номером. Здесь он немного помедлил, собираясь с духом. Молодость у него была лихая, но когда это было! Если его, уважаемого человека, застукают при попытке незаконного проникновения в чужую квартиру, удержать позиции, сохранить карьеру и состояние будет чертовски сложно. А уж если об этом проведают журналисты, тогда лучше сразу застрелиться. Звезды, напомнил он себе. Звезды ко мне расположены. А еще говорят: бог любит смелых. Или удача, или что там еще есть над нами… Если там вообще что-то или кто-то есть. А если нет, так и вовсе бояться нечего. Божий суд упразднен, а с судом земным мы как-нибудь разберемся, это нам не впервой… Он нажал кнопку звонка. Из-за двери послышалось надтреснутое дребезжание. Подождав, Альберт Витальевич позвонил еще раз, долго и требовательно, но в ответ опять не донеслось ни звука, только из квартиры напротив слышалась нежная, пронизанная светлой грустью мелодия — кто-то крутил записи Эдит Пиаф, а может, песенку просто передавали по радио. Сейчас многие оставляют радио включенным на целый день — для того, чтобы создать эффект своего присутствия дома на тот случай, если в гости заглянет квартирный вор. Можно подумать, воры — дураки и не отличат болтовню радиоточки от живой человеческой речи… Жуковицкий вынул из кармана пиджака дубликаты ключей и один за другим открыл оба замка. Перед тем, как повернуть дверную ручку, Альберт Витальевич вдруг некстати вспомнил взрыв в квартире Леры, при котором погиб подосланный Потапчуком и так блестяще вычисленный Юргеном киллер. Ерунда, подумал он. Звезды! Звезды за меня, а вы мне про какую-то взрывчатку… Он открыл дверь. Ничего страшного не произошло, за исключением того, что вторая, внутренняя дверь тоже оказалась заперта. Он поковырялся в ней ключом. То ли дубликат ключа вышел не совсем удачным, то ли этот замок заедало от рождения, но со второй дверью пришлось возиться почти целую минуту. Альберт Витальевич уже хотел плюнуть на свою затею и, пока не поздно, убраться от греха подальше, но тут замок щелкнул, и дверь распахнулась. Перестав, наконец, сдерживать естественное стремление сделаться как можно незаметней, Жуковицкий боком, воровато проскользнул в прихожую и сразу же запер за собой наружную стальную дверь. Потом, подумав, прикрыл внутреннюю, обеспечив себе, таким образом, хоть какую-то звукоизоляцию. Как уже было сказано, молодость у Альберта Витальевича выдалась бурная, богатая событиями, но вот кражу со взломом он совершал впервые и сейчас очень боялся что-нибудь забыть или упустить из-за вполне понятного волнения. Он понятия не имел, правильно ли действует или, наоборот, собственными руками роет себе могилу; в связи со всем этим вспоминался один из рассказов Конан-Дойла, где знаменитый сыщик Шерлок Холмс, впервые незаконно проникнув в чужой дом, наследил там, как корова в валенках, и только чудом избежал ареста. Альберту Витальевичу снова подумалось, что безопаснее было бы послать сюда кого-то из людей Мазура, но он немедленно отогнал эту мысль, как не заслуживающую внимания. Безопаснее — да, пожалуй, хотя и ненамного. Но вот спокойнее ли? Ох, вряд ли. Ясно, что второго такого случая не представится. Попытка только одна, и нужно быть на сто процентов уверенным в результате: да — да, нет — нет. Некогда ждать, пока эти олухи царя небесного, эти так называемые профессионалы, отыщут искомое и с соблюдением всех своих профессиональных правил и заморочек доставят его по месту назначения. Они ведь даже не знают, как эта штука выглядит, и легко могут ошибиться, взять не то. А Альберт Витальевич держал эту вещь в руках и, надо полагать, узнает с первого взгляда… Но главное — время. Обстановочка в квартире была, мягко говоря, аскетическая — видимо, сдавали это жилье либо совсем без мебели, либо с тем минимумом предметов интерьера, который лень было вывезти хотя бы на свалку: продавленная раскладушка, застеленная рваным, но довольно чистым шерстяным одеялом, испятнанный масляной краской самых разнообразных цветов и оттенков древний колченогий табурет и больничного вида деревянная тумбочка, которой на глаз было лет пятьдесят, если не больше. На кухне обнаружилась похожая на подбитый танк газовая плита с наполовину оторванной дверцей духовки; у окна стоял складной дачный столик, имевший такой вид, словно его притащили сюда со свалки, и при нем еще один табурет — поновее того, что в комнате, но зато гораздо хуже сохранившийся. На подоконнике была расстелена пожелтевшая, пыльная газета, на которой стояла пустая бутылка из-под водки, причем явно не первый год. С потолка свисала на грязном шнуре голая, засиженная мухами лампочка, пыльное окно было до половины занавешено ветхой, покрытой пятнами тряпицей. Это было все, и это было просто отлично, поскольку, во-первых, лишний раз укрепляло Альберта Витальевича в его нелестном мнении о Библиотекаре (сам он ни за что не поселился бы в такой тараканьей берлоге, даже находясь в бегах), а во-вторых, существенно облегчало поиски. Одно дело — искать вещицу размером с обыкновенный ежедневник в заставленном дорогой мебелью, аппаратурой и антиквариатом трехэтажном особняке на Рублевском шоссе, и совсем другое — тут, в этой квартирке, похожей на две составленные вместе пустые коробки из-под обуви. Поиски отняли совсем немного времени. Альберт Витальевич ощупал постель, заглянул под раскладушку, простучал стенки пустой тумбочки (чувствуя себя при этом великовозрастным дебилом, играющим в шпионов), пошарил вокруг плиты и внутри нее, испачкав руки старым, мохнатым от налипшей на него пыли жиром, попробовал снять решетку с вентиляционной отдушины, нисколько в этом не преуспел, помыл руки под краном и вышел в прихожую, прикидывая, где еще поискать. Он проверил встроенные шкафы и антресоли, пошуровал под ванной найденным здесь же старым веником и разочарованно выпрямился, не зная, что делать дальше. Дневника не было, а время шло. Жуковицкий закурил и вышел из ванной, не представляя, что предпринять. Дневник Бюргермайера должен был находиться здесь, в этой квартире — так, по крайней мере, ему казалось до сих пор. Теперь, стоя в узком, освещенном проникающими из кухни солнечными лучами коридорчике, он начал понимать, что выдавал желаемое за действительное. Дневник, пропади он пропадом, мог храниться буквально где угодно. Библиотекарь не такой уж лох, чтобы все время держать его при себе. Ну, и что теперь делать? Он докурил сигарету, рассеянно открыл дверь туалета и механически, по привычке бросил окурок в унитаз. В унитазе коротко зашипело, и сейчас же злобно зашипел сам Альберт Витальевич. Чертова глупость! Раз дневника нет, Библиотекаря трогать нельзя. А раз его нельзя трогать, он вернется сюда. Зайдет по нужде в сортир, а в унитазе — чужой бычок… Надо быть полным идиотом, чтобы не сообразить, откуда он тут взялся. А сообразив это, нетрудно понять и все остальное… Жуковицкий потянулся к бачку, чтобы спустить воду, но вовремя одумался. Окурок не утонет, пока как следует не намокнет. А пока он будет плавать, потихонечку пропитываясь водой, можно проверить вентиляцию. Он поднял сиденье, встал ногами на унитаз и дотянулся до вентиляционной решетки. В отличие от кухонной, эта решетка снялась без проблем. Альберт Витальевич запустил испачканную побелкой ладонь в отдушину. Там, внутри, было полно пыли, цементных крошек и какого-то неопределенного мусора. Чего там не было, так это дневника Бюргермайера. Собственно, ничего иного Альберт Витальевич уже и не ждал; он полез в отдушину просто на всякий случай, зная, что ничего не найдет, но в глубине души надеясь на чудо. Точно так же, помнится, в далеком детстве он несколько дней подряд часами бродил по улице, глядя себе под ноги в надежде найти потерянный ключ от квартиры. И он таки нашел его, но случилось это, увы, через два дня после того, как отец поменял замок на входной двери… Он слез с унитаза и посмотрел, как там окурок. Все в порядке: он насквозь пропитался водой и, казалось, был готов затонуть сам, без посторонней помощи. Альберт Витальевич дернул ручку, и в унитаз с шумом хлынула вода, смыв единственную улику его пребывания в этой норе. Сквозь шум воды ему послышался какой-то стук — похоже, в этом доме, с виду не таком уж старом, все давно просилось на слом, и унитаз не являлся исключением из общего правила. Жуковицкий повернулся к унитазу спиной, шагнул за порог и остановился. Все-таки что-то тут было не так, хотя он еще не понял, что именно. Он прислушался. В бачок с характерным шумом лилась вода, и сквозь ее плеск и шипение опять доносился какой-то стук — негромкий, частый, неравномерный, как будто струя воды падала на какой-то посторонний предмет и тот, подскакивая под ее тугим напором, ударялся о фаянсовые стенки бачка. — Занятно, — сказал Альберт Витальевич, вслушиваясь в этот стук. Пару секунд он осваивался с незнакомой конструкцией, а затем, сообразив, что к чему, отвинтил ручку и обеими руками взялся за края фаянсовой крышки. Ему пришло в голову, что, если бы за этим занятием его застал кто-нибудь из коллег по Думе, вышло бы действительно забавно. А что? Депутат Жуковицкий не гнушается никакой работой и лично чинит сантехническую посуду в квартирах избирателей… Ха-ха. Он поднял крышку и не поверил собственным глазам. В бачке лежала стеклянная банка с завинчивающейся крышкой, а в банке, варварски свернутый в трубку и перехваченный поперек зеленой аптечной резинкой, — тот самый дневник, который Альберт Витальевич уже не чаял отыскать. Тяжелая скользкая крышка вырвалась из рук, с грохотом ударилась об край унитаза и разлетелась на куски. Альберт Витальевич вздрогнул от неожиданности и замер, прислушиваясь. Он стоял с сильно бьющимся сердцем минуты две, но никто из соседей не прибежал на шум. Тогда он запустил руку в бачок и выудил оттуда мокрую банку. Рука его потянулась за мобильным телефоном, но он передумал звонить Мазуру: сначала надо было убедиться, что в банке лежит именно то, что он искал. * * * — А не маловато нас для такого дела? — с сомнением спросил Олег Федотович, оправляя пиджак, из-под которого выпирал вороненый казенник «ингрэма». — Я уже говорил, — терпеливо произнес Библиотекарь, который сидел за рулем, — главная защита, главная гарантия безопасности и неприкосновенности этого места — то, что о нем никто не знает. Его не должно быть, и официально его действительно нет. — Что ж это за место такое? — спросил Мазур. — Ты действительно хочешь это знать? — Да, — подумав, согласился начальник охраны, — ты прав. Ну его к черту! — Вот и молодец, — похвалил бородач. — А то я уже было заподозрил тебя в суицидальных наклонностях. Захваченный ими «уазик» катился тем же путем, каким Иван Яковлевич не так давно вез Глеба Сиверова к новому месту службы: сначала по тенистому бульвару, а потом вдоль маневровых путей, за которыми виднелось здание вокзала. Поравнявшись с Дворцом культуры, Библиотекарь притормозил и повернул за угол. Перед железными воротами в высоком кирпичном заборе он остановился и посигналил. — Ну и дыра, — сказал с заднего сиденья неугомонный Баранов. — Никогда бы не подумал, что в этой помойке можно откопать что-то ценное. — Помолчите, — не оборачиваясь, сказал Библиотекарь. — Говорить буду я, а ваше дело — сидеть с умным видом и улыбаться. Только не очень широко. Если они хоть что-то заподозрят, провести разбор полетов нам уже не удастся — замочат на месте, и пикнуть не успеем. — Все перекаты да перекаты, — пробормотал Баранов и умолк, потому что железные створки ворот, дрогнув, начали расходиться в стороны. Сразу за воротами обнаружился КПП — полосатый шлагбаум и облезлая дощатая будка с подслеповатым окошечком, на крылечке которой стоял крепкий, как боровичок, дядечка лет сорока пяти, в армейском камуфляже, подпоясанный широким офицерским ремнем. На ремне, заметно оттягивая его книзу, висела обшарпанная кобура, а в руках дядечка держал короткоствольный «Калашников», ствол которого был направлен в ветровое стекло машины. Автомат был с глушителем, будка вместе с охранником с улицы не видна, а тут и ворота закрылись, и Мазур подумал, что, если этот долдон в камуфляже сейчас откроет огонь, там, снаружи, никто ничего не увидит и не услышит. Библиотекарь крутил ручку, опуская оконное стекло. На лице его играла широкая, искренняя улыбка, а глаза прятались за темными стеклами солнцезащитных очков, так что судить об их выражении было трудно. Открыв окно, он протянул подошедшему охраннику путевой лист и накладную. — А Иваныч где? — подозрительно спросил охранник, пробежав глазами бумаги. — Захворал, — сказал Библиотекарь. Охранник с сомнением почмокал губами, покрутил головой и даже оглянулся на свою будку, где, без сомнения, имелся телефон. Мазур напрягся, подавляя желание запустить руку под пиджак и снять «ингрэм» с предохранителя: этот пузан в камуфляже наверняка был не так прост, как могло показаться на первый взгляд. Глаза у него были холодные, цепкие, и делать лишние движения, находясь под прицелом этих глаз, наверное, действительно не стоило. — Ну, Аркадий Степанович, — с оттенком насмешки проговорил Библиотекарь, — ты нас пропустишь, или мне эту макулатуру обратно везти? Охранник вздрогнул, заморгал глазами и наклонился к самому окну, вглядываясь в его лицо. Чтобы помочь ему, Библиотекарь снял темные очки. — Ба! — воскликнул охранник. — Это как же получается? А говорили, что ты… того, этого… — А ты всему веришь, что говорят? — улыбаясь, спросил Библиотекарь. — Раз говорят, значит, надо, чтобы все так думали. Ну, ты же сам все прекрасно понимаешь, не первый год замужем. — Это да, — согласился охранник, с серьезным до комичности видом возвращая ему документы. — Ну, жив, и слава богу. — Только ты, Аркадий Степанович, языком… того, не очень, — сказал Библиотекарь. — Не первый год замужем, — многозначительно повторил его слова охранник и поднял шлагбаум. — Ну, ты ловкач, — неодобрительно протянул Мазур, когда шлагбаум и будка остались позади, а машина покатилась по ухабистому, с островками травы, немощеному двору, посреди которого ржавел установленный на бетонные блоки остов какого-то павшего в битве с российским бездорожьем грузовика. — Называется, прошел фейс-контроль! Он же тебя срисовал не хуже фотоаппарата! Он же тебя знает, как облупленного! — Ну и что? — пожал широкими плечами Библиотекарь, направляя машину к приземистому зданию котельной, сложенному из красного, местами уже начавшего крошиться кирпича. Огромные закопченные окна с частым переплетом и отсутствующими кое-где стеклами тускло отражали солнечный свет, по обеим сторонам от входа, наполовину скрытый сухим бурьяном, ржавел какой-то металлолом. Это место выглядело мертвым, заброшенным сто лет назад и никому не нужным, но над высокой кирпичной трубой, несмотря на жару, поднимался легкий дымок. — Ну и что с того? — повторил Библиотекарь, подгоняя машину к длинной пристройке под односкатной, пятнистой от битума крышей, останавливаясь и снова нажимая кнопку сигнала. — Во-первых, не знает, как облупленного, а просто видел пару раз, а во-вторых, какое это имеет значение? У меня сто имен, и все, кто значился под этими именами, давно занесены в списки погибших. Я не существую, и искать меня негде. А получу у твоего босса деньги, меня и вовсе днем с огнем не найдешь — оторвусь за бугор, и поминай, как звали. — Ловкач, — с прежней неодобрительной интонацией повторил Мазур. — Не я один такой, — снова нажимая на сигнал, с улыбкой сказал Библиотекарь. — Вы с твоим хозяином тоже хороши. Скажи лучше, зачем он тебе звонил? Олег Федотович притворно изумился. — Кто?