Позади с шумом посыпались на пол потревоженные кем-то папки. Олег Федотович резко развернулся на сто восемьдесят градусов, выставив перед собой автомат, но это был всего лишь Мамалыга. Опираясь рукой, в которой была зажата рукоятка «ингрэма», о край полки, скособочившись, зажимая ладонью второй руки кровоточащую рану на бедре, Мамалыга стоял в проходе и через силу улыбался начальнику серыми от потери крови губами. Его левая штанина до самого низа набрякла темной кровью, по серому бетонному полу за ним тянулся кровавый след, и левый рукав тоже был насквозь пропитан кровью от плеча до самой манжеты. Ладонь, которой Мамалыга зажимал дырку в бедре, выглядела так, словно была одета в перчатку из красной лакированной кожи, зато в осунувшемся лице не осталось ни кровинки. — Как ты? — спросил Мазур, хотя без всяких вопросов невооруженным глазом было видно, что парень остро нуждается в срочной госпитализации и переливании крови. — Порядок, — с трудом ворочая непослушным языком, ответил Мамалыга. — Сейчас жгут наложим, и буду как новенький. Валить нам отсюда надо, Федотыч. — Валить надо, — медленно, явно что-то обдумывая, согласился Мазур. Позади опять нечеловеческим голосом завизжала «болгарка», и, обернувшись через плечо, он увидел сноп искр, брызнувший из неожиданно возникшей в заслонке узкой вертикальной щели, вокруг которой плясали язычки пламени от вспыхнувшей масляной краски. — Только, Гена, жгуты накладывать у нас с тобой времени нет. Мамалыга посмотрел Мазуру в глаза и медленно перевел взгляд на «ингрэм», который, опустившись было, снова поднялся на уровень груди и теперь был нацелен прямо ему в лицо. — К большой реке я наутро выйду, — не то сказал, не то пропел он. — Наутро лето кончится… Мазур нажал на спуск. Последним словом его верного бойца была строчка из песенки «Перекаты» — той самой, которую они с Барановым в последнее время так полюбили цитировать. Мазур хорошо помнил эту песенку и знал, как кончается начатый Мамалыгой куплет: «И подавать я не должен виду, что умирать не хочется», — вот как он кончался… Перешагнув через труп, прижимая локтем к твердому бронежилету драгоценную папку, Олег Федотович устремился в дальний конец помещения. Позади, заставляя его все время ускорять шаг, слышался натужный визг прогрызающей железо «болгарки». * * * Это был фирменный сервисный центр, поэтому только что купленный Глебом телефон тонким прерывистым писком оповестил его о том, что находится в рабочем состоянии, буквально через две минуты после того, как Сиверов подписал договор и оплатил подключение к сети. Спускаясь с крыльца и покачивая на ладони самый дешевый, какой только нашелся, аппарат с подслеповатым монохромным экранчиком и пискливым голоском китайской электронной игрушки, Глеб подумал, что при современном уровне развития техники умелый мошенник может жить припеваючи, не тратя ни копейки денег. Своих денег, разумеется, а чужие не в счет. Вот телефонный аппарат, купленный и подключенный по поддельному паспорту на имя человека, никогда не существовавшего. Аппарат дешевый, примитивный, устаревшей года три назад модели, но с возможностью доступа в Интернет. То есть теоретически у Сиверова сейчас имеется возможность анонимно и безнаказанно, не будучи никем вычисленным, орудовать в мировой сети, выкачивая с виртуальных счетов отечественных и иностранных лохов живые, реальные деньги. Еще он подумал, что как-нибудь на досуге этим надо будет заняться. Не в корыстных целях, боже упаси, а просто для общего развития, чтобы не слишком отставать от жизни. Жизнь-то не стоит на месте, движется, а в последние десятилетия это движение больше всего напоминает бешеный галоп напуганной встречей с автомобилем деревенской лошади. Прогнозы фантастов устаревают и начинают выглядеть наивным детским лепетом раньше, чем успевает окончательно высохнуть типографская краска, которой данные прогнозы нанесены на бумагу. Потому-то, наверное эти самые фантасты и ударились в последнее время в описание всяких параллельных миров и альтернативных путей исторического развития — за реальным историческим и, в особенности, технологическим развитием их фантазия уже не поспевает, кишка тонка, образование не позволяет… Так что мошенничество в Интернете надо будет освоить, решил Глеб. Это может пригодиться. Но — потом. Как говорил герой какого-то старого фильма про войну, «ЕБЖ» — если будем живы. Поигрывая телефоном, Сиверов пересек пустоватую улицу, отыскал в тенистом скверике свободную скамейку и присел, забросив ногу на ногу, с видом человека, отдыхающего после тяжелой работы. Собственно, так оно и было: он отмахал немало верст за рулем «уазика», который, несмотря на мощный немецкий движок и прочие полезные новшества, оставался всего лишь «уазиком» — отечественным вездеходом с минимумом комфорта для тех, кому не посчастливилось очутиться внутри. С того места, где сидел Глеб, машина была ему отлично видна. Несколько часов назад, находясь в полутысяче километров от Москвы, Сиверов облазил ее сверху донизу и даже забрался под заросшее грязью днище в поисках спрятанных радиомаяков. Обнаружить ему ничего не удалось, но это вовсе не означало, что маяков нет. Чтобы быть уверенным в этом на все сто процентов, машину следовало демонтировать, разобрать до винтика, потому что «жучки» могли скрываться под обшивкой, в двигателе, в подвеске — словом, где угодно, в любой полости размером в один кубический сантиметр. «Паранойя — профессиональное заболевание органавта», — уже не в первый раз подумал он, глядя сквозь сетку зеленой, уже успевшей потемнеть и запылиться листвы на мирно стоящий у обочины «уазик». Зеленые борта были покрыты толстым слоем пыли, и это придавало машине нормальный, рабочий вид, который не слишком портили даже литые диски колес и тонированные стекла. У Глеба имелись все основания опасаться за свою жизнь. Да, паранойя, к сожалению, была и остается профессиональным заболеванием сотрудников силовых структур, особенно органов госбезопасности. И Глеб не сомневался, что его нынешним работодателям это психическое расстройство свойственно в не меньшей, а может быть, и в большей степени, чем ему самому. Он очень мало знал о методах работы добрейшего Ивана Яковлевича и возглавляемого им подразделения. Зато был отлично осведомлен о том, что такое контрразведка и как это ведомство умеет хранить секреты. Ему, не до конца проверенному, почти незнакомому, в сущности, человеку, доверили тайну, в которую не посвящен даже глава государства. Вооружив знанием этого секрета, его отправили выполнять задание, добывать некую вещь, в которой начальство на тот момент испытывало острую нужду. И вот он возвращается назад, не выполнив задания, но по-прежнему владея упомянутым секретом. Как с ним поступить в такой ситуации? Тут Глебу виделось целых три варианта развития событий. Вариант первый: его принимают с распростертыми объятиями, верят каждому его слову, сетуют по поводу того, что его кто-то успел обскакать и что драгоценный дневник Бюргермайера, таким образом, ускользнул прямо из-под носа, а затем, обласкав и вручив денежное вознаграждение, с подобающими почестями препровождают обратно в подвал, где над термосом со свежезаваренным чаем его уже поджидает, потирая сухие стариковские ладошки, разговорчивый Ефим Моисеевич. Это был бы самый приемлемый вариант — разумеется, с точки зрения Сиверова. Вот только неизвестно, устроит ли этот вариант генерала Корнева… Второй вариант выглядел куда более реальным. Заключался он в следующем: Иван Яковлевич, а вместе с ним и Ефим Моисеевич не поверят ни единому слову и, как только Глеб предстанет пред их светлые очи, немедля швырнут его в застенок и начнут выбивать из него так называемую правду — кому и за сколько он продал украденный им (разумеется, им, а то кем же еще?) дневник придворного астролога. Как у Аверченко: «Она схватила ему за руку и неоднократно спросила, где ты девал деньги»… Третий вариант представлялся как самым вероятным, так и самым поганым. Независимо от того, поверят ему или нет, начальство может принять решение тихо от него избавиться — просто так, на всякий случай, во избежание нежелательной утечки совершенно секретной информации. Корнев будет, сочувственно кивая и прихлебывая из кружки чаек, слушать его рассказ, а старый гриб в это время зайдет со спины, достанет свой чудовищный пистолет и выстрелит в затылок. Главное, удобно: котельная под боком, вагонетка — вот она… Словом, возвращаться с пустыми руками не хотелось. Не очень-то хотелось и с полными, но дневник Бюргермайера мог бы послужить Глебу чем-то вроде щита: дескать, я вам дневник, а вы держите руки подальше от пистолетов, а то как бы чего не вышло… Но дневника не было. А главное, не было никакой возможности связаться с тем же Иваном Яковлевичем и хотя бы из телефонного разговора попытаться понять, какое у него настроение. Сиверов был предоставлен самому себе, он не имел никаких контактных телефонов или адресов, по которым мог бы оставить сообщение. Еще раз хорошенько все обдумав, он решительно набрал памятный, давно заученный наизусть номер. В трубке один за другим потянулись длинные гудки. Глеб сунул в зубы сигарету, чиркнул зажигалкой и закурил, выпустив на волю облачко дыма. Он по-прежнему не спускал глаз с машины; у него было ощущение, что, набрав этот номер, он нарушил какое-то ужасное табу, и это может возыметь самые непредсказуемые и катастрофические последствия — того и гляди, небо на голову рухнет… Трубку сняли, и знакомый голос произнес: — Да. Слушаю. — Здравствуйте, — сказал Сиверов. Он хотел добавить «Это я», поскольку по опыту знал, что «здравствуйте» — странно обезличенное слово, по которому мало кто способен опознать своего телефонного собеседника. Тем не менее его узнали. — Здравствуй, — отозвался Федор Филиппович. В его голосе Глебу почудился новый, теплый и немного грустный оттенок, как будто генерал сильно по нему соскучился, но Слепой отдавал себе отчет в том, что, скорее всего, просто выдает желаемое за действительное. К тому же, поздоровавшись, генерал Потапчук выжидательно умолк. Он не сказал ни «Как я рад», ни «Наконец-то», ни даже «Где тебя носило?» — ничего, что обычно говорят люди, услышав голос человека, от которого давно не получали известий. Одно из двух: либо Федор Филиппович на самом деле не был ему рад, либо по-прежнему в силу неизвестных Глебу причин старался сохранить между ним и собой максимальную дистанцию. Сиверов решил это проверить. — Может быть, я зря звоню? — спросил он. — Зря или не зря — тебе виднее, — довольно уклончиво ответил генерал. — Но что преждевременно — это даже к гадалке не ходи. — Обстоятельства, — сказал Глеб. — Понимаю, что обстоятельства. А то я, было, подумал, что ты просто соскучился. — А «просто соскучился» — это, по-вашему, не обстоятельство? Федор Филиппович промолчал в ответ на это замечание, из чего следовало, что он считает праздную болтовню не самым подходящим в данный момент занятием. — Вы что-нибудь знаете о моих делах? — спросил Сиверов. — Практически ничего, — после непродолжительной паузы осторожно сказал генерал. — А должен знать? — Может быть, — ответил Глеб. — Это надо обдумать. Но сейчас это, как вы сами только что сказали, преждевременно. Как там вообще?.. — Вообще — по-разному. Только не проси передавать приветы. Это… гм… преждевременно. — Что за жизнь, — огорчился Сиверов. — О чем ни спроси, все преждевременно… Может быть, мне уснуть лет, этак, на десять? — Десять — это многовато, — прозвучало в ответ. — Но сама по себе идея не лишена рационального зерна. Вот именно, уснуть. Или хотя бы притвориться спящим. — Ладно, — сказал Глеб, — намек понял. Но все-таки об одной услуге я вас попрошу. Дайте мне, пожалуйста, контактный телефон Ивана Яковлевича. — Какого Ивана Яковлевича? — очень натурально изумился Потапчук. — Ну-ну, — укоризненно произнес Сиверов. — Я знаю только одного. А вы? — Гм. — Вообще-то, он не из тех людей, телефоны которых принято раздавать направо и налево. Он, вообще-то, не обрадуется, когда узнает об этом нашем разговоре. — А вы обрадуетесь, узнав, что он отстрелил мне голову? — Ах, даже так… А у него есть основания? — По-моему, нет. Но он может думать, что есть. — А ты, значит, хочешь убедить его в обратном… Что ж, в добрый час. Только учти, это не так-то просто. И я, поверь, ничем не могу тебе помочь. — Номер продиктуйте, — попросил Глеб. — А дальше я как-нибудь сам. — Так я же ищу… Сейчас… Только ты, пожалуйста, поаккуратнее. А то — сам… Знаю я тебя! — Это уж как карта ляжет. Сдаю-то не я, и колода не моя… — Не прибедняйся. Ага, нашел. Давай, записывай… то есть запоминай. Он назвал номер — только один раз, но разборчиво. — Запомнил? — Запомнил. — Спасибо, Федор Филиппович. — Не спеши благодарить, — проворчал Потапчук. — Сам-то как? — спросил он после новой паузы. — Бог милует, — ответил Глеб и, подумав, добавил: — Пока. Выражаясь вашими же словами, разговор о состоянии моего здоровья в данный момент представляется преждевременным. — Ох, и язва же ты все-таки, — вздохнул Федор Филиппович. — Ну, бог с тобой, золотая рыбка. Привет от тебя я все-таки передам. — Кому? — не менее натурально, чем минуту назад сам генерал, удивился Сиверов. — Ну-ну, — точно скопировав интонацию, повторил его собственные слова Потапчук. — Там все в порядке. Я лично присматриваю, так что можешь не беспокоиться. — Вот теперь, — сказал Глеб, — я обеспокоен по-настоящему. «Лично присматриваю» — это звучит! — Для этого я слишком стар, — оскорбился Федор Филиппович. — И вообще, знаешь, что?