— Ну-ну, — предостерегающим тоном одернул его Иван Яковлевич. — Не при детях! Глеб сделал каменное лицо. — Ругать дураков, особенно дураков в погонах, может всякий, — совершенно неожиданно вступился за честь представителей силовых структур старик. — А только получилось все это как раз из-за того, что мы — точнее, вы, — впустили сюда умного человека. Он сообразил, что тут можно без особенного труда озолотиться. К сожалению, его интеллектуальный потолок оказался недостаточно высок, чтобы вовремя отказаться от этой губительной идеи. Ах, Сережа, Сережа… — Сережа? — приподнял брови Иван Яковлевич. — Да, его так звали… А вы думали, я этого не знаю? И не выкатывайте вы на меня, пожалуйста, глаза, я вас не боюсь. Давайте лучше поговорим о деле. — Давайте все-таки выпьем, — ворчливо предложил Корнев. — Вы начальство, вам виднее, — с подозрительной кротостью ответил ядовитый старикан. Они выпили, чокнувшись чайными чашками. — Значит, он приходил сюда за «Центуриями», — по-плебейски занюхав коньяк рукавом, констатировал Иван Яковлевич. — Совершенно верно, — согласился старик. — А еще раньше украл дневник Бюргермайера, убил своих помощников и имитировал собственную гибель. Шифр Нострадамуса без ключа не разгадать, а ключ, открытый Бюргермайером, не имеет смысла без полного варианта «Центурий». Одно без другого — просто стопка исписанной бумаги, представляющей некоторую ценность разве что для коллекционера. «Центурии» — бомба, дневник — запал. Так что тут все сходится. — Да не сходится тут ни черта, — сердито возразил генерал. — Если он такой умный, почему не взял «Центурии» еще до того, как уехал в это Шарово? — Я бы хватился, — ответил Ефим Моисеевич. — Я их иногда почитываю ради собственного удовольствия. — Тоже мне, развлечение! Ну, и хватился бы, и что с того? Он бы тогда уже знаешь, где был? И вообще, что ему стоило их скопировать? Пускай не все, а только самое главное, из-за чего он эту писанину и попятил… — Писанина, попятил, — передразнил Ефим Моисеевич. — Где это вы научились так выражаться? — В Управлении, — коротко и исчерпывающе ответил Иван Яковлевич. — А в общем, ты, конечно, прав. Почему он не упер эти «Центурии» сразу, мы, наверное, уже не узнаем. Но дневник взял он, и этих ворошиловских стрелков сюда привел тоже он. Рисковый парень! Наверное, большие бабки хотел срубить. Но действовал он, ей-богу, как последний баран. Вот так, нагло, открыто, в лоб, среди бела дня… — Я с вами не согласен, — возразил старик, вновь вооружаясь бутылкой и наливая всем коньяку. — Он избрал самый разумный путь проникновения в хранилище… да, пожалуй, единственный. И если бы в результате какой-то нелепой промашки ко мне, сюда, из окошка не вывалился убитый охранник, у них все прошло бы, как по маслу. Вообразите: вот из окна выпадает пачка макулатуры, вот еще одна, я наклоняюсь, чтобы ее оттащить, слышу, как по трубе съезжает новая пачка, а вместо нее оттуда вдруг выскакивает молодец с автоматом… Да ему даже стрелять не понадобилось бы, хватило бы хорошего удара кулаком по старой плешивой голове. Они бы спокойно взяли папку, отключили записывающую аппаратуру, уничтожили кассету с записью своих подвигов и ушли. Наружная охрана у лифта и пикнуть бы не успела — они ведь ждут нападения снаружи, а не изнутри, с тыла. Так что у этих ребят были все шансы уйти отсюда в полном составе и без единой царапины. — Кстати, экипаж «уазика», который вез документацию, так до сих пор и не нашли, — заметил Иван Яковлевич. — Думаю, что и не найдут, — сказал старик. — Разве что случайно. — А тебе повезло, дядя Фима. Этот бык, который завалил Библиотекаря, тебя, можно сказать, спас. Еще бы немного… — Нам всем повезло, — сказал Ефим Моисеевич и, забыв чокнуться с коллегами, выпил коньяк. Его костлявые стариковские плечи под новенькой меховой безрукавкой зябко передернулись при воспоминании о недавних событиях. — Мне с самого утра будто кто-то в ухо шептал: надень жилет, надень жилет… И так мне сделалось не по себе, что я взял и надел. Повезло… Повезло, что у них вышел этот прокол с покойником, повезло, что не попали в голову, повезло, что засыпало папками и что, пока эти двое стояли надо мной, я был без сознания и не подавал признаков жизни… Повезло, что аппаратура включилась и все зафиксировала, что запись осталась у нас — тоже, можно сказать, повезло… — Да уж, — сказал Иван Яковлевич, — ничего не скажешь, сплошная везуха. Просто праздник какой-то! А ты, сынок, чего молчишь? — повернулся он к Глебу. — У меня вопрос, — сказал Сиверов, разминая сигарету. — Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался Корнев. — Лучше бы, конечно, у тебя был хоть какой-нибудь ответ, вопросов у нас и так хватает… Но вопрос — это тоже интересно. Ты у нас человек новый — может, и заметил что-то, что мы проглядели. Свежим, так сказать, взглядом. — Вопрос у меня вот какой, — продолжал Глеб, поджигая кончик сигареты и глубоко затягиваясь горьковатым дымом. — Библиотекарь наверняка знал о наличии записывающей аппаратуры. Знал, что она автоматически включается, если нажать кнопку тревожной сигнализации, знал, где она расположена и как ее отключить… Я, например, знаю. — Откуда? — быстро спросил Ефим Моисеевич. — Имеющий глаза да увидит, — сообщил ему Глеб. — Шустрый мальчик, — констатировал старик. — Очень шустрый. Ну, и?.. — Так вот, мне интересно, почему он не предупредил своих подельников об этой аппаратуре? Почему не отключил ее сразу? Почему, наконец, хотя бы не сказал им, что они участвуют в съемках развлекательной телепередачи? — А это хороший вопрос, — заметил Иван Яковлевич. — Действительно, некрасиво. Из этого следует, что союз у них был временный, на одно дело, и каждый был себе на уме. — Это следует уже из того, что один из подельников его пристрелил, — проворчал старик. — Подумаешь, открытие. А раз так, это вообще не вопрос. Даже если бы меня прикончили, а аппаратура ничего не записала, догадаться, кто все это организовал, не составило бы труда. Только один человек, кроме нас троих, знал и о существовании полной версии «Центурий», и о дневнике Бюргермайера. Его обгоревший труп опознали только косвенно — решили, что это он, просто потому, что больше в той машине некому было находиться. Значит, ему было плевать, попадет его физиономия в поле зрения видеокамер или нет. А что до подельников, то он, я думаю, рассчитывал незаметно для них изъять кассету с записью и позднее использовать ее для шантажа. — Логично, — согласился генерал. — Ну, сынок, ты доволен ответом на свой вопрос? Глеб затянулся сигаретой и пожал плечами. — Да, — сказал он, — конечно, доволен. Полные штаны удовольствия. — Понимаю тебя. Я же говорю: это просто праздник какой-то… Ладно, дядя Фима, давай еще разочек посмотрим твое кино. И ты, сынок, смотри. Внимательно смотри! Ты этого еще не видел, тебе это пригодится. — Зачем? Иван Яковлевич вздернул брови в комическом изумлении и оглянулся на Ефима Моисеевича, не то приглашая его в свидетели, не то ожидая разъяснений. — Дядя Фима, — сказал он, — ты что, не разъяснил молодому человеку его обязанности? Это часть твоей работы, сынок, — продолжал он, снова повернувшись к Глебу, — возвращать то, что украдено из хранилища. Или ты предложишь нам обратиться в милицию? Сиверов опять подумалось, что работенка ему перепала нескучная. Старик ткнул узловатым пальцем в клавишу пульта дистанционного управления, и на экране телевизора вспыхнуло изображение, поделенное, по числу установленных в подвале скрытых камер, на восемь прямоугольников, в каждом из которых помещалась своя картинка. Камеры записывали и звук, так что хранилище снова, как позавчера, наполнилось грохотом «Калашниковых», шепелявым лопотанием «ингрэмов», тупым стуком уродующих штукатурку пуль, громом, лязгом и пронзительным визгом рикошетов. Налетчики действовали с отчетливой слаженностью людей, которые не только обладают высокими профессиональными навыками, но и точно знают, чего хотят и как этого добиться. Охранники по сравнению с ними смахивали на слепых котят, вываленных из коробки на пол и растерянно тычущихся в разные стороны в поисках теплого материнского живота. Но их численный перевес почти наверняка сыграл бы в деле решающую роль, если бы не Библиотекарь — рослый чернобородый красавец с внешностью мачо, который явно знал хранилище, как свои пять пальцев, перемещался по нему уверенно, бесшумно и стремительно, как призрак, неожиданно возникая в поле зрения то одной, то другой камеры, и стрелял, пожалуй, не хуже Глеба. Сиверов даже увлекся: Библиотекарь и впрямь действовал, как персонаж голливудского кинобоевика, выполняющий отлично поставленные, тщательно отрежиссированные трюки, и, наблюдая за ним, оставалось только радоваться, что этот противник уже вышел из игры, отправившись в свой последний путь в пресловутой вагонетке, курсировавшей по короткому маршруту от хранилища до котельной. Глеб не сразу заметил на экране знакомое лицо, а заметив, чуть не выругался, но успел вовремя поймать себя за язык. Он промолчал, хотя пока и сам не знал, что помешало ему сообщить Ивану Яковлевичу и Ефиму Моисеевичу, что теперь ему известно, где именно искать похищенные из хранилища бумаги. Глава 15 Отдернув тяжелую портьеру, закрывавшую огромное, во всю стену, окно из толстого закаленного стекла, Юрген облокотился о металлический поручень и посмотрел вниз. С двадцать шестого этажа элитного небоскреба открывался великолепный вид на море городских огней, которые красиво отражались в черном зеркале реки; небо было усеяно звездами, которые не затмевало электрическое зарево Москвы. На западе дотлевала узкая полоска заката, над крышей соседней многоэтажной башни висел тонкий серпик молодого месяца, но Эрнсту было не до красот пейзажа: он смотрел вниз, где на асфальтированной площадке перед домом виднелись крошечные цветные пятнышки припаркованных на ночь автомобилей. Он долго вглядывался в эти разноцветные, залитые светом ртутных фонарей крупинки, но так и не сумел определить, в какой из машин сидят ребята из службы наружного наблюдения. Подавив вздох, он задернул портьеру и вернулся к своему рабочему столу, уютно освещенному настольной лампой. В конусе яркого света, падающего из-под полукруглого хромированного абажура, лежали два предмета: ветхая тетрадь с пожелтевшим, крошащимся от старости обрезом, в потертом кожаном переплете, и пухлая, тоже старая и пожелтевшая, картонная папка с коричневыми ботиночными тесемками, завязанными узлом с двумя бантами. На границе светового круга стопкой лежали словари и справочники — тоже старые, пухлые, громадных, не современных размеров. Некоторые из этих книг представляли собой немалую библиографическую ценность, хотя раздобыть их было все-таки намного легче, чем вот эту папку и эту тетрадь… Юрген опустился в глубокое кресло у стола и погасил окурок в переполненной пепельнице. Странно, но теперь, когда бесценные документы наконец-то были у него в руках, он почему-то не испытывал никакого желания поскорее приступить к их изучению. Наоборот, хотелось, чтобы время повернуло вспять, а этих бумаг как-нибудь тихо не стало — пусть бы лежали там, где лежали до сих пор, или вовсе сгорели… Знать будущее — это очень хорошо, но только в том случае, если оно приятное. А если нет? Система дорожных указателей… Да так ли уж она нужна людям, эта система? Вот, взять, к примеру, Эрнста Карловича Юргена… нет, к черту Юргена! Возьмем для примера Эдика Юркина — неглупого, недурно образованного, интеллигентного человека, который любит порассуждать о том, что человек сам творит свою судьбу и что звезды лишь помогают ему выбрать правильный путь. Рассуждая так, он не кривит душой, искренне веря в то, о чем говорит… Это в высшей степени похвально, но давайте посмотрим, как этот умник следует своим же собственным советам. Вон, на столе пепельница и полупустая пачка сигарет. И это не первая пачка, а уже вторая за сегодня. А поскольку Эдик Юркин в данный момент не намерен ложиться спать, а, наоборот, намерен поработать, можно не сомневаться, что довольно скоро будет открыта третья. Теперь так. О том, что курение является причиной сердечно-сосудистых и раковых заболеваний, знает любой дурак. Чтобы это знать, не надо прибегать к помощи астрологии — это написано на каждой пачке сигарет, причем довольно крупным шрифтом. Ну, и как в свете вышеизложенного выглядит Эдуард Максимович Юркин вместе со своими мудрыми советами и рекомендациями? А? То-то… Выкуривая по две пачки в день, можно с большой долей вероятности прогнозировать свое будущее безо всякого Нострадамуса. Но кому это надо? Кто хочет заранее знать о грозящих ему неизбежных неприятностях? И вообще, все мы кончим одинаково — понесут нас ногами вперед, только одних на кладбище, а других в крематорий, вот и вся разница, вот и все наше будущее… Но рак легких — это еще полбеды. Звучит, конечно, спорно и где-то даже смешно, и, тем не менее, это так — именно полбеды. А вот то, что некоторые умники, вооруженные навыками астрологического прогнозирования человеческих судеб, ухитрились связать свою собственную судьбу с таким человеком, как Алик Жуковицкий, — вот это, граждане, уже беда. Как там у классика-то сказано? В России две беды: дураки и дороги… Дороги тут ни при чем, а вот насчет дураков — истинная правда, и, чтобы это понять, вовсе необязательно овладевать легендарным методом Нострадамуса. Сотрудничество с Жуковицким опаснее употребления в пищу мухоморов; сделка с дьяволом — вот что оно такое, это сотрудничество… У него за спиной, в глубине квартиры, негромко стукнула дверь ванной. Юрген вздрогнул, мгновенно покрывшись гусиной кожей, но сейчас же вспомнил: это не взломщик, это охранник, приставленный к нему Мазуром на всякий случай, чтобы с драгоценными документами чего-нибудь не случилось… Например, чтобы астролог не вздумал сбежать с ними к черту на кулички, оставив своего щедрого работодателя с носом. Так-то вот. И можно не сомневаться, что, попытайся он это сделать, с ним обойдутся безо всяких церемоний. Полный текст «Центурий» у них, дневник Бюргермайера у них, а астрологов в Москве навалом — покажи сто долларов, и слетятся, как мухи на дерьмо, со всех сторон… Вздохнув, Юрген придвинул к себе папку. Папка была огромная, тяжелая; на крышке черной краской, архаичным шрифтом было оттиснуто: «Дело». Расположенные ниже линейки, на которых полагалось написать, что за дело содержится внутри, были пусты; в правом верхнем углу стоял проставленный порыжевшими чернилами номер — 15078, нижний левый угол и почти вся задняя сторона папки были залиты расплывшимся желто-коричневым пятном, как от жира или машинного масла, а посередине, наискосок через всю папку, веером расположились какие-то бурые брызги, как будто в непосредственной близости от этого вместилища драгоценных документов кто-то готовил себе бутерброд и уронил на стол открытую бутылку кетчупа. «Да-да, — подумал астролог, — давай, тешь себя иллюзиями. Конечно, это кетчуп, что же еще? Это же нормальная, принятая во всем цивилизованном мире практика — держать такие вещи на кухне и ронять на них бутерброды. Только, приятель, я могу держать пари, что этот бутерброд был с мозгами…» Он потянул за кончик тесемки, и узел легко развязался. Еще раз тяжело вздохнув, Юрген закурил новую сигарету (здравствуй, рак легких!), придвинул к себе словари и заставил себя работать. Через четверть часа он уже забыл и о Жуковицком, и о торчащем в прихожей охраннике, и о крови на картонной крышке папки — словом, обо всем на свете, — с головой уйдя в работу. Мало того, что это была его любимая работа, так он еще и держал в руках подлинную рукопись Нострадамуса! За то, чтобы прочесть эти строки и вникнуть в их смысл, не жаль было отдать правую руку. Довольно скоро Юрген отыскал в ворохе желтого, ломкого от старости пергамента послание, в котором Нострадамус описывал свой метод вычислений. На первый взгляд послание могло показаться кое-как зарифмованной, безграмотной и лишенной какого бы то ни было смысла чепухой. Но под рукой у Юргена был дневник Бюргермайера, а к дневнику прилагался словарь немецкого языка, изданный в Петербурге в середине восемнадцатого века, и постепенно неуклюжие, громоздкие строки начали обретать смысл. Метод Нострадамуса оказался прост, как все гениальное, — прост, разумеется, для того, кто хоть что-то смыслил в астрологии. Он требовал довольно громоздких вычислений, но этот процесс упрощался благодаря наличию в распоряжении Юргена обычного калькулятора — вещи, во времена Нострадамуса немыслимой, но тем не менее им предугаданной. Позднее Юрген намеревался сделать подробный перевод послания, найти программиста — желательно, относящегося к астрологии как к набору бессмысленных заклинаний и дремучих предрассудков, — и с его помощью превратить метод Нострадамуса в простую и изящную компьютерную программу. С помощью этой программы предсказание будущего превратится в рутинную техническую процедуру: получаешь с клиента деньги и листочек с его биографическими данными, вводишь эти данные в память компьютера, запускаешь программу и через пару минут получаешь точный, безошибочный прогноз. Жуковицкий прав, время вычерченных от руки космограмм, ворохов бумаги, линеек, циркулей и транспортиров давно прошло. Теперь настало время высоких технологий, и, как предсказывал Нострадамус, всю черновую работу должны выполнять «болваны с железными головами». Ха! Нострадамус действительно был гением, который обладал почти мистическими, нечеловеческими способностями. А встречающиеся в его пророчествах ошибки, как с полной ясностью осознал Юрген, были плодами арифметических погрешностей — обычных, вполне понятных и даже неизбежных при сложных вычислениях. Более или менее разобравшись, что к чему, он решил для начала, просто для тренировки, просчитать вероятность того, что Жуковицкому удастся осуществить его безумную, маниакальную идею — подмять под себя Газпром, а вслед за ним и всю Россию. Теперь этот вопрос казался ему мелким, не заслуживающим внимания, годящимся только для того, чтобы потренироваться перед решением по-настоящему важных проблем мирового масштаба. Продолжая увлеченно работать, Юрген грезил наяву. В полуосознанных и зыбких, еще не успевших обрести четкие очертания мечтах он видел себя благодетелем человечества, повсеместно знаменитым и почитаемым предсказателем стихийных бедствий, террористических актов и биржевых крахов. Он даст людям мир и процветание и, будьте уверены, постарается сделать это так, чтобы люди не забыли его отблагодарить… Время неслось бешеным аллюром, короткая летняя ночь стремительно катилась к рассвету, но погруженный в работу астролог ничего не замечал. Гора окурков в пепельнице выросла, расползлась и давно уже погребла ее под собой; в дело пошла и уже была почти выкурена третья за эти сутки пачка сигарет, табачный дым больше не плавал по комнате слоями, а стоял плотным серым облаком, заполняя весь ее объем; калькулятор и разбросанные повсюду листы бумаги, на которые Юрген торопливой рукой заносил результаты вычислений, были густо посыпаны пеплом. Лицо астролога побледнело и осунулось, обретя сходство с посмертной гипсовой маской, но в прорезях этой маски бешено сверкали полные маниакального вдохновения глаза. Постепенно движения Юргена сделались замедленными, горячечный блеск потух, а глаза пристально и недобро прищурились. По углам рта залегли скорбные складки, брови сошлись к переносице; Эрнст Карлович покусал нижнюю губу, сварил и выпил бог знает какую по счету чашку крепчайшего черного кофе, выкурил, откинувшись на спинку кресла, очередную сигарету и снова взялся за работу — с прежним усердием, но уже без видимого энтузиазма. Похоже было на то, что проступившие сквозь корявые строчки расчетов контуры будущего не вызывают у него восторга, а казавшаяся такой достижимой мечта стать благодетелем всего человечества только что прямо у него на глазах рассыпалась прахом. Наконец, Юрген оставил работу. Все было бесполезно. Он проверил расчеты дважды, и оба раза получил один и тот же результат. Метод Нострадамуса работал, в этом не было сомнений. Но лучше бы все это оказалось фикцией, миражом, фатаморганой; лучше было жить, оставаясь в блаженном неведении, чем знать о себе такое. Он выцарапал из пачки последнюю сигарету и закурил, заметив, что руки дрожат, как с сильного похмелья. Уже вторая затяжка вызвала острый приступ тошноты. Юрген ввинтил сигарету в отвратительную, как куча дерьма, и почти так же воняющую груду окурков, под которой была погребена пепельница, встал, с трудом разогнув затекшую от долгого сидения спину, и на непослушных ватных ногах подошел к окну. Отдернув портьеру, он обнаружил, что снаружи почти рассвело. В сереньком предутреннем свете поблескивала тонкая, прихотливо изогнутая линия реки, внизу по шоссе катились автомобили, и фары у некоторых уже были погашены. Фонари вдоль дороги и вокруг стоянки перед домом еще горели, но их свет уже стал бледным и ненужным. По просторному, поросшему ровной зеленой травкой пустырю уже бегали выведенные на прогулку собаки — самые нетерпеливые, привыкшие будить хозяев ни свет, ни заря. Вдали, у причала, белели прогулочные теплоходы, с такого расстояния похожие на дремлющих у берега чаек. Юрген смотрел с высоты птичьего полета на Москву, но видел при этом совсем другое. Перед его внутренним взором, как наяву, стояли похожие на древние храмы просторные сосновые леса вокруг родного Козьмодемьянска, тихие лесные речки с черной, как деготь, водой и невысокими, обрывистыми песчаными берегами, редкие, нищие деревеньки и их обитатели — тоже нищие, испитые, изуродованные жизнью, но простодушные, открытые и безобидные. Эдик Юркин видел лица своих земляков, слышал их своеобразный, торопливый и одновременно напевный говор, и понимал, что его место там. Еще несколько часов назад он был уверен, что больше никогда не вернется на свою малую родину, что его место здесь, в Москве, а в перспективе, возможно, где-нибудь в самом сердце старушки-Европы. Но за эти несколько часов многое изменилось, и теперь Юрген понимал — просто знал, как люди знают, что вода мокрая, трава зеленая, а солнце встает на востоке, — что из Москвы надо уезжать. Бежать со всех ног. Убежать будет очень трудно даже налегке, а уж о том, чтобы оголить банковский счет и, тем более, продать квартиру, не может быть и речи. «А впрочем, — подумал он, немного успокоившись, — не надо пороть горячку. Я всегда презирал шарлатанов, за деньги вешающих людям на уши наукоподобную лапшу, но факт остается фактом: уличить шарлатана, выдающего себя за астролога, неспециалисту очень трудно. Проверить правильность прогноза, как правило, невозможно, и в случае, если прогноз не сбудется, всегда найдется убедительная отговорка: вы повернули не направо, а налево, и прошли на три шага дальше, чем следовало, потому-то, вместо того, чтобы найти чемодан с долларами, получили кирпичом по макушке. А чемодан там был, можете не сомневаться, и нашел его вместо вас кто-то другой. А вас то ли сглазил кто-то, то ли вы сами совершили нечто такое, из-за чего аура ваша помутнела, и все это привело вас на больничную койку с проломленным черепом и сотрясением мозга… Короче, отвали, приятель, денег твоих у меня уже нет, ступай-ка лучше в церковь, грехи замаливать. А понадобится новый астропрогноз — милости прошу, телефончик вам известен… Поэтому бежать мне никуда не надо, а надо спокойно наплести Алику с три короба: дескать, все просто превосходно, а вскорости станет еще лучше, и твое будет царствие небесное на земле. Избранный курс в целом верен, только надо быть немного осторожнее, дипломатичнее, а главное, пока дело окончательно не решится в нашу пользу, поменьше баловаться с уголовным законодательством, а лучше вообще с ним не баловаться… Это мысль. Ей-богу, мысль! Так, по крайней мере, я сумею спокойно, без спешки собрать вещички и подготовиться к отъезду. Только надо сделать главный упор именно на осторожности и взвешенности каждого шага. Не то, вдохновленный моим прогнозом, он допрыгается раньше срока — сам накроется медным тазом и меня за собой утащит. А накроется он обязательно, девяносто два процента вероятности — это вам не шутка. И мне надо изо всех сил постараться в этот момент быть как можно дальше от него. Это как с большим кораблем — если он начал тонуть, то непременно утащит за собой под воду, а еще того лучше — под винты». Приняв решение, Юрген немного успокоился. Руки перестали дрожать, и опять возникло желание закурить. Выкурить сигаретку, принять ванну, и — спать. Спать, спать, а Жуковицкий может и подождать — сочиненное астрологом вранье никуда от него не денется. А потом, сразу после разговора с Аликом, надо начинать готовиться к отъезду. Еще не все потеряно, его прогноз раздваивается, ветвится, как лесная тропинка. Всего-то и надо, что не прозевать поворот и свернуть в нужную сторону… Тут он осознал, что уже некоторое время слышит какие-то посторонние звуки. В квартире кто-то напевал — негромко, под нос, не слишком мелодично. «Из Ливерпульской гавани всегда по четвергам», — разобрал Юрген. До него дошло, что пение раздается уже не первую минуту, и он его все это время слышал, но, занятый своими мыслями, решил, помнится, что это поет радиоточка, которую он по рассеянности забыл выключить из розетки. Что-то там было не так — не то с самим приемником, не то с проводкой, — из-за чего висящая на стене в кухне пожелтевшая от старости и кухонного чада пластмассовая коробка включалась и выключалась самопроизвольно, то замолкая на полуслове, то вдруг в полной тишине неожиданно принимаясь орать благим матом.