Все-таки задумался он чересчур глубоко, да и бессонная ночь с немыслимым количеством выкуренных натощак сигарет, наверное, давала о себе знать. Возвращение к реальности и впрямь напоминало постепенное всплытие с большой глубины. Сейчас Юрген был уже у самой поверхности, перед ним забрезжил дневной свет, и он, наконец, сообразил, что чокнутая радиоточка стояла на его старой квартире, которую он снимал, только-только перебравшись в Москву. А здесь радиоточки не было как таковой — это — во-первых. А во-вторых, песни, исполняемые в такой манере, по радио не передают. «Только «Дон» и «Магдалина» ходят по морю туда… Так, а это куда? Это сюда… так, отлично… Никогда вы не найдете в наших северных лесах…» Юрген резко обернулся и увидел охранника, который, мало того, что без спроса вошел в комнату, так еще и имел наглость хозяйничать на его рабочем столе. Это был темноволосый тип в просторной матерчатой куртке какого-то темного цвета, в черных джинсах и черной же водолазке; на носу у него красовались темные солнцезащитные очки. Продолжая напевать про длиннохвостых ягуаров и броненосных черепах, этот наглец аккуратно и сноровисто собирал со стола и укладывал обратно в папку разбросанные листы «Центурий», небрежно отбрасывая в сторону расчеты Юргена, когда те подворачивались ему под руку. Охранник был незнакомый, совсем не тот, что торчал в прихожей вечером, когда Юрген садился за работу. Из этого следовало, что, увлекшись работой, Эдуард Максимович просто не заметил, так сказать, смены караула. Никто не объяснял ему график дежурств этих дуболомов; никто даже не спрашивал его согласия на присутствие в квартире посторонних, да еще и вооруженных людей. С этим еще можно было как-то смириться, учитывая ценность оказавшихся в его распоряжении документов. Но вот это… Это, черт подери, было уже слишком. — Послушайте-ка, — неприятным голосом окликнул охранника Юрген, подавив желание добавить оскорбительное словечко «любезный», — что это вы себе позволяете? Охранник взглянул на хозяина квартиры. Темные стекла очков блеснули, отразив свет настольной лампы, а руки продолжали бережно и ловко укладывать в папку хрупкие листы старинной рукописи. — Навожу порядок, — с обезоруживающей улыбкой сообщил охранник. — Насвинячили вы, извините, безбожно. Как какой-нибудь, извините, черемис… Может, откроете окно? Надо бы проветрить, а то у вас тут вместо воздуха один чистый никотин, капля которого, как известно, убивает лошадь. Юрген снова закусил губу. Только что владевший им праведный гнев начал стремительно улетучиваться, уступая место уже ставшему привычным в последнее время испугу. Что, черт возьми, это значит? Среди охранников, конечно, встречаются и болтуны, и наглецы, и даже нормальные, простодушные ребята, которые готовы по собственной инициативе прибрать у клиента на столе и не понимают, почему это может кому-то не нравиться. Но вот это упоминание о черемисе… Так когда-то называли марийцев, и в течение долгих лет это слово действительно служило синонимом неряхи, грязнули, никчемного лентяя и пропойцы. Причем употребляли его в этом смысле как раз те люди, которые десятилетиями старательно низводили малые народности Сибири, Севера и Поволжья до скотского состояния… Непонятно только, помянул охранник черемиса именно в этом смысле, или Мазур, скотина этакая, докатился до того, что обсуждает подробности биографии Юргена со своими быками? — Не трогайте бумаги! — стараясь, чтобы это прозвучало как можно более резко и повелительно, потребовал астролог. — Оставьте, говорю вам, я сам уберу! — Но я же помогаю, — даже не думая выполнять требование хозяина, возразил охранник. — От всей души, от чистого сердца… Вы же по уши в грязи, а я помогаю вам из нее выбраться, потому что желаю только добра. Я же вижу, вы хороший человек, зачем вам эта грязь? Юрген нахмурился. Во всем, что говорил этот тип, чудился какой-то второй смысл. Какую грязь он имел в виду — кавардак на столе, действительно свинский, или то, о чем только что подумал Эдуард? Даже песенка, которую он напевал, хозяйничая в чужом кабинете — старая веселая песенка про быстроходные суда, которые уходят в плаванье к далеким берегам, — вторила мыслям астролога о побеге, как будто эти мысли были написаны у него на затылке светящимися буквами… Охранник между тем подровнял толстую стопку, закрыл папку и завязал тесемки все тем же узлом с двумя бантами. Потом выудил из груды исписанной рукой Юргена бумаги дневник Бюргермайера, сдул с разворота сигаретный пепел, укоризненно покачав при этом головой, закрыл тетрадь, положил ее поверх папки и вдруг извлек откуда-то из-за пазухи черную матерчатую сумку с ремешком для ношения оной на плече. — Что вы де… — начал Юрген и осекся, поняв, наконец, что перед ним не охранник. — Кто вы такой? — задал он вопрос, показавшийся ему куда более важным. — Библиотекарь, — любезно пояснил человек в темных очках, укладывая папку и дневник в сумку и задергивая «молнию». — Но… — Свято место пусто не бывает, Эдуард Максимович. Библиотекарь — это не кличка, как вы, может быть, решили по незнанию. Это должность, понимаете? Данные бумаги вам не принадлежат, они попали к вам таким путем, что вам об этом лучше не знать. Поэтому послушайтесь доброго совета: бегите. Прямо сейчас, не тратя времени на сборы. Плюньте вы на свое имущество. В конце концов, решите свои финансовые вопросы, когда все это кончится, то есть очень скоро. Да вы ведь и сами это знаете, верно? Если пресловутый метод Нострадамуса не плод чьей-то больной фантазии, вот эти расчеты, — незнакомец постучал пальцем по одному из исписанных листков, — должны содержать в себе нечто столь же любопытное, сколь и неприятное для вас и вашего патрона. Так что уносите ноги, Эдуард Максимович. А впрочем, как знаете. За все рано или поздно приходится платить, в том числе и за содействие такой сволочи, как Жуковицкий, в его делишках. Так почему бы, в самом деле, не расплатиться прямо сейчас? Прервав свою речь, Библиотекарь исчез. На самом-то деле он, конечно, покинул кабинет обычным путем, то есть вышел через дверь, но у Юргена сложилось впечатление, что гость именно исчез — растворился в прокуренном воздухе, смещался с сигаретным дымом и пропал без следа. Не вполне соображая, что произошло, даже не до конца осознав, что у него только что спокойно, без применения насилия, даже не сказав худого слова, отобрали бесценное сокровище, Эдуард Максимович на подгибающихся ногах выбежал в прихожую. Входная дверь была приоткрыта, дверь ванной — тоже, и из-за нее в коридор высовывались ноги в темно-серых брючинах, начищенных до блеска полуботинках и однотонных черных носках. Около дверного косяка валялся, как клочок ненужного мусора, пистолет с коричневой пластмассовой рукояткой, на которой была вытиснена обведенная кругом пятиконечная звезда — ни дать, ни взять, пентаграмма, отлично соответствующая прямому назначению данного предмета. Переступив через ноги охранника и даже не задавшись вопросом, жив тот или уже умер, Юрген выскочил на лестничную площадку и увидел, как сомкнулись створки одного из двух выходивших сюда лифтов. Кнопка вызова горела ровным желтовато-белым огоньком; чуть слышно загудел мотор, и в окошечке над дверью лифта начали быстро сменяться номера этажей: двадцать шестой, двадцать пятый, двадцать четвертый… Когда лифт, увозивший нового Библиотекаря, достиг восьмого этажа, навстречу ему снизу, из вестибюля, начал подниматься другой лифт. Остолбеневший Юрген все еще с потерянным видом стоял на лестничной площадке, когда лифт добрался до двадцать шестого этажа, и из распахнувшихся дверей навстречу астрологу шагнул злой и встревоженный Мазур. * * * Звонок в дверь разбудил Олега Федотовича примерно в половине третьего ночи. Случилось это аккурат в ту самую ночь, когда астролог, смоля сигарету за сигаретой, осваивал легендарный метод вычислений, изобретенный его гениальным предшественником, Мишелем Нострадамусом. Несмотря на то что последние несколько лет были сравнительно спокойными, Мазур проснулся сразу, как будто его включили нажатием кнопки, сел на кровати и первым делом, не зажигая свет, посмотрел на часы. Зеленые светящиеся цифры на дисплее электронного будильника показывали два двадцать пять, за окном серели предрассветные летние сумерки. В дверь продолжали названивать с упорством, достойным лучшего применения. Мазур спустил ноги с кровати, нашарил на прикроватной тумбочке мобильный телефон и нажатием клавиши заставил включиться дисплей. Аккумулятор мобильника был заряжен более чем наполовину, аппарат был подключен к сети, напоминания о пропущенных звонках отсутствовали. Если бы что-то случилось на работе, ему бы позвонили — если не на мобильный телефон, то на домашний. Даже если бы случилось что-то экстраординарное и очень спешное, позвонили бы все равно — по дороге, из машины, чтобы он не терял драгоценного времени на протирание глаз и напяливание штанов, а был готов немедленно выехать. Но нет, кто-то без предупреждения ломился к нему в дверь посреди ночи, лишая его заслуженного отдыха и рискуя, между прочим, нарваться на неприятности. Мазур сунул руку под матрас в изголовье и нащупал рукоятку пистолета. Этого оказалось достаточно: трезвон в прихожей смолк, как будто тип за дверью догадался, что хозяин не намерен шутить. Впрочем, вероятнее всего, бедолага просто отчаялся его разбудить и решил попытать счастья в другой квартире. Мазур даже догадывался, кто это мог быть: сосед с шестого этажа, по кличке Манюня, который на третьи сутки запоя, как правило, переставал отличать день от ночи, а свои двери от чужих. То ли поддача у него опять кончилась, то ли деньги, а скорее всего, и то, и другое, причем одновременно. А заодно и закуска, хотя как раз закуска во время запоев волновала Манюню в самую последнюю очередь. Он ее игнорировал, авторитетно утверждая, что алкоголь сам по себе достаточно калорийная штука… — Алкаш чертов, когда ж ты сдохнешь? — пробормотал Олег Федотович, вынул руку из-под матраса и оторвал ноги от пола с намерением улечься обратно в постель. В эту минуту в прихожей опять задребезжал звонок. Олег Федотович выругался и выдернул из-под матраса теплый пистолет. Бормоча нехорошие слова, с пистолетом в руке, в одних мятых «семейных» трусах, он босиком прошлепал в прихожую. Свет не включал, поскольку, во-первых, знал квартиру, как свои пять пальцев, жил в ней один и, следовательно, мог не опасаться свернуть себе шею, споткнувшись в темноте об оставленный кем-нибудь на дороге стул или брошенные посреди прихожей туфли. Во-вторых, Мазур давно, еще на войне, выработал для себя золотое правило: думай, что хочешь, и о тебе пусть думают, что угодно, но живую мишень из себя делать не стоит. Лучше сто раз послужить для окружающих посмешищем, чем однажды, не ко времени включив лампу или чиркнув спичкой, схлопотать пулю в башку. Следуя этому золотому правилу, он пересек погруженную во мрак прихожую и приблизился к входной двери. В темноте отчетливо виднелся освещенный горевшей на лестничной площадке лампой кружочек дверного глазка. Вместо того чтобы посмотреть туда (и, очень может быть, поймать пулю прямо в глаз), Олег Федотович прижался спиной к стене около двери и сонным голосом неприветливо поинтересовался: — Кто там? — Экспресс-почта, — послышался снаружи мужской голос. — Мазур Олег Федотович? — Ну, допустим, я. — Откройте, вам срочная бандероль. — Охренели, что ли? — хмуро осведомился Мазур и, не получив ответа на этот сугубо риторический вопрос, добавил: — Погодите, я не одет. Он быстро вернулся в спальню и первым делом, отодвинув занавеску, осторожно выглянул в окно. У подъезда действительно стоял приметный, ярко раскрашенный пикап экспресс-почты. Начальник охраны натянул пижамные штаны и пошел открывать. Взявшись за барашек замка, он все-таки посмотрел в глазок. Курьер был молодой, одетый в броскую, легко узнаваемую униформу, и стоял перед дверью, с мученическим, терпеливым видом устремив томный взгляд куда-то в потолок. Дверной глазок у Мазура был хороший, с почти круговым обзором, и позволял видеть, что, кроме курьера, на площадке никого нет. Это, впрочем, еще ничего не означало. Быть начальником службы безопасности — дело хлопотное и тонкое, чреватое самыми разнообразными неприятностями. А работать у такого человека, как Алик Жуковицкий, и вовсе означает жить на пороховой бочке. Олег Федотович знал за собой не менее десятка дел, по которым еще не истек срок давности. И потом, это имеет значение для суда, следствия — словом, для закона. А для серьезных людей, которые так и рвутся свести с тобой счеты, срок давности — пустой звук. Они не успокоятся, пока не справят нужду на твоей могиле, и об этом следует постоянно помнить. И особенно внимательным надлежит быть, когда раздается вот такой неурочный звонок в дверь. Киллер нынче пошел грамотный и изобретательный, так что, раз начав играть в эти игры, надо держать ухо востро… Мазур приоткрыл дверь на ширину ладони. Услышав щелканье отпираемого замка, курьер оживился, задвигался, и лицо его приобрело осмысленное выражение. Олег Федотович выглянул в щель и убедился, что руки свои курьер держит на виду, и, кроме большого желтого конверта с броским логотипом экспресс-почты, в руках у него ничего нет. — Заходи, — скомандовал Мазур, открыл дверь шире и отступил от нее на шаг. Когда курьер вошел, Олег Федотович включил свет. — Срочная бандероль, — повторил курьер и осекся, увидев в опущенной руке Мазура пистолет. Олег Федотович протянул свободную руку, но передумал. — Вскрой конверт, — приказал он, отступая еще на шаг. — Это не входит в мои обязанности, — хмуро огрызнулся курьер, которому происходящее начинало активно не нравиться. — Распишитесь в получении, у меня еще куча адресов… — Подождет твоя куча, — ответил Мазур и поднял пистолет. — Конверт открой! — Я на вас в милицию заявлю, — пообещал курьер. — Валяй, — разрешил хозяин. — Только сперва открой этот трахнутый конверт, а то, когда к тебе придет милиция, ты об этом уже не узнаешь. — Да пожалуйста, подавитесь! — в сердцах воскликнул курьер и одним резким движением криво надорвал конверт. — Доставай, что там у тебя. Курьер вынул из конверта обыкновенную видеокассету — предмет вполне безобидный, все еще очень широко распространенный, но уже начинающий уступать место цифровым носителям. Между делом Мазур подумал, что правильно поступил, не выкинув на помойку свой старенький видеоплеер. — Положи на полку, — скомандовал он. — Давай, где там у тебя надо расписаться? Не сводя с курьера глаз и не опуская пистолет, он поставил неразборчивую закорючку в блокноте, — а затем, дотянувшись до висевшей на вешалке куртки, выудил из ее внутреннего кармана бумажник. — Держи за беспокойство, — сказал он, протягивая курьеру стодолларовую бумажку. Курьер состроил оскорбленную мину, но деньги взял, из чего, по идее, следовало, что вопрос о милиции закрыт. Впрочем, Мазуру было безразлично — пистолет у него был зарегистрирован по всем правилам, и улаживать инциденты, подобные сегодняшнему, ему было далеко не впервой. Жаль было только времени и денег, которые придется потратить на этих упырей… Снова вернувшись в спальню, с пистолетом в одной руке и с видеокассетой — в другой, Мазур еще раз выглянул в окно — как раз вовремя, чтобы увидеть, как курьер садится за руль своего пикапа. Пестро изукрашенный почтовый «рапид» укатил, осторожно ощупывая дорогу бледными лучами фар. Мазур опустил занавеску, бросил на стол пистолет и, включив торшер, осмотрел кассету. Она была самая обыкновенная, разве что с укороченной лентой — сквозь прозрачное окошечко на лицевой стороне корпуса было видно, что на ролике ее совсем немного. Невозможно было даже предположить, кому взбрело в голову прибегнуть к недешевым услугам экспресс-почты, чтобы доставить эту штуковину Мазуру прямо посреди ночи. Что это — шутка, дурацкий розыгрыш сослуживцев? Попытка шантажа? Да нет, какой там, к дьяволу, шантаж! Олег Федотович — не олигарх, не прокурор какой-нибудь, чтоб его шантажировать. Да и чем, собственно, его можно шантажировать? Ну, предположим, заснять на пленку, как он кувыркается с какой-нибудь телкой, — не проблема. Ну и что? Жены у него нет, Жуковицкому плевать, с кем спит его главный телохранитель, да и секс Олег Федотович всегда практиковал исключительно традиционный… Впрочем, одно предположение, и притом довольно правдоподобное, у Мазура имелось. Правда, оно было такого сорта, что Олег Федотович ощутил легкий холодок где-то в области солнечного сплетения. Он часто повторял, особенно своим подчиненным, что ничего не боятся только круглые дураки, и что страх — такое же естественное чувство, как, скажем, голод или похоть. Инстинкт размножения не дает человечеству вымереть, голод не позволяет загнуться от бескормицы, утащив за собой тысячи, а может быть, и миллионы своих нерожденных потомков, и точно такую же роль играет страх. Он вроде таблички «Не влезай — убьет!», повешенной на двери трансформаторной будки. Но сам Мазур испытывал страх редко — не потому, что был дураком или не дорожил собственной жизнью, а потому, что давным-давно научился давить это чувство в зародыше, в самый момент его появления, и так в этом преуспел, что переставал бояться раньше, чем успевал осознать свой страх. Однако сейчас ледяная змея заползла в его сердце. Олег Федотович был уже почти уверен, что знает содержание видеозаписи так же хорошо, как если бы успел внимательно ее просмотреть. Он помнил, как расстрелял видеокамеру в коридоре, — единственную, которую ему удалось обнаружить. Библиотекарь утверждал, что в хранилище камер нет. Но покойничек, земля ему битым стеклом, был человек непростой, крученый, как подача чемпиона мира по большому теннису. Мог он солгать? Да запросто! Потом улучил бы момент, прихватил кассету и назначил бы за нее дополнительную цену. А поскольку сам Библиотекарь по известной причине этого сделать не смог, это сделал за него кто-то другой. И этот кто-то, судя по оперативности, с которой он разыскал Олега Федотовича, был очень, очень опасен… Чтобы прекратить эту пытку неизвестностью, Мазур втолкнул кассету в приемную щель видеомагнитофона и включил телевизор. На экране возникло изображение: знакомое квадратное окошко в стене, груда макулатуры, старый поганец в меховой безрукавке… Потом из окошка головой вперед вывалился труп в пятнистом камуфляже, и началось увеселение. Мазур досмотрел это кино до конца, старательно подсчитав, сколько раз на экране появился он сам — крупным планом и во всей своей красе. Четыре раза. И это притом, что хватило бы и одного… Выключив телевизор, Олег Федотович почувствовал себя абсолютно беззащитным. Было совершенно очевидно, что неизвестный противник решил поиграть с ним в кошки-мышки. Он мог прикончить Мазура в любую секунду, и то, что начальник охраны до сих пор оставался в живых, значило только, что в плане противника ему отведена какая-то немаловажная роль. Он сходил в прихожую и отыскал разорванный конверт. Никакой записки там не было, и запись на пленке также не содержала ничего похожего на инструкцию или хотя бы ультиматум. Противник предлагал Мазуру самостоятельно понять, что от него требуется, и принять решение. Олег Федотович скрипнул зубами. Противника надлежало переиграть, от этого сейчас зависела его жизнь. Но как играть, не видя не только карт противника, но даже и своих собственных? Да что там карты!.. Ведь неизвестно даже, что это, собственно, за игра, в которой тебя вынуждают принять участие. Ты сядешь в карты играть, а это окажется домино, а то и вовсе какой-нибудь боулинг, в котором тебе, дураку, отведена незавидная роль кегли… Первым делом следовало прояснить ситуацию. За Жуковицкого пока волноваться, пожалуй, не стоило — он находился под надежной охраной, и, если что, из его резиденции Мазуру бы непременно позвонили. Там этих бездельников столько, что хоть один из них наверняка успел бы это сделать, даже если бы дом штурмовало войсковое подразделение с артиллерией, танками и поддержкой с воздуха. Значит, с Аликом пока все в порядке. Теперь так. Из-за чего сыр-бор? Из-за стопки старых бумажек, добытых Олегом Мазуром в местечке, которого как бы и на свете-то нет. Именно они, судя по всему, являются главным призом в этой игре, и от данного факта следует отталкиваться, планируя дальнейшие действия. А бумажки где? Правильно, у Юргена. Значит…