Олег Федотович закурил и, дымя зажатой в уголке рта сигаретой, набрал номер мобильного телефона охранника, который возглавлял группу наружного наблюдения за домом астролога. Номер не отвечал. Мазур выругался, раздавил сигарету прямо об крышку стола, сейчас же закурил новую и, припомнив, кого из своих бойцов назначил на дежурство в квартире Юргена, позвонил ему. Этот номер тоже не отвечал, как и домашний телефон Эрнста Карловича. Мазур поставил аппарат на автодозвон и бросился одеваться. Нужно было срочно мчаться туда. И это, между прочим, тоже была проблема. Как ехать? Одному, на своей машине? А если она уже заминирована? А если по дороге его ждет засада? Как угадать, каких именно действий ждет от него противник, где и какая подстроена ловушка? А в том, что она подстроена, можно не сомневаться… Впрочем, в таких ситуациях Олег Федотович чувствовал себя как рыба в воде. Первая растерянность уже прошла, и он начал действовать так, как привык — стремительно, расчетливо и осторожно. Через каких-нибудь пять минут вся служба безопасности Жуковицкого была поднята на ноги. Караулы были удвоены, бдительность усилена, а из расположенного в здании головного офиса гаража выехали две машины с вооруженными охранниками. Одна из них направилась прямиком на дом к Юргену, но по дороге с ней приключилась странная история: на пустом шоссе она врезалась в неожиданно вывернувшийся из бокового проезда мусоровоз. По счастливой случайности никто не погиб, хотя двоих охранников пришлось госпитализировать с переломами и ушибами различной степени тяжести. Послуживший причиной аварии мусоровоз с места происшествия скрылся. Немного позднее выяснилось, что он был угнан в ту же ночь прямо со стоянки спецавтопредприятия. Его обнаружили недалеко от места аварии; угонщика, естественно, давно и след простыл, в кабине густо воняло алкогольным перегаром, а на сиденье справа от водителя валялась пустая бутылка из-под дешевого плодово-ягодного вина. Вторая машина заехала за Мазуром к нему домой, после чего также направилась к дому Юргена. Она добралась до места без приключений. Припаркованный перед подъездом автомобиль группы наружного наблюдения стоял на месте; его экипаж находился в салоне и, как сразу же удалось установить, мирно спал под воздействием какого-то наркотика, введенного весьма простым и действенным способом. Эти олухи царя небесного курили на боевом посту и, чтобы не задохнуться, опустили оконное стекло, в результате чего некто, оказавшийся достаточно ловким в обращении с пневматическим ружьем, всадил в каждого из них по дротику со снотворным. Олег Федотович подержал один из этих дротиков в руках и убедился, что неизвестный противник, прибегнув к столь экзотическому способу нейтрализации охраны, даже не понес особенных материальных затрат: дротики были стандартные, российского производства — из тех, которые в последнее время широко используются собачниками для отлова бродячих животных. И Мазур нисколько не удивился, когда, поднявшись в лифте на двадцать шестой этаж, обнаружил прямо на лестничной площадке взлохмаченного и совершенно потерянного Юргена. Глава 16 Иван Яковлевич с трубным звуком продул мундштук «Герцеговины Флор», прикурил, а затем провел ладонью по своей гладкой, сверкающей лысине. Это был странный жест; обычно так приглаживают растрепавшиеся волосы. — Чудеса, — сказал он. — Как тебе это удалось? Глеб пожал плечами. — Довольно легко, — сказал он. Ефим Моисеевич на миг поднял глаза и бросил на Сиверова быстрый, внимательный взгляд поверх сдвинутых на кончик носа очков. Пальцы его при этом продолжали бережно перебирать и оглаживать страницы рукописи; так человек, встретив кого-то очень родного и близкого после разлуки, которая обещала стать вечной, дотрагивается до его лица, словно не веря собственным глазам. — А главное, быстро, — с легкой подначкой добавил Корнев. — Я почему-то решил, что именно это от меня и требуется, — заявил Глеб. Это был довольно острый момент. На самом-то деле с той минуты, как он отобрал папку с полным текстом «Центурий» и дневник придворного астролога Бюргермайера у другого «придворного» астролога, Юргена, прошло уже больше суток. Сиверов провел это время с пользой для дела, но его нынешним коллегам было вовсе не обязательно об этом знать. — Двое суток, — не отставал от него Иван Яковлевич. — Даже меньше. За это время ты узнал, чья это работа, нашел, где прячут документы, разработал план и провел операцию. Самостоятельно. Как говорится, без ансамбля. Сам, бля. Один, бля. Да ты просто клад! Слушай, мне всю жизнь, с самого детства, было интересно, где находится Атлантида. Может, смотаешься на денек, узнаешь? Для меня, по дружбе, а? «Не отвяжется, — понял Глеб. — Да на его месте я бы и сам ни за что не отвязался. Придется колоться, а пока нельзя. Надо как-то выкручиваться, Глеб Петрович. Надо, потому что это еще не конец…» — У меня такое впечатление, что вы чем-то очень недовольны, — сказал он. Генерал тяжело, протяжно вздохнул и снова потер ладонью лысину. Будучи водруженным на хлипкий казенный стул, явно знававший лучшие времена, его кубическое тело казалось особенно громоздким, плотным и тяжелым. На легкой летней рубашке с короткими рукавами медленно подсыхали влажные пятна пота — наверху опять стояла несусветная жара, и Ивану Яковлевичу с его телосложением в такую погоду приходилось нелегко. — Не то чтобы недоволен, — медленно, словно прямо на ходу подбирая слова, произнес Корнев. — Даже наоборот. О таком работнике, как ты, можно только мечтать. Одно слово — волшебник! М-да… Только я, знаешь ли, в волшебство не верю — специальность не та, сынок, чтоб на добрую фею надеяться. — Что-то я вас не совсем понимаю, — солгал Глеб. Он поймал себя на том, что невинно таращит глаза, и усмехнулся про себя: похоже, работа в этом месте и с этими людьми здорово способствовала развитию актерских способностей. Вот только в данном случае сценические ухищрения Сиверова пропали втуне: его невинно округленные глаза все равно были скрыты от публики темными очками. — Сомневаюсь, — не клюнул на его вранье Иван Яковлевич. — Но, если хочешь, скажу прямо. То, с какой волшебной скоростью ты вернул документы, поневоле наводит на мысль, что тебе не надо было за ними далеко ходить. Ну, вроде, сбегал домой и принес. Ефим Моисеевич оторвал взгляд от дневника Бюргермайера, поднял голову и пристально уставился на генерала. — Что? — немного агрессивно осведомился тот, устав играть со стариком в гляделки. — У мальчика железное алиби, — сообщил Ефим Моисеевич и снова склонил голову над дневником, обратив к начальству обрамленную седыми кудряшками коричневую плешь. Иван Яковлевич немного посверлил эту плешь взглядом, словно надеясь проделать в ней отверстие и добраться до мозга, нисколько в этом не преуспел и снова повернулся к Глебу. — В том-то и дело, — глубоко затягиваясь папиросой и щурясь от дыма, сказал он. — В том-то и дело, что алиби. Да еще, понимаешь, и железное… Сиверов покосился на лежавший поверх бумаг пистолет Ефима Моисеевича. Дело было плохо, и эта жутковатая штуковина, конечно же, оказалась тут неслучайно. Вообще, такой оборот событий было легко предвидеть; по правде говоря, другого варианта просто не существовало. Глеб это знал, но в силу некоторых обстоятельств уклониться от визита в хранилище или хотя бы отложить его он не мог. — Дело не в алиби, — сказал он, — а в обычной целесообразности. Какой смысл воровать что-то, чтобы тут же и вернуть? Ефим Моисеевич в ответ на эту реплику лишь криво усмехнулся, продолжая бережно листать дневник придворного астролога, а Корнев укоризненно покачал головой. — Во-первых, не тут же, — сказал он, — а почти через двое суток. А за это время всю эту писанину можно скопировать десятком способов. Даже переписать от руки — не все, конечно, а только самое основное. Так что целесообразность налицо. «Дрянь дело, — подумал Глеб. — Совсем паршиво. Пожалуй, Федор Филиппович был прав, зря я все это затеял». Генерал потушил в пепельнице папиросу. — Так что, сынок, — продолжал он задушевным, доверительным тоном, — сам понимаешь, снять с тебя подозрение я не могу. Ну, не могу! А специфика нашего заведения, как тебе известно, диктует определенные правила. И одно из них таково: подозрение, даже малейшая тень, является достаточным основанием для… Ну, ты понимаешь. Он начал заводить руку за спину. Глеб был к этому готов, и огромный пистолет Ефима Моисеевича будто сам по себе очутился у него в руке. Сиверов передернул ствол и навел пистолет на Ивана Яковлевича. — Что это ты, сынок? — удивился тот. Старик при этом даже не поднял головы — он по-прежнему перелистывал то дневник Бюргермайера, то содержимое папки с надписью «Дело», словно проверяя, все ли на месте. — Прошу прощения, — медленным, плавным движением поднимаясь из-за стола, сказал Глеб, — но умирать я сегодня не планировал. И валять дурака я тоже не расположен, — добавил он, заметив, что Иван Яковлевич по-прежнему держит правую руку за спиной. — И тем не менее валяешь, — заметил Корнев. — Да еще какого! — Пистолет не заряжен, — не поднимая головы, произнес Ефим Моисеевич таким тоном, каким сообщают, что небо хмурится и что после обеда, возможно, пойдет дождик. Глебу очень не хотелось в это верить, но он был достаточно опытен, чтобы по весу пистолета определить, что старик не лжет. Правда, оружием этой системы он еще ни разу не пользовался, и сравнивать его вес ему было не с чем. Чтобы окончательно во всем убедиться, Сиверов хотел было пальнуть в стену над головой Ивана Яковлевича, но решил, что и без того сделал уже достаточно ненужных телодвижений и мелодраматических жестов. Поэтому он просто еще раз передернул ствол и ничуть не удивился, когда из затвора ничего не выпало. Генерал нарочито замедленным жестом кинематографического злодея, только что осознавшего, что главный положительный герой целиком, со всеми потрохами, находится в его власти, потянул из-за спины правую руку. В его мясистом кулаке оказался зажат мятый носовой платок, которым Иван Яковлевич без видимой необходимости вытер сначала лысину, потом лоб, затем щеки и, наконец, шею. — Я хотел сказать, — спокойно, без тени насмешки, произнес он, — что с учетом специфики нашей работы даже тень подозрения является достаточным основанием для расследования. Глеб с отвращением бросил пистолет на стол и уселся, чувствуя себя полным идиотом. Это было очень неприятное чувство. — Если бы мне удалось нащупать в твоей трудовой биографии хоть одну точку пересечения с твоим предшественником, — все так же спокойно продолжал Корнев, — схватиться за пистолет ты бы не успел. Я бы просто не стал с тобой разговаривать, а отдал бы приказ охране, и тебя превратили бы в решето прямо там, возле лифта. Впрочем, если бы ты был знаком с прежним Библиотекарем и действовал с ним заодно, то вряд ли явился сюда. — А что, — радуясь тому, что собеседник не видит сквозь темные стекла его глаз, спросил Глеб, — вам многое известно о моей трудовой биографии? — Да практически ничего, — лениво и благодушно ответил Иван Яковлевич. — Поэтому я и говорю, что ничего не знаю о точках вашего соприкосновения. Но если узнаю… В общем, даже не пытайся убежать. Ни одно живое существо на этой планете не бегает достаточно быстро для того, чтобы убежать от пули. — Браво, — сказал Ефим Моисеевич. — Это хорошо сказано! Сами придумали или прочли где-нибудь? Он наконец-то оставил в покое свои драгоценные раритеты, завязал тесемки папки и положил поверх нее дневник Бюргермайера. — Надо будет поместить их как-нибудь подальше друг от друга, — задумчиво произнес он, поглаживая кончиками пальцев растрескавшуюся, пересохшую и покоробленную кожаную обложку дневника. — Чтобы, если что, было труднее найти. — Что значит — «если что»? — возмутился Иван Яковлевич. — Тебе одного раза мало? — Мне достаточно, — кротко ответил старик. — Ну что, заварим чайку? — Да ну тебя к черту с твоим чайком, — отмахнулся Иван Яковлевич. — Некогда мне тут с вами чаи гонять. Какой может быть чаек, когда у меня дел выше крыши? Мне еще столько сегодня надо успеть! — Например, выяснить подробности моей трудовой биографии, — невинным тоном подсказал Глеб, который до сих пор чувствовал себя не в своей тарелке и ощущал настоятельную потребность отыграть очко-другое. — Да, — с вызовом подтвердил Корнев, — например. Я бы сказал, в том числе. — И вы думаете, это будет легко сделать? — Нет, — обращаясь к старику, сказал Иван Яковлевич, — это не Библиотекарь, это просто подарок. Дар божий! Сначала он пугает меня пистолетом, потом сомневается в моей профессиональной пригодности… Впрочем, что я несу! — Вот именно, — негромко сказал Ефим Моисеевич. — Нет, что я такое несу, а?! Как будто тыкать в меня пистолетом, который битый час лежал прямо у меня под носом, и сомневаться в моей профессиональной пригодности — не одно и то же! — А рассчитывать вот так, запросто, пойти и выяснить подробности моей биографии — не то же самое? — осведомился Глеб. — За словом в карман не лезет, — по-прежнему адресуясь к старику, констатировал генерал. — Моя бабка про таких говорила: в рот колом не попадешь. — Фи! — брезгливо произнес Ефим Моисеевич. — Да, представь себе, именно так она и говорила! Моя бабка была простая русская крестьянка, в иешивах не обучалась… — Фи, — повторил старик. — Нашли, чем гордиться. Я тоже не обучался в иешиве, и что с того? И потом, воображаю себе эту милую картину: простая, как вы выразились, русская крестьянка, изучающая талмуд в иешиве! — Все! — прекратил эту пикировку Корнев и решительно поднялся из-за стола. — Мне пора. Ты, сынок, останешься здесь — так сказать, под домашним арестом. До тех пор, пока я не выясню… э, гм… ну, словом, подробности твоей биографии.