— С чего это нашему хламу вздумалось гореть? — спросил Сиверов. — Мало ли что. Короткое замыкание, одна искра — и готово. Здесь же все сухое, как порох… — Ефим Моисеевич закашлялся. — Что мы стоим, как две еврейские невесты у витрины с искусственными членами? — просипел он, мучительно перхая и колотя себя по впалой груди костлявым кулачком. — Надо уносить ноги, молодой человек! Пропади оно все пропадом! Как ни дороги мне эти бумаги, а жизнь таки дороже. — Да откуда там короткое замыкание? — заупрямился Глеб. — Там же ни одного провода, ни единой розетки! — Откуда я знаю?! — окончательно взбеленившись, визгливо крикнул старик. — Может быть, это я, старый дурак, неосторожно бросил окурок. Я готов за это ответить, все равно отвечать придется за все, и не вам, а мне, но потом, наверху! Лучше уж пуля, чем сгореть заживо! Дым из коридора повалил гуще, стало трудно дышать. Нужно было и впрямь уносить ноги, но Глеба что-то держало, и это была не припрятанная под кожухом генератора папка. Окурок, по рассеянности брошенный Ефимом Моисеевичем прямо в груду столь милых его сердцу архивных документов, был вещью еще более невообразимой, чем короткое замыкание в помещении, где отсутствует наружная электропроводка. Кроме того, даже будучи сухими, как порох, бумаги в туго набитых, перетянутых веревками, спрессованных в почти монолитные стопки папках горят очень неохотно. Попробуйте-ка поджечь закрытую книгу! А стопку книг? Да такая стопка разгорится далеко не сразу, даже будучи брошенной в костер! А тут за какую-нибудь пару-тройку минут, изволите ли видеть, из случайной искры не только возгорелся пламень, но и образовалось какое-то «чертово пекло»! Глеб сосредоточился на своих обонятельных ощущениях и понял, что не ошибся: да, действительно, сквозь удушливую вонь горящей бумаги пробивался слабеющий с каждой секундой летучий аромат бензина. Это был уже не запах, а только тень запаха, однако Глеб знал, что он ему не чудится. Окончательное понимание пришло к нему, когда он увидел под мышкой у Ефима Моисеевича предмет, обернутый черным полиэтиленовым пакетом. — Надо уходить, — неожиданно спокойным голосом повторил старик. — А это, — Глеб, не трогаясь с места, кивнул на пакет, — самое дорогое? На память? — Что вы, как можно! Просто личные вещи. А вы ничего не хотите прихватить с собой? — Нет, — ответил Сиверов, покосившись на устье коридора, теперь похожее на жерло огромного дымохода. — Пойдемте, Ефим Моисеевич. Уходить придется через библиотеку. Старик медлил, как будто это не он только что рвался вон из хранилища, как пудель на прогулку. — Неужели здесь не осталось ничего, чем бы вы дорожили? — Да нет же! — имитируя легкое раздражение, огрызнулся Глеб. — Пойдемте уже, не то как раз превратимся в шашлык! — А я думаю, что вы здесь кое-что забыли, — медленно проговорил Ефим Моисеевич. — И еще я думаю, что вам придется эту вещь забрать. — Старый осел, — чуть ли не с нежностью сказал Сиверов, глядя в широкое дуло наведенного ему в лоб пистолета. — Вы сильно поторопились с этим поджогом, Ефим Моисеевич. То, что вам нужно, лежит под кожухом генератора. Ступайте и возьмите, если вам неймется, а я туда ни за какие коврижки не полезу. — Полезешь, щенок, — уже совсем другим, жестким, прямо-таки железным голосом пообещал старик, и его большой палец уверенно взвел курок. — Еще как полезешь! Как миленький! И принесешь в зубах то, что украл. — Даже не подумаю, — лениво сообщил Глеб. — Какой мне резон? Все равно подыхать, так зачем напоследок еще и из шкуры лезть? — Ну и подыхай, шлимазл, — сказал Ефим Моисеевич и нажал на спуск. Несмотря на возраст, реакция у него оказалась отменная, и, когда вместо выстрела раздался только сухой пистонный щелчок, старик белкой, по-молодому отскочил метра на два в сторону и чуть ли не на лету передернул ствол. Обернутая полиэтиленом тяжелая папка при этом выскользнула у него из-под мышки и шлепнулась на пол. Ефим Моисеевич вторично спустил курок едва ли не одновременно с этим шлепком, но выстрела снова не получилось. — Цемент плохо воспламеняется, — сочувственно сказал ему Глеб. — Что?! — Я говорю, в патронах у вас не порох, а цемент. Я нашел в кладовке целый мешок. Черт знает, сколько лет он там простоял, прежде чем сгодился для хорошего дела. Сначала я думал просто вынуть патроны, но вы же проверяете обойму каждый раз, как возвращаетесь сюда! В общем, пришлось повозиться. Даже и не пытайтесь, — добавил он, увидев, как рука старика снова оттягивает на себя ствол пистолета. — Только время зря теряете, а его у вас и так немного. Интересно, что вы скажете Жуковицкому, если бумаги сгорят? Ефим Моисеевич все-таки щелкнул курком. — Что теперь? — давясь густеющим дымом, поинтересовался Сиверов. — Бокс, дзюдо? — Чтоб ты сдох, глупый гой! — взвизгнул старик и, швырнув в Глеба пистолетом, нырнул в коридор, где из непроглядно густого дыма уже доносились гул и потрескивание набирающего силу огня. — Только после вас, — вежливо ответил Сиверов, но Ефим Моисеевич его уже не услышал. Прикрыв рот и нос рубашкой, щуря слезящиеся от дыма глаза, Глеб подошел к открытым воротам. В дыму ничего не было видно, кроме пляшущих оранжевых отсветов. Потом послышался металлический грохот, свидетельствовавший о том, что старику удалось добраться до цели и даже снять с генератора кожух. Сиверов завел руку за спину и вынул из-за пояса пистолет. Это было неспортивно, но выпускать отсюда старого упыря, да еще и с бумагами, которые были так нужны Жуковицкому, он не собирался. В конце концов, Ефим Моисеевич сам сказал, что лучше погибнуть от пули, чем сгореть заживо… Желанию старика не суждено было осуществиться. В сплошном дыму ничего нельзя было разглядеть, и вдруг в этой серой клубящейся мути справа, как раз там, где генераторный отсек, возник четкий оранжевый прямоугольник дверного проема. В следующее мгновение раздалось громоподобное фырканье, оранжевый свет стал нестерпимо ярким, и из дверного проема толчком выбросилось всепожирающее пламя. Глеба отбросило назад, на тугие связки картонных папок, но он успел заметить, как огненная волна вместе с какими-то горящими клочьями вынесла в коридор и ударила о противоположную стену темную, объятую пламенем фигуру. Потом огонь выплеснулся из коридора в хранилище и начал стремительно распространяться по закоулкам бумажного лабиринта. * * * Машина, скромный зеленый «ситроен», стояла на почти пустой привокзальной площади возле стоянки такси, где, скучая в ожидании случайного седока, играли в карты в освещенном салоне одной из машин четверо горластых таксистов. Их азартные выкрики далеко разносились в тишине короткой летней ночи, по временам перекрывая даже слышавшиеся со стороны сортировочной станции лязг буферов и гудки маневровых тепловозов. За рулем «ситроена» сидела Лера и, опустив стекло слева от себя, задумчиво курила. Забившийся в дальний угол заднего сиденья Юрген видел ее освещенную уличным фонарем правую щеку, редкие взмахи пушистых ресниц и аккуратный, коротко, почти по-мужски, подстриженный затылок. Еще он видел дым от ее сигареты, который, лениво свиваясь в кольца, красиво подсвеченные ртутной лампой, уходил в темное ночное небо, да янтарное мерцание приборной панели — похоже, Лера забыла выключить фары, но Эрнст Карлович боялся указать ей на эту оплошность. Еще он боялся закурить, хотя очень хотелось; вообще, Юрген опасался лишний раз привлечь к себе внимание, поскольку не знал, что из этого выйдет. Лера, Валерия Алексеевна, относилась к той категории женщин, перед которыми астролог всегда робел. А теперь, учитывая обстоятельства, он уже попросту трусил. Какие обстоятельства? Да очень простые. Он спрятался, не желая более иметь ничего общего с господином Жуковицким, а его нашли. Причем с такой легкостью, словно он был малышом, затеявшим игру в прятки с родителями и схоронившимся в самом укромном, по его мнению, местечке квартиры — в бельевом шкафу. Родителям наскучило бродить по всему дому, однообразно восклицая: «А где же наш Эдичка? Куда же он подевался? Эдик, ау!», — или у них вдруг возникло какое-то неотложное дело, и они, открыв шкаф, с деланным изумлением всплеснули руками: «Да вот же он! Попался, озорник! А мы-то думали, что никогда тебя не найдем…» Это во-первых. Во-вторых, нашла его почему-то не служба безопасности Альберта Витальевича и даже не милиция, а Лера — любовница, содержанка, любимая игрушка всесильного Алика… Нашла и чуть ли не за шиворот втащила в эту машину, сквозь зубы посоветовав не дергаться и так же, сквозь зубы, пообещав, что все будет хорошо. В-третьих, в то, что все будет хорошо, он не слишком поверил. Иначе зачем нужно было запирать центральный замок, лишая его возможности самостоятельно выбраться из машины? Дать бы ей по затылку, с тоской подумал Юрген. Пока очухается, я уже буду далеко… Однако он сомневался, что такая отчаянная выходка даст положительный результат. Драчун из него был, как из бутылки молоток, и вряд ли, ударив Леру через спинку сиденья кулаком по голове (больше-то у него ничего не было), он мог вывести ее из строя хотя бы на минуту. А у Валерии Алексеевны при себе имелся пистолет. Юрген видел его собственными глазами, когда она что-то искала у себя в сумочке. Но сам по себе пистолет был не так уж страшен — астролог в последнее время насмотрелся на эти штуковины до тошноты. Страшнее была недвусмысленная готовность воспользоваться оружием, сквозившая в каждом слове, в каждом жесте, в каждом движении бровей Валерии Алексеевны. Юргену было тоскливо. Он вспоминал счастливые и беззаботные времена, которые в ту пору казались ему нищими и скучными. Лера тогда была одной из его постоянных и самых щедрых клиенток. Именно она помогла ему выбрать псевдоним, забраковав с десяток других, менее звучных или, наоборот, чересчур кричащих; это она свела его с Жуковицким, убедив этого нувориша, что ему просто необходим личный астролог. Новоиспеченный Эрнст Карлович тогда тайно перед ней благоговел и никогда, ни при каких обстоятельствах даже помыслить не мог, что однажды наступит вот эта ночь и хрупкая, женственная Лера станет пугать его пистолетом. Женщина вдруг обернулась. — Не беспокойтесь, — сказала она с улыбкой, — все будет хорошо. Вы нам очень нужны, и я ни за что не дам вас в обиду. Никому. Все будет хорошо, верьте мне. Ее улыбка вдруг показалась Юргену странно знакомой, и от этого произнесенные Лерой слова утешения возымели обратный эффект — он разволновался еще больше. Было в этой ее улыбке — в общем-то, как всегда, милой, теплой и очень обаятельной, — что-то такое, от чего астрологу стало еще неуютнее, чем прежде, и он окончательно уверился в том, что ничего хорошего ему ждать не приходится. Отвернувшись от него, Лера потушила в пепельнице окурок и сейчас же закурила снова. Юрген заметил, что при этом она бросила быстрый взгляд на наручные часики. С того момента, как тяжелые армейские грузовики прокатились мимо них по улице и скрылись в темноте за углом какого-то казенного здания, похожего на дворец культуры, прошло уже около двадцати минут. Эрнст Карлович полагал, что это слишком долго, и Лера, судя по тому, как нервно она затягивалась сигаретным дымом, придерживалась на этот счет точно такого же мнения. «Если дело у них не выгорит, — подумал Юрген с тоской, — она меня точно прикончит. Зачем я ей нужен без Жуковицкого и этих проклятых бумаг?» Ему очень некстати вспомнилось, что с того самого дня, как он заключил устную договоренность с Альбертом Витальевичем и начал получать у него зарплату, Валерия Алексеевна ни разу не поинтересовалась своим астрологическим прогнозом. Хотя раньше, между прочим, шагу не могла ступить без астрологии и прибегала к Юргену за советом по любому, даже самому ничтожному поводу. Обдумать эту новую странность (которая была не такой уж новой, а просто оставалась незамеченной им на протяжении добрых двух лет) помешал неожиданно раздавшийся осторожный стук в боковое окно. Вздрогнув, астролог обернулся, и сердце у него упало: снаружи, освещенный ярким уличным фонарем, стоял человек в пятнистом камуфлированном комбинезоне, в закрывающей лицо трикотажной шапочке, с пистолетной кобурой на поясе и с автоматом на правом плече. Юрген инстинктивно вжался в угол, уверенный, что это пришли за ним, чтобы арестовать и предъявить ему обвинение в убийстве Мазура. Там, в комнате, где погиб начальник охраны, осталось видимо-невидимо отпечатков его пальцев, а сказочка про какого-то старичка с кошелкой и пистолетом вряд ли будет хоть кем-то воспринята всерьез… Лера, однако, отреагировала на появление вооруженного незнакомца иначе. Она прерывисто вздохнула, и по раздавшемуся характерному щелчку Юрген понял, что центральный замок разблокирован. Валерия Алексеевна оказалась снаружи едва ли не раньше, чем Эрнст Карлович это осознал, а в следующее мгновение уже повисла у военного на шее. Не зная, как все это понимать, но не желая упускать случай хоть немного размять затекшие ноги, астролог нерешительно полез из машины. Спецназовец между тем довольно бесцеремонно оттолкнул Леру, которая ни капельки не оскорбилась, и первым делом, распахнув заднюю дверь, бросил автомат на заднее сиденье. — Господи! — ужаснулась Лера. — Ты зачем приволок эту железку? — А что я должен был с ней сделать? — знакомым голосом раздраженно огрызнулся спецназовец. — Бросить кому-нибудь под ноги, повернуться и уйти? Слава богу, что удалось выбраться. Там такой ад кромешный, ты себе не представляешь. Он содрал с головы трикотажную маску и оказался Жуковицким — взъерошенным, потным, очень злым, но именно Жуковицким, а не кем-то другим. — А, и ты тут, — с непонятной, но явно неприветливой интонацией протянул он, увидев Юргена. — Надо же. А я-то думал, тебя по всему свету искать придется… Он начал расстегивать широкий кожаный ремень с явным намерением прямо тут, на привокзальной площади, содрать с себя пятнистый маскировочный балахон. Паленой бумагой от него разило так, что это чувствовалось даже на открытом воздухе. — Погоди, — настороженно произнесла Лера. — Все прошло удачно? Бумаги при тебе? В ответ послышалась невнятная брань. — Не понимаю, — женщина хмурила тонкие брови. — Что случилось? Жуковицкий, который уже успел спустить комбинезон до пояса, резко обернулся к ней всем телом. Под комбинезоном на нем была надета насквозь пропотевшая спортивная майка с какой-то эмблемой на левой стороне груди, чуть повыше сердца. — Кинули меня опять, вот что случилось! — прорычал он. — Как последнего лоха! Ну, ничего, я эту старую сволочь из-под земли достану. Он думает, со мной можно бесконечно шутки шутить? Я ему покажу шутки! Тварь носатая, пархатый жидяра! Юргена укололо предчувствие какого-то крайне неприятного открытия. — Этого не может быть, — с непонятным спокойствием произнесла Лера. — Ты просто что-то напутал. — Я напутал? Я?! Там все горит, как в чертовом пекле. Два человека обгорели, а если б не успели оттащить, сгорели бы к чертовой матери заживо… Я напутал! Этот старый еврейский мудак просто решил от меня избавиться, а заодно замести следы! — Этого не может быть, — все так же спокойно повторила Лера. — Потому что это не имеет смысла. Можешь мне поверить, никакой ловушки не было. Просто возникли какие-то непредвиденные обстоятельства. — Например, пожар в подвале, доверху набитом бумагой, — саркастически подсказал Жуковицкий. — Короче, поехали отсюда, делать тут больше нечего. Если он меня не кинул, значит, сгорел к чертовой матери. Туда ему, старому пердуну, и дорога. За что боролся, на то и напоролся — заживо в пекло угодил. Считай, повезло — успеет привыкнуть… — Погоди, — в третий раз повторила Лера. Голос у нее был деревянный, на губах блуждала растерянная улыбка, и Юрген вдруг понял, почему ее улыбка сегодня показалась ему такой знакомой, а поняв, похолодел. — Погоди, постой… Пожар? Как пожар? Почему? Что с папой?! — Самый обыкновенный пожар, — прыгая на одной ноге и сдирая со второй штанину комбинезона, проворчал Жуковицкий и вдруг замер в неудобной позе, осознав смысл только что услышанной фразы. — С кем? Ты сказала — с папой?! — Альберт Витальевич! — отчаянно пискнул Юрген. — Осторожнее! У нее пистолет! Я понял, кто она! Она… Лера обернулась к нему плавным и в то же время стремительным движением охотящейся пантеры. Пистолет, никелированный дамский браунинг, вдруг очутился у нее в руке и поверх крыши «ситроена» коротко плюнул в Юргена огнем. Астролог еще падал, левой рукой хватаясь за воздух, а правой зажимая простреленное навылет горло, а Лера уже снова повернулась к Жуковицкому.