— Ах ты, сука, — изумленно, словно не веря себе, произнес Альберт Витальевич и метнулся к ремню с кобурой, который он, как на крючок, повесил на боковое зеркало автомобиля. В тишине ночной привокзальной площади раздался новый выстрел, а за ним, сразу же, еще один. Первая пуля угодила в круглую, как «яблочко» мишени, эмблему на груди спортивной майки, вторая — в лоб, чуть выше и правее переносицы. Когда затылок Альберта Витальевича пришел в соприкосновение с асфальтом, послышался характерный треск, свидетельствовавший о переломе основания черепа, но Жуковицкий этого уже не почувствовал — он был мертв, как кочерга, и без этого перелома. На площадь, разбрасывая во все стороны синие молнии проблескового маячка, на бешеной скорости влетел «уазик» патрульно-постовой службы. Повернув голову, Лера спокойно посмотрела на приближающуюся машину, а потом, медленно подняв на уровень глаз руку с пистолетом, дважды выстрелила в плоское ветровое стекло. Убитый наповал водитель завалился набок, заставив машину опасно вильнуть. Ударившись о высокий бордюр, «уазик» подпрыгнул, оправдывая свое старинное прозвище «козел», остановился и заглох. Его дверцы распахнулись почти одновременно; Лера спокойно, как в тире, поймала на мушку бледное пятно лица, маячившее поверх черного милицейского бронежилета, и спустила курок. Выстрела не последовало — в обойме миниатюрного дамского пистолета кончились патроны. К сожалению, напуганные и обозленные таким радушным приемом менты не успели этого понять, а прогремевшая в ответ длинная автоматная очередь с невероятной, прямо-таки фантастической точностью легла в цель — вся целиком, до последней пули. Глава 22 Федор Филиппович отыскал Глеба на окруженном густыми зарослями ивняка, безлюдном песчаном пляже. Неширокая подмосковная речка тихо несла свои желтоватые воды, мало-помалу подтачивая противоположный берег — невысокий, обрывистый, весь усеянный круглыми черными отверстиями гнезд. Стрижи черными молниями носились над водой, сокращая популяцию насекомых; в мелкой, прогретой солнцем воде у самого берега пугливыми стайками толклись мальки. Было жарко, и, ступив на желтый песок пляжа, генерал сразу же снял пиджак. Федор Филиппович огляделся, ища, куда бы его повесить, но кругом были только тонкие ивовые прутья, и генерал двинулся вперед, неся пиджак в руке и утопая туфлями в горячем, смешанном с сухими ивовыми листками песке. Сиверов лежал на животе, подстелив под себя полотенце, и что-то читал. На песке перед ним белела открытая папка, полная каких-то густо исписанных листков; сбоку, поверх аккуратно сложенной одежды, виднелись пачка сигарет и зажигалка. На уже успевшей подрумяниться гладкой коже правого плеча розовел след недавнего ожога. Глеб казался с головой погруженным в чтение, но, когда тень Федора Филипповича упала на его голые ноги, он, не оборачиваясь, сказал: — «Дезерт Игл». — Что? — не понял Потапчук. — «Орел пустыни». Так назывался этот его чертов пистолет. Генерал снова поискал, куда бы пристроить пиджак, и, по-прежнему не найдя ничего подходящего, бережно опустил его на песок. — Раздевайтесь, Федор Филиппович, — повернувшись на бок и подперев голову рукой, предложил Сиверов. — Погодка какая — загляденье! Искупаемся? — Делать мне больше нечего, — проворчал генерал, но тут же, не устояв перед искушением, потащил с шеи опостылевший галстук. — Я не купаться сюда приехал, — продолжал он, заталкивая галстук в карман брюк и расстегивая пуговицы на рубашке. — И вообще, неужели для разговора не нашлось другого места? — Большинство других мест расположено под крышей, — сообщил Глеб. — А я, честно говоря, чертовски соскучился по свежему воздуху. Да и вам, товарищ генерал, он тоже не повредит. Федор Филиппович снова огляделся. Вокруг стояла тишина, нарушаемая только писком стрижей, чуть слышным плеском воды у противоположного крутого берега да долетающим со стороны заливного луга несмолкающим стрекотанием кузнечиков. Покосившись на едва поблескивающий сквозь густую завесу серебристых и бледно-зеленых ивовых листьев черный лаковый борт генеральского «мерседеса», Потапчук решительно потащил с плеч рубашку. — Что почитываешь? — поинтересовался он, расстегивая брючный ремень. — Это, случаем, не?.. — Ну что вы! — откликнулся Сиверов. — Ни в коем разе. Признаться, Нострадамусом я уже сыт по горло и даже выше. Слуга покорный! Кроме того, я ни черта не смыслю во французском, да и папка, между нами, сгорела. — А это? — Просто не смог удержаться, — признался Глеб. — Там, на месте, не дали дочитать, вот я и подумал: возьму с собой, полистаю на досуге. Любопытная вещица! Получается, что в шестьдесят втором году в Вологодской области действительно приземлялись инопланетяне! И, судя по тому, как составлены вот эти бумаги, — он кивнул в сторону раскрытой папки, — это был далеко не первый случай. По крайней мере, тех, кто проводил допросы, этот факт ни капельки не удивил. — Наших обормотов ничем не удивишь, — проворчал Федор Филиппович, вылезая из брюк. — Это, брат, распространенная жизненная позиция: вообще ничему не удивляться. И свидетельствует она, увы, вовсе не о богатом жизненном опыте, как полагают ее носители, а лишь о косности мышления и отсутствии настоящего интереса к жизни. — Чеканная формулировка, — сказал Сиверов. Он снова повернулся на живот, закрыл папку, положил на нее кулаки, а сверху пристроил подбородок. — Как там наш Иван Яковлевич? — А что ему сделается? — ответил Потапчук, осторожно укладываясь на горячий песок. Он немного повозился, доставая из-под живота колкий, похожий на сморщенный стручок перца, свернутый в трубочку, хрупкий ивовый листок. — Как всегда, цветет и пахнет. — Да? — неопределенным тоном переспросил Глеб. — А я думал, у него на меня зуб. — Ну, в какой-то степени… Он считает, что гибели архива можно было избежать, если бы ты своевременно поделился с ним своими подозрениями. — Это выглядело бы довольно странно, — сказал Глеб. — Подозревал-то я его! — Я тоже, — признался Потапчук. — Особенно после того телефонного разговора с Жуковицким, когда собеседник через слово называл нашего господина депутата сынком. — Да, — сказал Глеб, — старичок был непростой. Все предусмотрел, даже возможность прослушивания, и избрал самый простой способ перевести стрелки на собственного начальника. — Пятьдесят лет в органах, — сказал Федор Филиппович. — Это не шутка. Он ведь не все эти годы просидел в подвале, перебирая бумажки, далеко не все. Опыт у него был богатейший, ум, интуиция — дай бог всякому… — Что же это его на старости лет бес попутал? — удивился Глеб. — Я понимаю, всю жизнь сидеть на несметных богатствах и даже пальцем к ним не прикоснуться — это не всякий выдержит. Особенно в последние два десятилетия, когда все кругом только и делали, что хапали все подряд, до чего могли дотянуться. Ну, и продавал бы потихонечку свои архивы! Вот на что, скажите вы мне, такому старикану пятьдесят миллионов? На молоденьких потянуло? По курортам решил прошвырнуться? Так на все это ему хватило бы и одного миллиона. С головой хватило бы, до конца жизни. — Тут все немного сложнее, — задумчиво произнес генерал, глядя на воду. — Я уж не говорю о том, что чужая душа — потемки… Но, во-первых, папочками своими, и не только ими, он таки приторговывал — изредка, очень осторожно… Тут ко мне на днях прибежал твой любимый Иван Яковлевич — весь в пене и аж дымится. Ты, говорит, телевизор смотришь? Полюбуйся, говорит, какой мы привет получили от этого старого поганца! По документальному каналу шло, в дневном эфире… И протягивает мне видеокассету. А на кассете американский научно-популярный фильм — научно-популярный, естественно, в американском понимании данного термина. Посвящен проблеме НЛО. И в этом американском фильме — наша, советская хроника из архива КГБ. Зима, солдатики в шинельках, какой-то дядя в пальто и пыжиковой шапке, про которого эти американские умники так прямо и говорят, что это, скорее всего, сотрудник КГБ, руководящий осмотром места крушения инопланетного летательного аппарата. Ну, там, новые технологии, превосходство в гонке вооружений и тому подобная шелуха времен холодной войны. И, как бы между делом, такое заявление: мол, в годы перестройки нашим специалистам удалось вывезти этот засекреченный фильм на Запад. Специалисты… Слово-то какое подобрали — специалисты! Вывезти им удалось… Можно подумать, коробка с лентой на улице валялась, а они ее подобрали, спасли, пока толпы жаждущих демократии совков это сокровище не растоптали. Сказали бы уж прямо: выкрали. Точнее, купили краденое и протащили через таможню… — Они ведь так и сказали: удалось вывезти, — заметил Глеб. — А насчет краденого — ну, кто ж вам признается? Да и к чему им старое ворошить? Ну, специалисты, ну, вывезли… Согласитесь, с точки зрения массового зрителя на фоне летающих тарелочек все эти нюансы как-то блекнут. — Но Иван-то Яковлевич — не массовый зритель! Как, к слову, и твой покорный слуга. Короче говоря, этот твой Фишман был та еще штучка, и заработать себе немножко мелочи на карманные расходы не забывал никогда. — Да уж, — сказал Глеб. — Выходит, начальника своего, генерала Викулова, он пристрелил вовсе не за то, что тот хотел продать на сторону какие-то архивные документы. Возможно, тут имела место, так сказать, здоровая конкуренция. Но подозреваю, что на самом деле генерал его попросту раскусил и именно за это съел пулю. — Не исключено, — согласился Федор Филиппович. — Но это, Глеб Петрович, уже домыслы, проверке не поддающиеся. Однако я отвлекся. Ты спросил, зачем такому старику пятьдесят миллионов американских рублей. Отвечаю: чтобы обеспечить будущее любимой дочери. Чадолюбие — одна из наиболее ярко выраженных черт еврейского национального характера. Я это без иронии говорю, просто так оно и есть. — У этого упыря была дочь?! — поразился Глеб. — В некотором роде. — То есть как это — в некотором роде? — Жена ушла от него, когда дочери было что-то около года. Сбежала к какому-то летчику, командиру полка. Комполка был со связями, метрику девочке переписали — была Валентина Ефимовна Фишман, а стала, по отчиму, Валерия Алексеевна Орлова. — Ах, Валерия Алексеевна! — Вот-вот. Молодец. Быстро соображаешь. Словом, не знаю, счастливо они жили или нет, но факт, что недолго. Этому Орлову надо было знать, у кого жену уводить. Двух лет не прошло, как он разбился во время тренировочного полета. Свежеиспеченной вдове сообщили об этом по телефону, она схватила такси и помчалась на аэродром. Такси на повороте столкнулось с грузовиком, пассажирка погибла на месте, а водитель скончался в больнице, не приходя в сознание. Такая вот трагическая история. — Вот так книжный червь! — Дочку Фишман разыскал и забрал к себе. Сам воспитывал, заплетал косички, отводил за ручку сначала в детский сад, потом в школу. Кружевные воротнички к платьицам пришивал, кашки варил — ну, все, как полагается. Лет с двенадцати стал учить ее стрелять и, между прочим, научил неплохо — в восемнадцать она уже была чемпионкой России по пулевой стрельбе. — Это чувствуется, — вставил Глеб. — Там, на вокзале, она ведь ни разу не промазала. — Вот именно. А браунинг этот, кстати, ей папаша как раз тогда и подарил — в честь достижения совершеннолетия и получения чемпионского титула. В общем, жили неплохо, девочка получилась, что называется, удачная, только вот личная жизнь у нее не складывалась — надо полагать, слишком была умна и независима, мужикам с такими трудно. В свое время увлеклась астрологией — помнишь, было такое поветрие? Прогнозы ей составлял небезызвестный Юрген, и именно он наболтал ей о недостающей части «Центурий» и якобы описанном там уникальном методе вычислений, которым пользовался Нострадамус. Потом папа Фишман наткнулся в груде списанных документов на знакомую тебе папку, потом Лера познакомилась с Жуковицким… В общем, все одно к одному. — Занятная история, — сказал Глеб. — Я только не понимаю, зачем старик, уже получив свои пятьдесят миллионов, все-таки пытался вернуть Жуковицкому ту часть бумаг, которую я подменил? — Но это же элементарно! Ей-богу, ты меня удивляешь… У Леры с Жуковицким все складывалось очень неплохо, и Фишман действительно хотел обеспечить ему блестящее будущее — вплоть до мирового господства, сам понимаешь. Потому что быть женой или хотя бы наложницей такого человека, как ни крути, лучше, чем оставаться тренером в стрелковом клубе. — А пятьдесят миллионов — обеспечение на случай, если Алик ее бросит, — догадался Глеб. — Да уж, чадолюбие у него действительно было развито очень сильно… — Даже сильнее, чем надо, — согласился генерал. — А хорошо все-таки, что эта история уже кончилась! — с внезапно прорвавшимся чувством воскликнул он. — Уж куда лучше, — поддержал его Сиверов. — Уж кому-кому, а мне вы можете не рассказывать, насколько это хорошо! — Жаль, что документы сгорели, — сказал Потапчук. Прозвучавшая в голосе Федора Филипповича вкрадчивая интонация заставила Глеба повернуть голову и внимательно всмотреться в его лицо. — Папка с «Центуриями» действительно сгорела, — сказал он с расстановкой. — И мне ее нисколечко не жаль. На кой черт это надо — знать будущее? Такое знание, в конечном итоге, всегда сводится к одному — знать день и час собственной смерти. Кому это понравится? У кого хватит мужества после этого жить? — Я бы попробовал, — задумчиво сказал генерал. — Четко обозначенные сроки помогают правильно рассчитать силы, определить главное и отбросить второстепенное… Так что я бы, наверное, попробовал. — Это вам только так кажется, — заявил Слепой. — На самом-то деле вы все равно жили бы, как живется, и только мучились бы, ведя обратный отсчет оставшимся дням. И вообще, о чем мы спорим? Бумаги сгорели, пепел залит бетоном, метода Нострадамуса больше нет. — Ну и черт с ним, — сказал Федор Филиппович и сел. — Ты купаться идешь? — Я еще немного почитаю, — отказался Глеб. — Ну, как хочешь. Главное, папочку потом уничтожить не забудь. — Непременно, — заверил его Сиверов. — Я ведь, как-никак, Библиотекарь. Федор Филиппович покачал головой, глянул на воду, оглянулся туда, где скучал в ожидании начальства разморенный жарой водитель, а потом вдруг махнул рукой и с разбега, как мальчишка, плюхнулся в речку, подняв целую тучу брызг. * * * С утра небо над поселком Шарово хмурилось, обещая дождь, но уже к восьми часам тучи как-то незаметно разошлись, горизонт очистился, и июльский день засиял во всей своей первозданной красе. Шагая на работу по пыльной немощеной улице, директор местного краеведческого музея Андрей Андреевич Зарядьев про себя отметил это обстоятельство как несомненно положительное: дней у него в запасе осталось немного, каждый из них теперь был на вес золота, поскольку мог оказаться последним, и было бы просто по-человечески жаль упустить случай лишний раз насладиться хорошей погодой. Алюминиевая трость оставляла в пыли круглые следы; встречая знакомых, к числу которых относилось все население поселка Шарово поголовно, без единого исключения, старик вежливо, на старинный манер, кланялся им, приподнимая над головой ветхую соломенную шляпу. С ним приветливо здоровались и кланялись в ответ; Андрей Андреевич не без оснований подозревал, что за спиной у него многие посмеиваются и крутят пальцем у виска, но это его уже давно не огорчало. Старики всегда кажутся молодежи нелепыми и смешными; существование их бессмысленно, а дела, если таковые имеются, бесполезны и никому, кроме них, не нужны. Пользы от этих дел никакой — ни окружающим, ни им самим, — а раз так, то сидели бы тихонечко по домам, смотрели телевизор или, вон, на речку бы с удочкой пошли… И того они, молодые, здоровые, не понимают, что старики живы, пока есть за что держаться — вот это самое, никому не нужное, бессмысленное, бесполезное, никчемное дело… или хотя бы видимость дела. И потом, кто это сказал, что краеведческий музей никому не нужен? Кому-то история родных мест неинтересна, а кому-то интересна, и даже очень. Не век же здешняя земля будет рождать одних лишь алкоголиков, для которых весь смысл существования сводится к глотку дешевого вина! Упадет же в нее когда-нибудь здоровое семя, взойдет новая, молодая поросль, и захочется ей узнать, что было раньше, где ее корни, почему мир устроен так, а не иначе… И что вы, умные да практичные, им ответите? А ответы — вот они, ждут того, кому они понадобятся… Немного высокопарные, но при этом совершенно искренние размышления Андрея Андреевича были грубо прерваны появлением на горизонте местного алкоголика Сереги Мурзина. Притом, что в поселке Шарово слова «местный» и «алкоголик» в подавляющем большинстве случаев давно уже являлись синонимами, Серега выделялся даже на фоне своих земляков. Нет, не количеством спиртного, которое мог употребить за раз, и не пьяными драками, до которых в Шарово хватало охотников и без него, а своей страстью к задушевным разговорам. В ходе этих самых разговоров нес он, как правило, отборную чушь, так что у собеседников уши вяли, и лип, как смола — так, что без крови не отдерешь.