— Куда его увезли? — В Склиф, кажется, — с сомнением произнес майор. — Прикажете уточнить? — Не нужно, — сказал Федор Филиппович. — Спасибо. Он вернулся к своей машине, чувствуя себя совсем больным и старым, тяжело опустился на заднее сиденье и сунул под язык таблетку валидола. Боль в груди улеглась, стало полегче, и генерал даже обрел некую видимость былой уверенности в себе. Возможно, подействовал валидол, а может быть, необходимость срочно принять какое-то решение и безотлагательно привести его в исполнение, как обычно, помогла ему собраться. — В институт Склифосовского, — коротко бросил он, захлопнув дверцу. На выезде из арки водителю пришлось притормозить, чтобы разминуться со встречной машиной, которая стремилась въехать во двор. Эта машина, тяжелый бронированный «мерседес», тоже приостановилась. Стекло вдруг плавно поползло вниз, и в образовавшемся проеме Потапчук увидел ненавистную белесую физиономию клиента. Господин депутат смотрел на генеральскую машину, и, хотя тонированное стекло не позволяло ему разглядеть, кто находится внутри, у Федора Филипповича было чувство, что клиент прекрасно его видит и смотрит ему прямо в глаза. Затем губы клиента дрогнули, сложившись в снисходительную, издевательскую улыбочку, и оконное стекло поползло вверх. Федор Филиппович преодолел минутное искушение распахнуть дверцу и, выхватив пистолет, попытаться сделать то, что не удалось Глебу, а потом машины разъехались, и предпринимать что-либо стало окончательно поздно. Глава 3 — А ты молодец, Эрнст Карлович, — сказал Жуковицкий, протягивая астрологу широкий стакан виски со льдом. — Ей-богу, молодец! Признаться, у меня мороз по коже. Прямо колдовство какое-то. Ну, скажи, как ты это делаешь? Смотришь в хрустальный шар или копаешься палочкой в куриных потрохах? Юрген с благодарным кивком принял стакан, по-птичьи заглянул в него одним глазом и сделал осторожный, маленький глоток. На его губах играло подобие улыбки; он был заметно польщен похвалой. Впрочем, при упоминании куриных потрохов он слегка поморщился, как человек, которого начинает утомлять непроходимая тупость собеседника. — Никаких чудес, — сказал он, — никакого колдовства. Я уже говорил вам, Альберт Витальевич: астрология — это наука, а не шаманство. Понимаете? Наука! Такая же точная, как физика… Но достижения современной физики вас почему-то не удивляют… — Ну, физика! — воскликнул Жуковицкий, опускаясь в кресло. Пренебрежительно отодвинув в сторону ведерко со льдом, он налил себе почти полстакана неразбавленного виски, с воодушевлением отхлебнул и откровенно облизался, как кот, наевшийся сметаны. — Физика — дело другое, там все понятно… — Правда? — вежливо усомнился Юрген. — Я вам завидую. Лично я даже не пытаюсь понять, каким образом работает, скажем, компьютер. Или мобильный телефон. Вы видели, что находится внутри корпуса? Три-четыре проводка и пара полосок фольги, и вот эта чепуха каким-то образом ухитряется хранить массу информации и выполнять кучу функций. Как? Почему? Вам это понятно? Мне — нет. — В чем-то ты, конечно, прав, — согласился Жуковицкий, смакуя виски. — И все-таки физика — совсем другое дело. В конце концов, ее в школе проходят! И, если задаться целью, понять, как работает тот же мобильник, можно. А ты… Ты же в будущее заглядываешь! Это просто мистика. — Никакой мистики, — упрямо возразил Юрген. — Заметьте, Альберт Витальевич, я с вами честен. Вы же сами подбрасываете мне лакомый кусочек! Стоит мне только согласиться с вами — дескать, да, таинство, древнее мистическое искусство, — и дело в шляпе. Можно зажигать ароматические свечи, которые вас так раздражают, брать в руки хрустальный шар и, глядя в него, с умным видом нести чушь, получая за это приличные гонорары. Но мне претит это шаманство, и я вам прямо заявляю: я — ученый, а не колдун! А мистическим ореолом мою профессию окружили невежды — те самые физики-химики, которым очень удобно ощущать себя главными хранителями истины на планете. Общество повернулось к астрологии спиной столетия назад, и виновата в этом, несомненно, церковь. Справиться с развитием технологии попы не сумели, зато астрологии нанесли невосполнимый ущерб. Это было очень просто сделать, потому что в те времена охватить всю громаду накопленных за тысячелетия знаний способны были немногие. Возиться с железками, изобретая велосипед, — это, знаете ли, проще, чем вести астрологические расчеты. — Ну, понес, понес, — благодушно отмахнулся Жуковицкий. — Чего ты взвился-то? Я ведь, наоборот, похвалить тебя хотел, выразить восхищение… — Просто не хочется примерять картонный колпак со звездочками, — заявил Юрген. — Ну, не хочется, и не надо. Согласен, ты — ученый… Хотя я все равно не пойму, что это за наука такая, каким образом звезды могут влиять на земные дела. Где звезды, а где мы? Какое им до нас дело? — Им ни до чего нет дела, — согласился астролог. — Ваша ошибка заключается в антропоцентризме. Вы по привычке смотрите на человека как на царя природы. А мы не цари природы, мы — такое же ее явление, как облака, землетрясения и морские приливы… Жуковицкий демонстративно зевнул и залпом допил виски. Лицо Юргена вновь изобразило детскую обиду, что случалось всякий раз, когда Альберт Витальевич, вот как сейчас, грубо ссаживал его с любимого конька, не дав закатить полуторачасовую лекцию о богатой истории и неисчерпаемых возможностях астрологии. Заметив это, Жуковицкий усмехнулся, но тут же подумал, что с Юргеном надо быть осторожнее. Гений он или нет — вопрос спорный, но в том, что Эрнст очень полезен, Альберт Витальевич убеждался уже неоднократно. Да как полезен! Если бы этот черемис со своей лженаукой был под рукой с самого начала, можно было бы избежать многих ошибок и вызванных ими неприятных последствий. Э, да что говорить! Если бы не Юрген с его предсказаниями, никакого Альберта Витальевича Жуковицкого уже не было бы на свете. Отчаявшись помешать ему законными методами, эта свинья в генеральских погонах, Потапчук, чтоб ему ни дна, ни покрышки, решил прибегнуть к физическому устранению. И, если бы звезды не нашептали Юргену на ушко точное время и место покушения, на кладбище отправился бы не киллер, а сам Альберт Витальевич… Он вспомнил, как все было, и опять испытал странное, непривычное чувство страха пополам с глубоким удовлетворением. Потапчук теперь, наверное, долго будет ломать голову, пытаясь понять, как это могло случиться. Отсюда удовлетворение; что же до страха, то его по вполне понятным причинам вызывал не только и не столько инцидент с участием киллера, сколько возможности Юргена, теперь казавшиеся практически безграничными. Разговаривая с ним, Альберт Витальевич все время побаивался, что астролог видит его насквозь и читает самые потаенные мысли так же легко, как закорючки в своих потрепанных талмудах. — Перед вами теперь открываются очень широкие перспективы, — заговорил Юрген, причмокивая кусочком льда, который он втянул из стакана вместе с виски и теперь посасывал, как леденец. Голос у него все еще был немного обиженный, но астролог уже оттаивал, как это случалось всегда, когда он получал возможность поговорить о своем любимом деле. Жуковицкий не имел ничего против, пока Юрген выдавал конкретную информацию, а не ударялся в исторические экскурсы. — Я еще раз все проверил. Негативные влияния, хоть и не исчезли совсем, теперь сведены до минимума. То есть, как я и предсказывал, за кризисом пришло спокойствие, и оно обещает быть довольно продолжительным. «Все верно, — слушая его, думал Жуковицкий. — Это, приятель, я мог бы рассказать тебе сам, не прибегая к помощи звезд. Негативные влияния, про которые ты мне тут толкуешь, это проклятый Потапчук. Как было бы славно, если бы он, как ты выразился, исчез совсем! Ничего, придет время — я с ним еще разберусь. А пока хорошо уже и то, что его удалось «свести до минимума», и пройдет, наверное, не один месяц, прежде чем он оклемается от полученного удара и попробует еще что-то предпринять против меня. А я к тому времени окрепну еще больше и что-нибудь придумаю, чтобы стереть этого старого подонка с лица земли. Жалко, что этот его киллер отдал концы в Склифе. Если бы его удалось расколоть, на Потапчуке можно было бы с чистой совестью поставить крест — после таких позорных провалов людей в органах не оставляют…» — Сейчас, — продолжал Юрген, — самое время взяться за осуществление ваших планов. — Приятно слышать, — Жуковицкий был искренне рад. — Значит, звезды дают «добро»? А как на это посмотрит совет директоров, они не говорят? Астролог вздохнул и с задумчивым видом, громко хрустя разжевал кусочек льда. Жуковицкого передернуло от этого звука — у него были плохие, слишком чувствительные зубы, стоматолога он навещал не реже раза в месяц, и фокусы, подобные тому, что только что продемонстрировал Юрген, вызывали у него рефлекторное содрогание. — Вы никак не хотите понять, — сказал астролог, — что я составляю свои прогнозы, основываясь на явлениях космического масштаба. Расположение светил в данный момент для вас благоприятно, и это все, что я могу вам сказать. По крайней мере, сейчас. Альберт Витальевич досадливо крякнул и налил еще виски. — Воля твоя, Эрнст Карлович, но тебя, ей-богу, без бутылки не поймешь. Покушение ты предсказал с точностью чуть ли не до минуты, место назвал точно, будто в воду глядел. Выходит, это твоя наука может. А просчитать мои шансы в деле, которое важнее сотни таких покушений, она, видите ли, не в состоянии! Это для нее, видите ли, слишком мелко! Да ты хоть понимаешь, о чем идет речь? Россия на мировой арене — это сегодня Газпром, и больше ничего. Кто держится за вентиль, тот диктует условия. Это, по-твоему, мелко? Россию, дорогой, с любой орбиты видно, это тоже, если угодно, объект космического масштаба… Юрген хмыкнул, заглядывая в стакан. — Ну, ладно, допустим, я для твоей хваленой науки — слишком ничтожный объект. Так, козявка мелкая, никчемная… А ты напряги воображение, подойди к этому делу с другого конца. Вот, к примеру, твой Нострадамус в незапамятные времена предсказал, что Германией будет править Гитлер. Даже фамилию назвал! А насчет России у него ничего такого не сказано? Не встречалась тебе в его писаниях знакомая фамилия? — Все это не так просто, — объявил Юрген. — Да уж понимаю, что непросто! — саркастически воскликнул Жуковицкий. — Казалось бы, что может быть проще прямого ответа на прямо поставленный вопрос: да — да, нет — нет… Не тут-то было! Виляешь, Эрнст Карлович, и я знаю, почему. Ведь если, к примеру, ты мне прямо в глаза резанешь: нет, дескать, не упоминается у Нострадамуса твоя фамилия, или, наоборот, упоминается, но под таким соусом, что лучше бы уж и вовсе не упоминалась, — что тогда? Тогда, вроде, ты мне больше и не нужен. Или наоборот: там, у Нострадамуса, так прямо и написано, что грядет, мол, великий тиран, и звать его Алик Жуковицкий… Хорошо? Мне — да, хорошо. А тебе, опять же, полный расчет и выходное пособие в зубы: гуляй, Эдик, ты свою работу выполнил… Вот ты туману и напускаешь, чтоб от кормушки не прогнали. А? Юрген, как ни странно, выслушал эту тираду вполне благодушно, как будто это не его только что почти прямо обвинили в шарлатанстве. Ему сейчас полагалось бы оскорбиться и даже, черт возьми, осторожно, не доводя дела до греха, вспылить: дескать, да как вы смеете, да если я вас не устраиваю, поищите себе другого астролога… Но Юрген сидел, положив ногу на ногу, в глубоком кресле, водил под носом стаканом и улыбался чуть ли не сочувственно, как будто Альберт Витальевич жаловался ему на какую-нибудь стыдную и неприятную болезнь — на геморрой, к примеру, или, того смешнее, триппер. — Нострадамус, — задумчиво, едва ли не мечтательно повторил он, когда Жуковицкий умолк. — Нострадамус был одним из величайших гениев в истории человечества, такие рождаются раз в миллион лет. Еще в шестнадцатом веке он предсказал многие направления развития науки и техники, в том числе появление электричества, радио и телевидения. Да что там! Он предвидел полеты в космос, он предвосхитил множество открытий — в биологии, физике, химии… Он был врачом, поэтом, ученым, он боролся с чумой и предсказывал будущее… Его предсказания охватывают период до 3797 года, и они, заметьте, до сих пор ни разу не были опровергнуты жизнью, чтобы там ни болтали наши газеты. Вот вы упомянули о Гитлере. Но Нострадамус предсказал и правление Франко. Он написал, что Франко будет безбедно править тридцать восемь лет, как это и было на самом деле. Он даже угадал условный сигнал к началу франкистского мятежа — в его четверостишии упоминаются голубое небо и облака, а знаком к началу выступления послужила переданная по радио фраза: «Над всей Испанией безоблачное небо». — Все это очень познавательно, — закуривая, согласился Жуковицкий, — но я не вижу, какое отношение это имеет к предмету нашего разговора. — Самое прямое и непосредственное, — быстро ответил Юрген. — И я вам это докажу, если вы наберетесь терпения. — Почему бы и нет, — сказал Альберт Витальевич. — Вечер у меня свободный, и мы сейчас празднуем нашу маленькую победу… Так почему, в самом деле, празднуя маленькую победу, не поговорить о победах больших? Если, конечно, ты, Эрнст Карлович, намерен говорить именно об этом… — Более или менее, — ответил астролог. — Я намерен попытаться объяснить, почему в одних случаях мне удается предсказать все до мелочей, а в других мои прогнозы выглядят настолько расплывчато, что это вызывает у вас вполне законное неудовольствие и даже, оказывается, какие-то подозрения в мой адрес… — Ну-ну, — сказал Жуковицкий, — я же просто пошутил. — Надеюсь, — сухо сказал Юрген. — Но, согласитесь, шутка — это просто форма, в которую облечена вполне конкретная мысль. Вы можете даже не придавать этой мысли значения, но, раз она пришла вам в голову, следует разобраться. — Ладно, — сдался Жуковицкий, — валяй, разбирайся. Расскажи, откуда берутся эти… э… помутнения на поверхности твоего хрустального шара? Юрген ухмыльнулся, отдавая должное шутке, и благодарно кивнул, когда хозяин снова наполнил его стакан. Глаза у него заблестели, щеки зарумянились, движения стали порывистыми. — Прежде всего, — хватив добрый глоток виски, снова заговорил астролог, — я, увы, не Нострадамус. Не слушайте тех, кто утверждает, что астрология со времен Возрождения шагнула далеко вперед. Если вы услышите это от кого-нибудь, знайте, что перед вами шарлатан, охотник за легкими деньгами. Все четыреста с гаком лет, прошедшие с той поры, астрология стояла на месте и даже деградировала — спасибо святой инквизиции. Поэтому таких мастеров, как Нострадамус, Неро или Альберт Великий, сегодня просто не существует. По сравнению с ними все мы — дикари, вроде тех варваров, что, разрушив Рим, вступили во владение жалкими обломками великой цивилизации. Поэтому робкая критика «Центурий» Нострадамуса, которую можно встретить в популярной литературе по астрологии, есть не что иное, как попытка сохранить лицо и набрать дополнительные очки за счет человека, который давно мертв и ничего тебе не может возразить. Заметьте, что его и хвалят достаточно робко: дескать, если не считать мелких ошибок, все его предсказания до сих пор оказывались верными… А почему? Да потому, что нынешние недоучки, и ваш покорный слуга в их числе, просто не в состоянии проверить его выкладки! Мы не можем ни подтвердить его предсказания, ни опровергнуть — мы можем только болтать о них, воровато заглядывая в скверные переводы всякий раз, когда речь идет о составлении действительно серьезного прогноза! Разгоряченный собственной пламенной речью, он залпом осушил стакан. Жуковицкий, мысленно потешаясь, снова долил ему виски, чего Юрген, казалось, даже не заметил. — «Центурии», — отхлебнув из стакана, продолжал он мечтательно, — великое поэтическое творение, по объему превосходящее «Божественную комедию» Данте и не менее, а может быть, и более талантливое, чем она! И написано оно, заметьте, шифром, над разгадкой которого уже четыре сотни лет ломаются головы поумнее моей! Принято считать, что «Центурии» дошли до нас не в полном объеме. По самой распространенной версии, значительная их часть, касающаяся событий, которые произойдут после 2300 года, сожжена и безвозвратно утрачена. — Подумаешь, — решив слегка подзадорить собеседника, вмешался Жуковицкий. — Триста лет ни мне, ни тебе не протянуть, так какая разница?.. — Самая распространенная версия не всегда самая правдивая, — с подозрительной кротостью заметил Юрген. — Содержание и судьба утраченных бумаг известны нам только с чужих слов — полагаю, со слов сыновей Нострадамуса, которые после его смерти занимались изданием отцовских рукописей. А у них могла быть тысяча причин скрыть истину — причин, о которых нам теперь остается только гадать. Возможно, и бумаги не сгорели, и речь в них шла вовсе не о периоде с 2300 по 3797 годы… вернее, не только об этом периоде. — К чему это ты клонишь? — насторожился Жуковицкий. Разговор этот был ему, в общем, неинтересен и даже скучен, но развитое чутье делового человека, политика и бизнесмена, как всегда, не подвело: он мигом уловил прозвучавшие в последней реплике Юргена многообещающие нотки. Астролог вместо ответа широко взмахнул сжимавшей стакан рукой, обильно окропив его пахучим содержимым ковер и колени. Альберт Витальевич осознал, до какой степени Эдик набрался, только увидев этот жест и услышав пьяное хихиканье. — Напоили вы меня, Альберт Витальевич, до потери сознания, — слегка заплетающимся языком констатировал Юрген. — Пей, пей, расслабляйся, — сказал Жуковицкий. — Ты это заслужил, как никто. Я тебе жизнью обязан. — Ловлю на слове, — снова хихикнув, заявил астролог и осторожно поставил стакан на край стола. — Вообще, если бы не это дело, — он кивнул на стакан, — я бы вам всего этого не сказал. Это — тс-с! — большой профессиональный секрет. Понимаете, в нашей среде ходят упорные слухи, что в той части «Центурий», которая считается утраченной, Нострадамус изложил основы своего метода вычислений. При жизни ему приходилось прятаться от инквизиции, за проскопию тогда можно было запросто угодить на костер… — Проскопия? — Предсказание будущего… Так вот, многие его пророчества открываются словами: «Так желает господь», или «Так суждено быть». Дескать, это все — откровения свыше… На самом-то деле все его предсказания были результатом тщательных вычислений, повторить или хотя бы проверить их сегодня никто не может. Так вот, поговаривают, что недостающая часть «Центурий» была вовсе не сожжена, а спрятана — скорее всего, потомками Нострадамуса, которые побаивались лишиться дохода от издания рукописей, если все, кому не лень, начнут применять его метод на практике. Поговаривают также, что эти бумаги написаны шифром, ключ к которому ныне утрачен. По слухам, придворный астролог Петра I, вывезенный им из Голландии, нашел этот ключ и весьма успешно им пользовался, но это уже легенда… Хотя, если припомнить царствование Петра Алексеевича, приходится признать, что звезды были к нему весьма благосклонны. Он один сделал для России больше, чем все его наследники, вместе взятые… — Занятно, — сказал Альберт Витальевич. — Ну, и что из всего этого следует? Астролог поднял отяжелевшую голову, вяло нащупал слева от себя стакан и осушил его одним махом. — А вы не поняли? Эх, вы, великий тиран… Я уже битый час пытаюсь вам втолковать, что человек, в распоряжении которого окажется недостающая часть «Центурий» и ключ к ее прочтению, станет непобедимым и всесильным — диктатором, царем, императором… да кем хотите! Главное — уметь прочесть написанное… — Главное, чтобы все это не оказалось обыкновенной байкой, — поправил Жуковицкий. — И потом, что толку переливать из пустого в порожнее? Может быть, ты знаешь, где хранится вся эта писанина? — Нет, — тяжело, по-лошадиному, помотав головой, со вздохом признался Юрген, — этого я не знаю. И никто не знает. А жаль. — Жаль, — согласился Альберт Витальевич, — тут я даже спорить не стану — что жаль, то жаль. Ну и что? Человек предполагает, а бог располагает… Хочешь еще выпить? Нет? Ну, тогда иди спать, звездочет, комната для гостей в твоем распоряжении… * * *