Смеетесь? А Вильгельм страшно обиделся и вызвал шутника на дуэль. Секундантом у Кюхли был Дельвиг. И вот обиженный начинает целиться, и тут несносный Пушкин кричит: – Дельвиг, иди сюда! Здесь безопаснее! Дельвиг, стоявший рядом с Кюхельбекером, даже ответить не успел! Взбешенный Вильгельм повернулся вполоборота, взмахнул рукой и нечаянно выстрелил. Как вы думаете, куда угодила пуля? – В Дельвига? – давясь смехом, предположила Глафира. – Угадали! Она пробила ему фуражку! – Так они помирились? – А что им еще было делать после такого конфуза? Продолжая смеяться, они докатили до конца аллеи и повернули обратно. Еще на подходе к дому Глафира учуяла слабый, но очень вкусный запах. Никак мясо готово! Хорошая все-таки вещь – мультиварка! Особенно в ее случае. Иной раз хоть разорвись: профессору помогай, еду готовь, в квартире убирай. Привыкшая все делать на пять, Глафира переживала, если что-то не успевала, и злилась на себя. Когда в ящике обнаружилось ни разу не использованное хозяином чудо бытовой техники, она воспряла духом. Сколько там друзей было у Оушена? То ли одиннадцать, то ли двенадцать? Так и у нее не меньше! Стиралка, духовка, пылесос, микроволновка, а теперь и мультиварка! Пять! Золушка прослезилась бы от счастья! Глафира быстро приспособила замечательную электрическую помощницу к делу. Сегодня запулила туда нарезанную кусочками говядину и спокойно пошла гулять. Ну не прелесть ли? Оказалось, на запах из своей комнаты выполз Стасик. Принюхиваясь, он стоял посреди кухни, пытаясь угадать, что же там готовится. – Вот и отлично! – обрадовалась Глафира. – Сегодня пообедаем все вместе! Честно говоря, она ждала, что Стасик скорчит козью морду и скажет, что поест в кафе, но он неожиданно кивнул и даже вызвался нарезать хлеб. Глафира обрадовалась еще больше. Вот что мультиварка, еду творящая, делает! – Ты чего сегодня так рано? – поинтересовался Олег Петрович, подкатывая к столу. – Репетиция рано закончилась. Наш факультет к «Студенческой весне» готовится. – И что готовите, если не секрет? – «Чиполлино» на новый лад хотим поставить. Я сеньора Тыкву играю. – Ну что ж, – на полном серьезе сказал профессор, – достойнейший был овощ. Так ты тоже в домике из трех кирпичей сидеть будешь? – Он разве сидел? – А как же! Его потом из тюрьмы спасли. – Еще и в тюрьме? – О! Это увлекательнейшая история! Как-нибудь вместе почитаем. Стасик, наконец, учуял, что над ним смеются. – Я читал, – буркнул он и надулся. – А вот и наше мясо! – торопливо выкрикнула Глафира, выставляя дымящееся блюдо. Кухня наполнилась неподражаемыми ароматами, все придвинулись к столу, и наступила священная тишина, прерываемая только чавканьем Стасика. Бартенев закончил есть первым, но выезжать из-за стола не спешил: потягивал травяной чай и поглядывал на свою помощницу. Невзначай вспомнилась табакерка с глазом Елизаветы Алексеевны, подаренная Лонгинову. Глафирин глаз смотрелся бы на ней не хуже. Счастье, что она даже не догадывается, как хороша. Это придает особый шарм, флер патриархальности. Такая естественность, можно сказать, реликтовая! Нынче это редкость. А глазу-то как приятно! Смотрел бы и смотрел! Чистый ангел! – А теперь чем займемся, Глафира Андреевна? – спросил он, отставляя пустую чашку. – А теперь я поставлю вам укол, – сурово ответил ангел. Домой Глафира ушла позже обычного. Все возилась и медлила, как будто ее что-то тревожило. На первый взгляд сегодня профессор чувствовал себя как никогда хорошо. Давление, пульс были в норме, испарина не выступала. После вкусного ужина он даже потребовал бокальчик вина. Глафира насилу убедила не гробить себя во цвете лет. После приема лекарств? Побойтесь Бога, сударь! Он дал себя уговорить и во время массажа ног все шутил над нею. – Вы, Глафира, относитесь ко мне, как к младшему брату или вообще неразумному дитяте. В вас просыпается материнский инстинкт! Точно говорю: не пройдет и года, выйдете замуж. Наверное, уже и на примете кто-то есть? Из юнкеров, поди? Признавайтесь немедля! Глафира смеялась, отнекивалась, убеждая: если у нее кто и появится, то уж никак не из дворянского сословия. – Простую девку барин за себя не возьмет. Хорошо, если из мещан кто польстится. Я ж бесприданница и роду-племени неизвестно какого. – Вот тут вы, сударыня, не правы. Порода, она не только в родословной. Если хотите знать, в вас она чувствуется сразу. И даже не во внешнем облике. Жаль, что вы не видите себя. Как двигаетесь, смотрите, поворачиваете голову… Эх, был бы я лет на пятьдесят моложе, непременно присватался бы! Боюсь только, Матрена Евсеевна за меня не отдала бы! – Отчего же? Кажется, все при вас! – Да какое! По ее разумению, вам в пару только принц Датский подходит, да и то, поди, мелковат. Так они веселились еще долго и расстались в прекрасном настроении. Ну и чего тогда она мается? Глафира подумала еще немного и решила, что накручивает себя на пустом месте. Устала просто, наверное. Уговорить себя не удалось. До самого дома она все думала, что ее тревожит, перебирала и не находила причину. Уже подходя к подъезду, она увидела на лавочке во дворе грузную фигуру Моти и поняла, что припоздала. Ну вот! Теперь вдобавок ко всему попадет! От Моти поблажек не жди! День рождения За всеми насущными тревогами Глафира чуть не пропустила собственный день рождения. Однако оказалось, что в отличие от нее другие об этом событии не забыли. Бартенев накануне торжественно объявил, что отпускает ее на целый день. Даже возражений слушать не стал. – Мы с племянником справимся. Отметим День Победы по-мужски. Такое и раньше бывало. Не надо из всего делать трагедию. У меня же не деменция, в конце концов! Честно говоря, долго сопротивляться Глафира и не собиралась. Девятое мая она всегда проводила с самым близким человеком – Мотей. И это был лучший день в году! Рано утром они ходили к заутрене. Молились за воинов, убиенных на поле брани, а еще за Мотиного сыночка Андрюшеньку, который хоть и не на войне погиб, а все ж таки как герой, спасая товарищей. После службы шли домой, чтобы по телевизору посмотреть праздничный парад, а уж потом собирали на стол в честь именин Глафиры. Конечно, Мотя начинала готовиться гораздо раньше, только скрытно. Шутка ли: придумать, что подарить девице на день рождения! Это тебе не Восьмое марта, тут надо поднатужиться. Натужилась Мотя старательно. На этот раз она надумала купить Глаше новую сумку. Не больше и не меньше. Подобная блажь ни за что не пришла бы ей в голову, если бы еще зимой соседка, с которой у Моти были небольшие контры, не высказала ей, что Глафира одевается как монашенка. – Все девки нарядные, а ты свою в черном теле держишь! Хоть бы сумку новую купила. Гляди, какие сейчас в моде: маленькие и на ремешке! А твоя все с черной кошелкой ходит, словно в монастырь за подношением собралась! Соседкины слова показались Моте столь обидными, что с той поры она со злючей бабой не разговаривала. Однако, что греха таить, на ус ее злые речи намотала и решила во что бы то ни стало Глаше модную сумку купить. Для реализации смелого плана были накоплены немалые деньги. А что? Уж покупать, так лучшую! Два месяца Мотя тайком таскалась по специальным сумочным магазинам, а все не могла решиться совершить сей подвиг. Она уж было отчаялась, но Господь смилостивился и указал ей путь. Очень простой. Надо было приметить в магазине модно одетую девушку, дождаться, когда она выберет сумку, и купить такую же! Так Мотя и поступила. Дома она спрятала подарок в дальний шкаф и каждый день проверяла, не обнаружила ли Глаша ее схрон. И вот наконец заветный миг настал. Как только парад закончился, Мотя метнулась в комнату и вернулась, сияя от ожидания Глафириных восторгов. – Глашенька моя родимая, поздравляю тебя с именинами, крестинами и днем нашего с тобой рождения! – торжественно произнесла Мотя, величаво вступив в кухню, и протянула свой подарок. Она протягивала ей дивной красоты красную сумочку на длинной цепочке! Глафира ахнула – даже не потому, что сумка в самом деле была хороша, а от неожиданности! Кто угодно мог сделать такой подарок, только не Мотя! Новый платок, кошелечек или даже колечко! Все, что угодно, только не это! Глафира была ошарашена и растрогана. Выходит, ее Мотя еще и в моде разбирается! Она тут же бросилась за своим подарком, ведь сегодняшний день они считали общим праздником. Увидев Глашино подношение, Мотя сначала обомлела, а потом чуть не прослезилась. Вообще-то она ожидала новую сковороду, ковшик для кипячения молока – старый недавно по оплошности был сожжен – или ту самую чудо-мультиварку, о которой Глаша столько рассказывала. Но затейница раскинула перед ней павлово-посадский платок. У Моти аж дыхание сперло. Он был столь дивной красоты, что ни в сказке сказать ни пером описать! Узоры и цветы! Лазоревые и алые по белому полю! И где только нашла такое чудо! Мотя накинула подарок на плечи, Глаша повесила на плечо сумку. Они подошли к зеркалу и замерли, любуясь друг другом.