– Конечно, не надо ее тревожить. Пойдемте к нам. Ярик сейчас на тренировке, вернется не скоро. Обсудим все за чаем. Как загипнотизированная, Глафира поднялась и поплелась за соседом, который, быстро взбежав по лестнице, открыл перед ней дверь. В квартире Шведовых пахло жареной картошкой с луком. Она принюхалась и сразу почувствовала, что свело желудок. Как, оказывается, есть хочется! – Вы не против, если перед чаем я угощу вас картошкой? По правде говоря, страшно голоден. Глафира пожала плечами, но за стол уселась. Сергей быстренько разложил по тарелкам дымящуюся картошку. – Есть еще огурцы свежие и помидоры. Я как раз за ними в магазин ходил. Как-то скучно пустую картошку есть. Скучно? Это кому как. Глафира повела носом и взялась за вилку. Ей, например, ни капельки. – Вам овощи порезать или можно так? – смущенно спросил сосед. Глафира взяла пупырчатый огурец, надкусила и принялась смачно жевать. Резать еще тут! Сосед последовал ее примеру, и несколько минут они сосредоточенно ели. Только перед чаем он осторожно поинтересовался, что ее так обеспокоило. Глафира, порозовевшая от сытости, начала сбивчиво говорить. Сергей слушал внимательно так хорошо, что постепенно она перестала путаться и сбиваться. Закончив, Глафира вдруг снова сникла. Зачем она тут распиналась? Чем ей может помочь сосед? Он ведь врач, кажется? Вряд ли врач соображает в таких делах больше, чем они с Бартеневым. – Так, говорите, племянник ушел первым и вернулся вместе с вами? – спросил Шведов, прислонившись к стене и вытянув ноги. Устроился поудобнее, значит, в самом деле хочет попытаться помочь. – Он вообще ни при чем! Мог что угодно стащить в любое время, если б захотел. – Так же, как и вы с профессором. – Что? Шведов внимательно посмотрел на ее недоуменное лицо. – Глафира, мне неприятно это говорить, но в полиции вас всех сразу станут считать подозреваемыми. В первую очередь. – Чтобы ничего не делать и никого не искать? – Даже не поэтому. С ваших слов выходит, что о находке почти никто не знал. Только вы трое. На вас первым делом и подумают. – На Олега Петровича тоже? – А почему нет? Он мог не захотеть отдавать государству уникальную находку. – Оставить себе? – Зачем? Вы же сами сказали: раритет стоит безумных денег. Профессор – инвалид, а мог бы попытаться вылечиться, если бы имел достаточно средств. – Сам у себя украл, выходит? – Не украл, а имитировал кражу. Пройдет время, и находку можно будет продать коллекционерам. Он ожидал, что Глафира возмутится, станет с пеной у рта защищать бедного профессора, на которого хотят возвести напраслину, но она помолчала, а потом кивнула. – Вы правы. Мишуткин с Пуговкиным именно так и подумают. – А вы так не думаете? – Нет, – просто сказала она. Какая девушка! Такую походя не сломаешь! Если она верит человеку, то переубедить ее не сможет никто. – То, что станут подозревать нас со Стасом, я, кстати, вполне допускаю, – продолжала она, задумчиво отщипывая кусочек белого хлеба. – Особенно меня. Я вообще чужой человек. Мало ли, что у меня на уме! Увидела бриллиант, письмо Пушкина, и голову снесло. – Вы сказали, что письмо вор не нашел. – Бартенев сказал: спрятал его в надежном месте. – Точно в надежном? – Не знаю. Не стала спрашивать. Не хотела, чтобы у Олега Петровича возникли насчет меня какие-то сомнения. Еще и умница! – Правильно сделали. А Стасик ваш ни о чем не спрашивал? – Да вроде нет. – Он испугался, когда узнал о краже? – Я на него не смотрела, но, по-моему, нет. Он сразу в полицию стал звонить. Шведов задумался. Если трое домочадцев ни при чем, значит, есть кто-то еще. Они ведь не держали находку в строжайшей тайне. Кому-то все же сказали, и этот кто-то сообразил, какую ценность может представлять подобный артефакт. Скорей всего, это человек разбирающийся. Знаток. Специалист. Возможно, коллекционер. Или такой же ученый, как Бартенев, только менее удачливый. Надо выяснить точно, кто знал про серьгу и письмо. Сергей встал и отошел к окну. Если, как говорит Глафира, вместе они стоят гораздо больше, то спектакль еще не окончен. Вор затаится на время, а потом вернется за письмом. Но ведь Бартенев, испугавшись, может положить письмо туда, откуда его никто украсть не сможет. Хоть в банк под проценты. Значит, вору надо поторопиться. Если оно, конечно, еще находится в доме и не сам профессор устроил этот спектакль. А если так, то Глафире грозит реальная опасность. Мало ли кто встретится вору на пути. Сергей побарабанил по стеклу, соображая, как поступить, а потом вдруг сказал: – Как весна быстро наступает. Незаметно совсем. Раз – и май. Потом сразу жара и лето. Я вообще-то больше зиму люблю. Зимой мне не так… Он хотел сказать «больно», но промолчал. – А больше всего самое начало весны люблю. Когда листва еще не появилась, деревья стоят розовые. Не замечали? Веточки словно соком наполненные. Кажется, тронешь – и брызнет, оттого и светятся. Смотришь на лес, а он как будто в розовом мареве. Сергей исподволь смотрел, незаметно, чтобы не спугнуть. «Это ты вся розовая, словно соком наполненная. Стоишь и светишься. Откуда только такая красота на земле берется?» Ему вдруг захотелось сделать для нее он и сам не знал что. Залихватское! Героическое! В последний раз подобные желания возникали у него лет двадцать назад. На заре туманной и глупой юности. С тех пор прыти поубавилось, а ума прибавилось. С чего его теперь так разобрало? Неужели… Сергей вдруг закашлялся. Глафира всполошилась, вскочила, повертела головой, схватила стакан и налила воды. – Раны мучают? – сочувственно спросила она. – Осколки внутренние органы задели. Легкое и бронхи немного, – нехотя признался он, стараясь подавить кашель. Вовремя организм напомнил, что ему уже не восемнадцать. Пора угомониться и научиться контролировать души прекрасные порывы. Лета к смиренной прозе клонят. Ну вот, еще и Пушкина приплел! В тему, что называется! – Глафира, как вы думаете, могу я завтра пойти с вами? – Куда? – удивилась Глафира. – Домой к профессору. – Зачем? – Посмотрю, что да как. Оценю обстановку. Глафира смотрела непонимающе, но сразу «нет» не сказала. Значит, можно попробовать уговорить. – Я не претендую на лавры Пуаро, даже вид не буду делать. Но все равно у нас вариантов немного. На войне разные ситуации случались, я научился наблюдать и думать. Вдруг замечу что-то и смогу понять. На лавры не претендует? Тогда как это называется: разве не распускание павлиньего хвоста? Сергей искоса посмотрел на Глафиру. Заметила или нет, как он себя расхваливает? Глафира сидела с напряженным лицом и, кажется, вообще не слушала его самопрезентацию. – А что мы Олегу Петровичу скажем? – спросила вдруг она и посмотрела, как ему показалось, с надеждой. – Вы – ничего. А я скажу, что следователь из комитета. – Как? А Мишуткин с Пуговкиным?