Глафира задумалась. Конечно, Ирку лучше ни во что не посвящать. И все же… Кто его знает, этого бандита! Решит, что лучше подстраховаться и… Надо что-нибудь придумать. Отправить Ирку куда-нибудь… Куда? На богомолье? Вряд ли согласится. К отцу? Нужно будет объяснять, а как? И вообще – где можно спрятать человека, чтобы его не нашли? Ну хоть по геолокации. – Сергей, как ты думаешь… – начала она. В этот момент в двери заскрежетал ключ, она распахнулась, и пред их очами в куртке без рукавов, с огромным синяком под глазом предстал юный Шведов. Шарик выглянул из кухни, чтобы поздороваться, но увидев расхристанного Ярика, предпочел благоразумно скрыться. Увидев Глафиру рядом с отцом, Ярик, вошедший со злым и перепачканным грязью лицом, вдруг вытаращил глаза и уставился на них, приоткрыв рот. Ни фига себе! Вчера перед иконкой Сергия Радонежского, которую дала тетя Мотя, чтобы молился за отца, он попросил святого о помощи в устройстве батиной личной жизни. Так, на всякий случай! И вот те раз! Неужели работает? Никогда бы не поверил! И быстро как! Только загадал, а уже начало исполняться! – Привет, сын, – сказал отец, разглядывая художественный беспорядок. – Где кровь проливал? – А… здравствуйте, Глафира. А вы… чего у нас? – Она у нас того. Не увиливай. Что натворил? – Почему сразу я? Может, это мне натворили? – Ну да. Обидели безобидного крошку. Глафире стало жалко ребенка, на которого наезжает собственный отец. – Здравствуй, Ярик. Ты голодный? Хочешь я тебе суп с фрикадельками сварю? Это быстро. Он покосился на отца и кивнул. – Ярик! – Ну чего ты пристал, пап! – Сначала накорми-напои, а уж потом расспрашивай, – поддакнула Глафира. Шведов зыркнул на нее сердитым глазом и вдруг рассмеялся. Все как в настоящей семье: отец строжит, мать защищает, дитя капризничает. Знает, что все равно любят, поэтому ничего ему не будет. Пошумят-пошумят, а потом поцелуют и купят гостинчик. А с Элей когда-нибудь так было? Нет, не вспоминается ничего такого. Она не ругала сына и не защищала от строгого отца. Ее просто никогда не было. Всегда свои дела, с семьей не связанные. – Подрались с командой из лицея. Их судья нам три очка зажилил, – услышал Сергей разговор в кухне. – А почему судья с их стороны был? – Наш заболел. Глафира, а можно я, пока суп жду, бутерброд съем? – Давай я тогда яичницу сделаю. – Сначала второе, а потом первое? – Ну и что, раз так вышло. Все равно вкусно будет. – Я люблю с фрикадельками. Только нам с отцом возиться с супом лень. Особенно лук с морковью жарить. – Сейчас готовая зажарка продается. Только я сама ее не очень люблю. Соли много. Заходить в кухню Шведов не стал. Тихо ступая, прошел в комнату, плотно закрыл дверь и набрал номер Беленького. Надо торопиться, а то уедет письмо с сережкой в дальние края. Животная сила Глафире все не давало покоя, что она ничего не может сделать для Бартенева. Вчера вечером, вернувшись от Шведовых, она осторожно, не вдаваясь в подробности, все же сообщила Моте, что профессора увезли на «Скорой» и сейчас он в коме. Долго думать Мотя не стала и утром увязалась за Глафирой, которая отправилась узнать о состоянии больного. Шведов привез их в госпиталь и сразу уехал. Глафира поняла, что в Следственный комитет. Расспрашивать не стала, чтобы не услышала Мотя. Ей ужасно хотелось прижаться к нему хоть на минуточку, но удержалась. Не хватало еще на людях липнуть! Потерпит до его возвращения. Мотя ушла в реанимацию, да так там и осталась. Как ей удалось уластить строгого врача, неизвестно, но она сразу же была допущена в палату к профессору и принялась за привычное дело: мыть, переодевать и следить, чтобы у больного не было пролежней. Глафиру тоже пустили, но всего на три минуты. Олег Петрович выглядел неплохо, только исхудал и зарос щетиной. Создавалось впечатление, что он просто крепко спит и может проснуться в любой миг. Вот только из комы Бартенев не выходил, хотя врачи обнадеживали. Глафира сперва хотела дождаться Мотю, но потом поняла, что дело безнадежное. Помыкавшись в ожидании, она прошла в другой корпус и постучала в кабинет к Валерию Кимычу. Ей нравился друг Сергея. У него была чудесная лысина и веселые глаза. Шведов говорил, что Кимыч прожженный циник, как все эскулапы, но Глафире не верилось. Ее тот встречал ласково, разговаривал любезно и вел себя, как истинный джентльмен. Мотя и та сразу придумала, как быть полезной. Может, друг Сергея и ей присоветует что-нибудь? Кимыч выслушал Глафиру и, подумав, сказал: – Вы ведь знаете, что до девятнадцатого века у человечества практически не было лекарств? Все эти заговоры, шпанские мушки, кровопускания и отвары – чистейшей воды самообман. – Но некоторым они помогали. – Помогали, но только тому, кто в них верил, – кивнул Кимыч. – Люди выздоравливали от уверенности в том, что могут поправиться. – Предлагаете лечить гипнозом? – Зачем гипнозом! Вот ваша Матрена великолепная, например, лечится молитвой. И ей отлично помогает. Почему? Потому что она истово верит в силу Господню. – К сожалению, профессор атеист. – Ну, не совсем. Скорее, агностик. То есть колеблющийся. – В храм его все равно не затащишь. – Я не об этом. Знаете, Авиценна описал способ вернуть человеку, как он говорил, «животную силу». Универсальный. – Готова его применить. – Он предлагал «лечебное общение». Глафира взглянула на Кимыча с удивлением. Общением лечить предлагает? А еще слывет за циника. Может, шутит просто? – Встреча с тем, кого больной любит, с человеком, который радует его или которого он стыдится. Ну, то есть не будет перед ним ныть, жаловаться и падать духом. Все это – лечебное общение, и оно действительно помогает. Сам видел. Даже не так давно. Кимыч хитро взглянул на Глафиру и достал сигареты. – То есть вы хотите сказать, что Бартенева может излечить… Она замолчала и подняла на Кимыча заблестевшие глаза. – Кажется, поняла. Конечно! Как я сама не догадалась! Глафира рванула к выходу. – Подождите! А Шведову я что скажу? – Я сама ему скажу, как только смогу! – крикнула она, скрываясь за поворотом. Дивная девушка! А хорошенькая какая, прямо прелесть! Повезло Шведову! Кимыч затянулся, выпустил дым колечком и грустно подумал: к сожалению, так по-крупному везет не всем. Глафира сначала шла, а потом почти бежала прочь от госпиталя. Как же Господь ее сразу не надоумил? Ведь все просто! Больного лечит вера в исцеление, а ее может внушить только любящий, тот, ради кого сам исцелиться захочешь! Вера Аполлоновна сможет! Недаром же ей такое имя дадено! Глафира на бегу достала телефон и нашла нужный номер. Не зря пошла на преступление, потихоньку списав номер ее телефона из записной книжки профессора. Теперь бы суметь убедить Веру Аполлоновну! – Ало, – услышала она приятный и совсем не старческий голос, – с кем я говорю?