Сергей тоже спешил домой. Ему очень хотелось поделиться с Глафирой тем, что он сегодня узнал в Следственном комитете. У крыльца замешкался, дожидаясь, пока какая-то девушка достанет наконец из сумки ключи и войдет в подъезд. Она выудила ключи и обернулась. – Здравствуй, – сказала девушка Глафириным голосом. – Здравствуй… те, – ответил он, недоумевая, как такое может быть. – Что-то случилось? – Нет… вроде. Это было довольно странное ощущение. Голос и лицо Глафирины, а все остальное – какой-то другой женщины, совершенно незнакомой. И та глядела на него смеющимися глазами. – Ух ты… – наконец выдавил Шведов, сразу поняв, что вышло глупо и пошло. – Ты о чем? – Да… не знаю… Обо всем… этом. Глафира, наслаждаясь произведенным впечатлением, подняла брови. – Не знаю, что ты имеешь в виду, но хорошо, что мы встретились. У меня для тебя сногсшибательная новость! Как? Еще одна? Он и от этой уже на ногах не стоит! – Нашлась Вера Аполлоновна! Она у Бартенева в палате! Господи, помоги мне! Какая Аполлоновна? В какой палате? На лице Шведова читалось такое искреннее недоумение, что Глафира поняла – надо приводить его в чувство. Вот что с мужчинами делается при виде красиво одетой женщины! Наверное, это как раз животная сила просыпается! Спасибо рваным джинсам! От добра к худу Шведов справился с собой довольно быстро, только целовал дольше обычного. Глафира начала было таять и млеть, но он вдруг остановился, немного отодвинулся и стал рассказывать про встречу в Следственном комитете. Оказалось, Беленький не такой уж бестолковый, как можно было подумать, и многое, что рассказал ему Сергей об их с Глафирой умозаключениях, уже знал наверняка. В том числе и то, что Мягги имеет ко всему этому прямое отношение. – В окружении Мягги есть несколько человек, которые вполне могли провернуть это дело. Особенно один – Пустоглазый. – Жуткая кличка. – Это фамилия, но с такой и клички не надо. Тип бывалый. Дважды сидел. Второй раз за грабеж. В день убийства Стаса засветился на городских камерах недалеко от дома Бартенева. – Это доказательство? – Нет, но Беленький копает дальше. – Ты предупредил, что Тобик собрался сбежать за границу? – Это было новостью. В Следственном комитете считали, что сам лично Мягги не будет так явно светиться, а станет искать продавца и надежный канал переправки раритета через посредников. Значит, что-то заставило его все делать самому. – Это странно? – Для человека с таким возможностями – да. Он сразу привлечет внимание, а ему это ни к чему. – Что же могло повлиять на его планы? – Что-то или кто-то. Может, это условие покупателя: никаких посредников? – Но ведь риск огромный! Неужели деньги дороже свободы? – Смотря какие деньги. Если речь идет о миллионах евро, то Мягги может рискнуть. Ты не знаешь, Матрена Евсеевна сейчас дома? – Должна уже вернуться из госпиталя. Вера Аполлоновна ее сменила, – удивившись столь резкой смене темы, ответила Глафира. – Тогда иди домой и скажи, что через час я приду к вам по важному делу. Как ни была Глафира готова к этому, все равно не справилась с собой: затрепетала и покраснела. – Может, не сегодня? – Именно сегодня. Я и так долго откладывал. Долго? Да они только вчера объяснились. Видя, что Глафира сбита с толку, Шведов повернул к себе ее зардевшееся от волнения лицо. – Я в тебя с первого взгляда влюбился. – Это когда Шарик нас чуть не слопал? – Хорошо, что не слопал. Я ему за это в тот же вечер купил говяжьих костей. Очень он их уважает. – Да, спасибо ему. – Это тебе спасибо. – Он подтолкнул ее к выходу. – Иди. Стоя в прихожей, Мотя как раз собиралась снять салоп, надетый по случаю наступивших «черемуховых» холодов. Глаша, появившаяся не с улицы, а из соседней квартиры, да еще с загадочным лицом, заставила ее насторожиться. Чего это она удумала? – Мотя, – сказала Глафира и кашлянула. – Сергей Шведов просил предупредить, что зайдет… по важному делу. – Какому еще делу? – уточнила та, продолжая стягивать салоп. – Просить у тебя моей руки! – выпалила Глафира. Мотя как стояла, так и села на табуреточку, куда обычно ставила сумку с продуктами. Неснятый салоп ошарашенно растопырился на плече. Глафира замерла. Мотя молчала. Ну не томи, родимая! – А куда ты рушник вышитый положила, не помнишь? – вдруг спросила Мотя, поднимая голову. У Глафиры отлегло от души. – В комоде лежит. – Доставай. Когда принаряженный Шведов с букетом и бутылкой шампанского явился свататься, его встретила важная Мотя в газовом платочке и с иконой, обвитой рушником. Шведов, никогда не участвовавший в подобных мероприятиях, заробел и заглянул за ее спину в поисках Глафиры. Никого не обнаружив, он понял, что остался с Мотей один на один. Сергей подобрался. Не оплошать бы! Потом, вспоминая этот момент, он всегда покрывался мурашками – так ему было тогда страшно. Запинаясь на каждом слове и постоянно сглатывая, потому что в горле пересохло, он попросил Глафириной руки. С торжественным и печальным лицом Мотя молча выслушала, а потом кликнула Глафиру. Ты вышла из комнаты и встала рядом с Сергеем. Мотя благословила их «Казанской», затем поднесла икону каждому к губам и сказала: – Благослови вас Господь, дети мои, на долгие лета в любви и согласии. И заплакала, прикрывшись кончиком платка. Сергей покосился на Глафиру. Чего делать-то надо? – Мотенька, спасибо тебе, родная моя, – дрожащим голосом проговорила та и кинулась обниматься.