– Не чертыхайся! Хорошо, что Мотя не слышит, а то бы отвесила подзатыльник. Причем обеим! – Твоя Мотя меня терпеть не может! – Не говори глупости! Просто она строгая. – Только не к тебе. Для тебя она в лепешку расшибется. Не понимаю, как она позволяет, чтобы тебя эксплуатировали как африканского раба! – Почему африканского? – Потому что раб, он и в Африке раб! – Не преувеличивай. Меня эта история с письмом захватила. Просто распирает узнать, что там случилось и как. – Неужели сам Пушкин написал? – Ага. – И бриллиант настоящий? – Конечно. Стала бы императрица стекляшки носить! – Жалко, что серьга только одна. – Это неважно. Ты только подумай… – Как это неважно? Пару можно было бы продать за дорого! – Ирка, ты совсем сдурела? При чем тут продать? Это же научное открытие мирового, нет, всепланетного уровня! Последнее письмо поэта! Да не к кому-нибудь, а к Елизавете Алексеевне, которую уж десять лет как похоронили! – Блин! Ирка вытаращила огромные глазищи. – Так он не знал, что она мертвая? – Да она живая была! Кажется, выпучивать глаза было уже некуда, но Ирка умудрилась. – Живой закопали? Глафира набрала воздуху, посидела с надутыми щеками и с шумом выдохнула. Ирка поняла, что ляпнула не то, и сразу обозлилась. – Ненавижу твое щеконадувательство, Фирка! Сама ничего толком объяснить не можешь, а на меня надуваешься, как будто я дурачок! Глафире стало немного стыдно. Действительно, чего она тут изображает из себя интеллектуала высочайшего уровня? – Ируля, – заискивающим тоном начала Глафира, – а ведь у меня скоро днюха. Не забыла? Ирка тут же разгадала ее нехитрый маневр и фыркнула. Надо же, сделала из нее дуру набитую, а теперь подлизывается! Однако душа массовика-затейника сразу среагировала на заманчивое слово «днюха», и в голове невольно закрутились сценарии праздничных мероприятий. Ирка еще немного пообижалась, демонстративно выскребывая маленькой ложечкой то, что осталось от чизкейка. А затем, оттаяв, предложила на девятое мая сначала полетать на воздушном шаре, потом покататься на лошадях, потом пообедать в плавучем ресторане, ну а потом забуриться в клуб и отвести душу в караоке. Для Глафириных финансовых возможностей даже с учетом солидной прибавки в зарплате всего этого было слишком много. Она прикинула и так, и этак… – Давай лучше у нас с Мотей. Она пирогов напечет. – Да отстань ты со своими пирогами! Сколько можно! Я на Мотиных пирогах и так раздобрела до невозможности! Если ты из-за денег не хочешь, то Тобик за все заплатит! Ты только согласись! Глафира была совершенно уверена, что Тобик, если он, конечно, в здравом уме, не станет оплачивать день рождения совершенно незнакомой ему девицы. А с другой стороны, в самом деле, что дома сидеть! – Давай возьмем Мотю и поедем на залив. Соберем огромную корзину с едой, компотами и устроим пикник! Ирка закатила глаза. – Ты, Вознесенская, так и просидишь всю жизнь, привязанная к тети-Мотиной юбке. Тебе замуж надо выходить, а ты все компоты варишь. – Ну и как катание на воздушном шаре поможет мне замуж выйти? Или, думаешь, заслышав наше завывание в караоке-баре, женихи так и сбегутся? А компоты мои ты, кстати, больше всех любишь. – Отстань со своими компотами! Короче, Мотю ты берешь на себя, а все остальное я придумаю! – Без Моти я не могу. Ты же знаешь, мой день рождения – это ее праздник. – Хорошо, с тетей Мотей я договорюсь сама. Глафира испугалась по-настоящему. – Ты что! Не надо! Она нежная и обидчивая. Ты ляпнешь, а мне потом год вину замаливать. – Ну ладно, ладно… Чего ты? С компотом так с компотом! Не кипешуй! Ирка успокаивающе погладила Глафиру по руке и попросила у проходящей мимо официантки счет. – Слушай, я ничего не говорила. Твой день рождения, тебе и решать. Я вмешиваться не буду. Глафира посмотрела на безмятежное лицо подруги и не поверила. Надо держать ухо востро. Шведовы Старший Шведов появился неожиданно. Впрочем, первым появился… – Волкодав, – сказала Мотя и замерла с открытым ртом. Глафира подняла голову и поступила точно так же: застыла мраморным изваянием. На площадке сидела собака. Пес был огромным и жутко страшным. Они таких не встречали. Смесь аллигатора с росомахой, нет, скорее, с дикобразом. Уж больно дикий у него был вид. – Что за порода такая? – шепотом спросила Глафира. – Я говорю – волкодав, – сдавленно ответила Мотя. – Не похож. – Тогда диавол в собачьем облике, восставший из ада. – А чего он к нам приперся? – поинтересовалась Глафира, стараясь дышать реже. – За грехи мои тяжкие наказание, – выдохнула Мотя. Собака облизнулась и клацнула зубами. Глафира с Мотей содрогнулись. От чудовища их отделял один лестничный пролет. Сейчас как прыгнет сверху! – Святый Боже, спаси и помилуй мя! – пискнула Мотя и подняла руку, чтобы перекреститься. – Гав! – сказала собака. У женщин, застывших на нижней площадке, подогнулись колени. – Умрем без покаяния, аки последние отеребки, – жалобно провыла Мотя. Внезапно открылась соседская дверь. – Ты чего не заходишь? – услышали они, а потом на площадку вышел здоровый бугай в майке и джинсах.