– Подарок от соседа. – Мне? – Ну не мне же! – Ерунда! – вдруг рассердилась Глафира. – Это он в благодарность за котлеты принес. – Ага. За котлеты. Прям пулей метнулся в цветочный и принес! – Точно говорю! – Да я и не спорю. Ну и чего ты налепила? Не видишь, кривой пельмень получился! Вот ведь захухря! Глафира глянула на пельмень. Кривой – не то слово! Не пельмень, а чебурашка ушастый! И как это она недоглядела? В самом деле – захухря! Она сердито размяла тесто и, раскатав скалкой, стала выдавливать стаканчиком кружочки. – Куда букет-то поставить? А, Глаш? На подоконник, что ли? – спросила Мотя, любуясь цветами. – Лучше в комнату на стол, – самым что ни на есть равнодушным тоном ответила Глафира. – А и взаправду. В комнате ему самое место. Мотя взяла вазу и унесла. Глафира продолжала лепить пельмени, сердито хмуря брови. Кому, интересно, он покупал этот букет на самом деле? Посланец Утро было таким славным, добрым и хорошим, что Глафира всю дорогу шла, не торопясь. Пахло весной, близким теплом и морем. Все будет хорошо. Все уже хорошо. Букет, конечно, портит настроение, но тогда почему он смотрел на нее так, словно… Ну как-то по-особенному смотрел… например, как Вронский на Анну на балу. Тьфу ты, Господи! Не похож он на Вронского, а она на Каренину еще меньше! Тогда как Левин на Кити. Так лучше? Или она все напридумывала? Задумчиво махая зонтиком, она, принюхиваясь и глубоко дыша, шествовала по дорожке. – Эврика! Эврика, прекрасная Глафира Андреевна! – вдруг закричал откуда-то сверху Бартенев. Глафира вздрогнула и подняла голову. Из открытого настежь окна ей рьяно махал листком бумаги Олег Петрович. Даже снизу было видно, что его распирает от восторга. – Не мог вас дождаться с благой вестью! – Неужели арктические льды наконец растаяли? – крикнула в ответ Глафира. – Лучше! Профессор Богуславский прислал документы, которые вас удивят! Меня уже удивили! Забирайтесь скорей! Глафира поспешила на зов и ненадолго выкинула из головы Сергея Шведова с его странностями. – Если вы не будете удивлены так же, как и я полчаса назад, значит, мои старания пропали даром, – заявил Олег Петрович, едва она, запыхавшись, вошла к кабинет. – Какие старания? – По превращению вас в профессионального исследователя! – с гордостью растолковал профессор. Видно, лучшей доли Олег Петрович и представить себе не может! Знал бы он, что больше всего на свете ей хочется замуж и детишек! Как была бы счастлива Мотя! И, конечно, она сама! Даже Ирка вроде решила выйти за своего Тобика – вчера специально звонила. К Наде приехал ее Губочкин – таких радостных воплей на лестничной площадке они с Мотей сроду не слыхивали. И… Что значит «и», она додумывать не стала. Хватит! Останется в старых девах с этими исследованиями профессиональными, тогда никакая наука радовать не будет! Для кого стараться? Вот если бы… «Давай без «если бы», – тут же одернула она себя. – Будем радоваться тому, что имеем. Документам так документам! Ей ли роптать!» Вздохнув о своем, о девичьем, Глафира устроилась в кресле и приготовилась разделить исследовательское счастье ликующего профессора. – Итак, милейшая Глафира Андреевна, теперь мы с легкостью можем назвать имя того, кому было поручено передать последнее письмо поэта. И это была вовсе не Орлова-Чесменская, которая, казалось, больше всех подходила на эту роль. – Конечно, ведь ей такая возможность предоставлялась не раз. Она часто виделась с Верой Молчальницей. – Подозреваю, Анна Алексеевна с честью выполнила бы это поручение, но, к сожалению или к счастью, о письме она ничего не знала. У нее с Александром Сергеевичем вообще были напряженные отношения. Он такое про нее писал! Много лет духовником глубоко верующей Орловой был настоятель новгородского Юрьева монастыря Фотий. Так этот безбашенный Пушкин – так, кажется, теперь говорят – сочинил эпиграмму: Благочестивая жена Душою Богу предана, А грешной плотию — Архимандриту Фотию. – Ничего себе! – ахнула Глафира. – И не говорите! Александр Сергеевич был, что называется, тот еще охальник! Вообразите, однажды в гости к почтенному семейству явился в прозрачных панталонах и… без нижнего белья! – Представляю! То есть нет! Не представляю! Пушкин, он же… – Тонкий и поэтичный? – Ну… да. – Вы прямо как Николай Васильевич. – Какой Николай Васильевич? – Гоголь, конечно! Он, еще будучи неизвестным автором, давно мечтал познакомиться со светилом русской поэзии, но робел. Наконец, решился и пришел к тому домой. Слуга сказал, что барин изволят почивать. «Всю ночь творил, потому не спал?» – спросил наивный почитатель таланта. «Да какое! – махнул рукой слуга. – В картишки резался!» Гоголь был потрясен, ведь он представлял поэта не иначе как парящим на облаке вдохновения в мечтах о высоком. И вдруг такое разочарование! – Я, конечно, тоже довольно наивна, но все же: при дамах… без трусов… – Поверьте, он и не такие штуки выкидывал. Однажды едва не сорвал спектакль. Явился в театр в парике – ему голову обрили после болезни, – а посреди действия вдруг снял его и начал обмахиваться, жалуясь, что в зале ужасно душно. Что творилось с публикой! Бартенев с улыбкой прикрыл глаза, словно представляя картину всеобщего веселья. Глафира покачала головой. – И все же. Там – невинная шалость, а тут – прямо разврат какой-то. – Представьте! Такой уж он был, наш Александр Сергеевич! Мы из него памятник сделали, а он был живой и веселый! Что же касается Орловой-Чесменской, то графиня, конечно, простила его по-христиански, но, уверен, не забыла. Хотя, возможно, ее не стали посвящать совсем по другой причине. – Не томите, профессор. В чем же сюрприз? – Наше предположение, что посланником была именно женщина, оказалось верным! От этого надо было оттолкнуться с самого начала! Ведь речь шла о встрече с монахиней, живущей в монастыре. Конечно, княгиню Вяземскую, которая была в квартире Пушкиных в день смерти поэта, я отмел сразу. Эта сплетница много крови попортила семье, и уж ей-то точно не доверили бы такое деликатное дело, как исполнение воли покойного. Но мы забыли о еще одной женщине, которая была рядом с поэтом в его последние часы. И именно эта особа пользовалась абсолютным доверием всех, кто любил Александра. – Вы уже заинтриговали меня. – Не торопите. Хочу растянуть удовольствие. – Предупреждаю: можете остаться без обеда. – Как без обеда? Это что, наказание такое? – встрепенулся Бартенев. – Нет. Просто у меня ничего не готово. Будете тянуть кота за хвост, вообще не успею. – Хорошо! Уступая угрозам и шантажу… – Олег Петрович! – Это была Александра Гончарова, сестра Натали. Вы что-нибудь о ней слышали? – Ну… сестры Гончаровы вроде бы жили вместе с семьей Пушкина. Потом одна из них стала женой его убийцы – Дантеса. – Это Екатерина. Александра, дома ее звали Азя, была не замужем, помогала сестре и обожала Пушкина.