К этому времени миссис Перес успела сообразить, что к чему. Ей, конечно, не хватало артистизма миссис Йегер, но она тоже не подкачала. – Я сказала ему правду, – заявила она Стеббинсу. – Если бы в воскресенье моя дочь чего-то такое увидела, то сразу побежала бы с этим ко мне. А она ничего не говорила. – Она весь вечер была дома? – Да. К ней пришли две подружки, и они смотрели телевизор. – В какое время приходили подружки? – Около восьми вечера. – А когда они ушли? – Сразу после одиннадцати. После воскресной программы, которая им нравится. – Ваша дочь вышла с ними? – Нет. – Она выходила в тот вечер из дому? – Нет. – Вы уверены? – Уверена, – кивнула миссис Перес. – Мы всегда знали, где наша дочь. – Но вчера ночью вы этого не знали. А в воскресенье ночью она могла в любое время пройти в переднюю комнату и выглянуть в окно. Разве нет? – Зачем? С чего вдруг ей приспичило? – Ну я не знаю, но она могла. – Стеббинс повернулся ко мне. – Ладно, Гудвин. Поедешь со мной в управление. Расскажешь обо всем инспектору. – О чем? О чем тут вообще говорить? Стеббинс упрямо выпятил подбородок: – А теперь слушай сюда. В понедельник днем ты начинаешь наводить справки о человеке, который к этому времени уже был мертв. За два часа до того, как обнаружили тело. Инспектор отправляется к Вулфу, застает там вдову и получает порцию очередного дерьма. Вдова нанимает Вулфа выяснить, кто убил ее мужа, что, может, и не противоречит закону, но противоречит принципам Управления полиции Нью-Йорка. Потом я прихожу сюда расследовать уже совсем другое убийство – и, Господь свидетель, ты тут как тут. Являешься вместе с вдовой в дом, где жила убитая девушка, и разговариваешь с ее матерью. Итак, или ты едешь со мной в управление, или я арестовываю тебя как важного свидетеля. – Я что, уже арестован? – Нет. Я сказал «или». – Всегда приятно, когда у тебя есть выбор. – Достав из кармана четвертак, я подкинул монетку в воздух, поймал и посмотрел, как легла. – Я выиграл. Поехали. Такой расклад меня вполне устраивал. Нужно было увести его подальше от этого дома и, в частности, от миссис Перес. Поднимаясь по трем ступенькам на улицу, я думал о том, что все было бы совсем иначе, приди он на тридцать секунд раньше или спустись мы с миссис Йегер на тридцать секунд позже. Я забрался в патрульный автомобиль и широко зевнул. Ночью я поспал всего три часа, и мне весь день ужасно хотелось зевать, но все было недосуг. Глава 15 Шесть часов спустя, в половине второго ночи, я сидел на кухне, поглощая черный хлеб, испеченный Фрицем, копченую осетрину, сыр бри, молоко и просматривая утренний выпуск «Таймс» за пятницу, который прихватил по дороге домой из офиса окружного прокурора. Я ужасно устал. День выдался крайне хлопотливым, а вечер – час с Кремером и четыре часа с парочкой помощников окружного прокурора – оказался еще более напряженным. Очень тяжело отвечать на тысячу вопросов, сформулированных крутыми специалистами, когда знаешь, что тебе необходимо: а) четко разграничить два набора фактов: то, что им уже известно, и то, что они, дай Бог, никогда не узнают; б) держать ухо востро, чтобы тебе не вменили какую-нибудь уголовную статью, от которой не отвертеться; в) не забывать о том, что коготок увяз – всей птичке пропасть. Из всех встреч с представителями власти, которые у меня были в убойном отделе Западного Манхэттена и в офисе окружного прокурора, эта оказалась самой тяжелой. Мне устроили лишь два десятиминутных перерыва на еду: несъедобный сэндвич с ветчиной и пинту восстановленного молока. И около десяти вечера я объявил, что или они разрешат мне сделать один телефонный звонок, или пусть посадят на ночь под замок. Все, кто считает, что телефоны-автоматы в этом здании не прослушиваются, могут, конечно, оставаться при своем мнении, но я остаюсь при своем. Поэтому, когда я позвонил Вулфу и сообщил, где нахожусь, мы старались держаться в рамках. Я рассказал о стычке со Стеббинсом и пожаловался на то, что Кремер и окружной прокурор считают, будто я, как обычно, утаиваю важную информацию, которую они вправе знать, а это просто нелепо. Оказывается, миссис Йегер уже звонила Вулфу насчет Стеббинса, и Вулф пригласил ее к нам обсудить этот вопрос. Вулф даже поинтересовался, стоит ли просить Фрица оставлять для меня на плите тушеные почки, но я сказал, что не стоит, поскольку я на диете. Без четверти час меня наконец выпустили на свободу, и, когда я вернулся, в доме не горел свет и никакой записки для меня оставлено не было. Отдав должное хлебу, копченой осетрине и сыру, а также узнав из «Таймс», что окружной прокурор надеется очень скоро доложить о значительном прогрессе в расследовании убийства Йегера, я поднялся в свою комнату. Много лет назад я торжественно поклялся своему дантисту всегда чистить зубы перед сном, но сегодня решил нарушить клятву. Поскольку я выполнил все поручения, никакой записки на письменном столе Вулф не оставил, а у меня наблюдался серьезный недосып, я не стал заводить будильник. Когда я продрал глаза настолько, чтобы видеть цифры на часах, они показывали 9:38. Значит, Вулф уже позавтракал и поднялся в оранжерею. Тогда я решил, что еще десять минут сна мне явно не повредят, но я терпеть не могу прямо с утра пребывать в неизвестности, а потому, собрав волю в кулак, скатился с кровати. В 10:17 я пришел на кухню, сказал Фрицу «доброе утро» и получил свой апельсиновый сок. В 10:56 я допил вторую чашку кофе и, поблагодарив Фрица за бекон и омлет с абрикосами, отправился в кабинет разбирать утреннюю почту. Загудел лифт – и в кабинете появился Вулф. Он поздоровался, прошел к своему письменному столу и поинтересовался, нет ли известий от Хьюитта насчет Lycaste delicatissima. Что характерно. Вулф однозначно сделал вывод, что меня не упекли за решетку как важного свидетеля, поскольку я с утра был на месте, и что у меня не имелось никаких срочных сообщений, так как иначе я не стал бы дожидаться одиннадцати часов. И все же мог хотя бы спросить, как долго меня там продержали. Продолжая вскрывать конверты, я ответил, что от Хьюитта ничего нет. – Как долго тебя там продержали? – поинтересовался Вулф. – Еще три часа после того, как я вам позвонил. Я добрался домой в начале второго. – Тебе, наверное, тяжеловато пришлось. – Была пара моментов. Я отказался подписать протокол. – Очень разумно с твоей стороны. Приемлемо. Миссис Йегер рассказала мне о твоем экспромте, с которым ты выступил перед Стеббинсом. Ты произвел на нее впечатление. Приемлемо. Два «приемлемо» в одной речи – это уже рекорд. – Да бросьте! – пожал я плечами. – Всего-навсего мои обычные осмотрительность и здравый смысл. А иначе пришлось бы его пристрелить. – Я протянул Вулфу почту. – Что у нас дальше по программе? – Ничего. Мы пока ждем. Он нажал на кнопку, дав один длинный звонок и один короткий, – сигнал Фрицу принести пива – и взялся за почту. Через секунду появился Фриц с бутылкой и бокалом. Я сел на место, зевнул и достал блокнот, ожидая, когда Вулф продиктует мне письма. И тут зазвонил телефон. Лон Коэн хотел узнать, хорошо ли я провел вечер в офисе окружного прокурора и как мне удалось посреди ночи выйти под залог. Я ответил, что обвиняемых в убийстве не выпускают под залог, пришлось прыгать в окно, и теперь меня разыскивает полиция. Когда я повесил трубку, Вулф уже был готов диктовать письма, но не успел я взять блокнот, как телефон зазвонил снова. На сей раз звонил Сол Пензер. Хотел поговорить с Вулфом. Поскольку Вулф не дал мне никакого сигнала, я не положил трубку и стал слушать. – Доброе утро, Сол. – Доброе утро, сэр. Я его нашел. Как пить дать. – Неужели? – Да, сэр. Небольшое заведеньице на Семьдесят седьмой улице около Первой авеню. Восточная Семьдесят седьмая улица, дом триста шестьдесят два. Парня зовут Артур Уэнгер. – Сол произнес имя по буквам. – Узнал его по фото. И он не сомневается. Правда, он не совсем уверен, какой точно был день, но помнит, что дело было на прошлой неделе, то ли во вторник, то ли в среду. Утром. Я в телефонной будке за углом. – Приемлемо. Я хочу видеть его у себя. И как можно скорее. – Он не хочет никуда идти. Он там один на хозяйстве. Десять долларов, вероятно, позволят решить вопрос, но вы сами знаете, как это обычно бывает. Его могут спросить, не давали ли ему денег. – Не спросят. А если спросят, то, значит, плохи мои дела. Десять долларов, двадцать, пятьдесят – не имеет значения. Когда ты привезешь его к нам? – Через полчаса. – Приемлемо. – Вулф посмотрел на часы. – Соедини меня с мистером Айкеном. Я набрал номер «Континентал пластик продактс». Мистер Айкен был на совещании и просил его не беспокоить. Я узнал это не только от женщины, разговаривавшей со мной вполне вежливо, но и от мужчины, похоже считавшего, что его тоже нельзя беспокоить. Максимум, чего я сумел добиться, – это согласия передать мистеру Айкену в течение пятнадцати минут сообщение, и мое сообщение получилось на редкость лаконичным: «Позвоните Ниро Вулфу. Срочно». Через девять минут телефон зазвонил, и вежливая женщина попросила соединить ее с мистером Вулфом. Я такого не позволяю даже президенту корпорации, а потому попросил соединить меня с мистером Айкеном, и она не стала упираться. Через минуту Айкен был у аппарата, и я кивнул Вулфу. – Мистер Айкен? Это Ниро Вулф. Я хочу дать вам отчет, и дело не терпит отлагательств. Нет, это не телефонный разговор. Вы можете прибыть ко мне вместе с мисс Макги в четверть первого? – Мне это крайне неудобно. Нет. А нельзя ли приехать после ланча? – Нельзя. Иногда приходится жертвовать удобством ради необходимости. Промедление смерти подобно. – Проклятье, я… – (Пауза.) – Вы сказали, вместе с мисс Макги? – Да. Ее присутствие обязательно. – Я не знаю. – (Пауза.) – Хорошо. Мы приедем. Вулф положил трубку и откашлялся: – Блокнот, Арчи. Нет, не письмо. Проект документа. Не для отправки. Глава 16 На стене кабинета, справа от двери, висит небольшая картина – 14 на 17 дюймов, – на которой изображен водопад. Центр картины находится на дюйм ниже уровня моих глаз, но мой рост как-никак около шести футов. Картина написана по особому заказу. На стене ниши в дальнем конце прихожей имеется деревянная панель на петлях. Если ее отодвинуть, то появится задник картины, сквозь который можно видеть весь кабинет. В двадцать минут первого в задник картины были устремлены глаза мистера Артура Уэнгера из дома номер 362 по Восточной Семьдесят седьмой улице, тощего мужичка слегка за пятьдесят, с большими ушами и редкими волосами, которого доставил к нам Сол Пензер даже чуть раньше оговоренного получаса. В данный момент в поле зрения мистера Уэнгера ближе всего находилось красное кожаное кресло с сидевшим там человеком – мистером Бенедиктом Айкеном. Меня не было рядом с Уэнгером, рядом с ним находился Сол Пензер. Мы с Вулфом сидели каждый за своим письменным столом в кабинете. Джулия Макги расположилась в желтом кресле лицом к Вулфу, который продолжал говорить: – …Но прежде чем представить свои выводы, хочу рассказать, как я к ним пришел. Когда во вторник вечером вы спросили меня, кто будет решать, удалось ли мне соблюсти положения контракта, я ответил: здравый смысл и добросовестность, вместе взятые. Вы можете дать справедливую оценку моей работе лишь тогда, когда будете знать, насколько я преуспел. Честно говоря, я и сам пока до конца не уверен. Но понимаю, что в сложившихся обстоятельствах… Да, Сол? В дверях кабинета стоял Сол: