– Мисс Шеридан, могу я высказать сугубо личное мнение? – Разумеется. – У нас есть девочка, которая оказалась далеко от дома. До этого она была в концлагере, все документы из которого уничтожены. Ее семья погибла. Она совершенно одна, в чужой стране, и о ней никто не заботится, кроме безразличных педагогов безликого интерната. – Так, – сказала Фиона. – Если она исчезнет, кто станет ее искать? На нее всем плевать. А если власти узнают, что она пережила концлагерь, то решат, что она еврейка. Сами понимаете, что это означало в сельской местности в 1950-х годах. – Что вы хотите этим сказать? – Если говорить прямо, – сказала Джинетт, – то она выглядит идеальной кандидатурой на убийство. Фиона сглотнула. – Вы думаете, ее выбрали в жертву. – Мне так кажется, – прозвучало на другом конце провода, и Фиона поняла, что Джинетт пытается смягчить свои слова. – Я не хочу вас пугать. Но эта девочка пропала без следа шестьдесят лет назад, и до этого дня ее никто не хватился. Если кому-то нужна была жертва, то лучше не найти. Глава 20 Соня Бэрроне, Вермонт Ноябрь 1950 г. Когда она рассказала свою историю подругам, то почувствовала себя свободнее, как будто какие-то части ее сознания задвигались и начали перестраиваться. Но лучшим днем ее жизни стал день, когда у нее появился дневник. Он принадлежал Сисси, которая получила его от отца. Это был бездумный рождественский подарок, который наверняка выбирала его секретарша. Соня представила себе, как отец Сисси дает ей поручение: «Отправьте моей дочке что-нибудь милое. Я не знаю что, просто выберите что-нибудь сами. Что сейчас любят девочки? Вот вам деньги». Так у Сисси появился дорогой блокнот в украшенной цветами твердой обложке и с толстыми линованными страницами, издающими густой шорох, когда их листаешь, и мягкими, если вести пальцем по срезу. Это был превосходный блокнот. Однажды Сисси опаздывала на физкультуру и в поисках носков вывернула на пол весь ящик комода. Блокнот выпал на кучу мелочей, о существовании которых хозяйка совершенно забыла. Соня подняла его. – О, точно, – сказала Сисси, вытаскивая второй ящик. – Я им никогда не пользовалась. Неудивительно. Это был блокнот для девочки, которая любит писать, серьезно относится к словам и старательно переносит их на бумагу. Сисси была не такая, поэтому Соня и решила, что блокнот ей подарил отец. Даже пяти минут разговора с Сисси хватило, чтобы понять, что это неподходящий для нее подарок. – Вот они где! – сказала Сисси, вытаскивая носки из нижнего ящика. Она посмотрела на Соню, все еще державшую в руках блокнот. – Тебе нравится? Забирай. – Я не могу, – сказала Соня. – Он слишком дорогой. Сисси расхохоталась: – Он же куплен не на мои деньги. После того как Сисси рассказала девочкам историю про свою мать и пляж, она как будто стала тверже снаружи, но внутри все равно оставалась мягкой, как масло. – Я не собираюсь им пользоваться, честно. Забирай. Мне пора бежать. И Соня забрала блокнот. В куче мелочей, которую Сисси в спешке не убрала, обнаружилась и красивая ручка, которая шла с блокнотом в комплекте. Сисси не стала бы ее искать; скорее всего, она вообще про нее забыла. Поэтому Соня подняла ручку и открыла блокнот. Она прижалась носом к развороту, вдыхая густой запах бумаги и чувствуя, как от затылка вниз по шее и спине разливается странное чувство покоя. В голове у нее как будто мерцали маленькие огоньки. «Что же мне написать в таком красивом блокноте?» До конца дня она носила блокнот с собой на занятия, а вечером спрятала под подушку. Он все еще оставался без единой записи, и ей нравилось чувство, будто он ждет ее, готов выслушать. Словно новая подруга. В конце концов она рассказала блокноту ту же историю, что и девочкам. Единственную историю, которую знала. Снабдив ее рисунками. До войны она неплохо рисовала. Например, десятки портретов матери за чтением и шитьем. В те времена многие виды деятельности требовали от человека неподвижного сидения по нескольку часов кряду, так что рисовать портреты было легко. Она рисовала маму, отца, забравшегося в окно кота, а когда набила руку – учителей и одноклассниц. Потом все это закончилось. Но сейчас она снова сняла с ручки колпачок и рассказала своему дневнику – страница за страницей – все. А рядом набросала рисунки: сначала по памяти портрет матери, потом отца. После этого Соня сделала паузу на день, но затем ее снова потянуло к дневнику. Она рисовала Равенсбрюк. Начав, она уже не могла остановиться. Воспоминания роились у нее в голове, когда она сидела на уроках, делала домашнее задание, лениво бегала по полю для хоккея или ела свой безвкусный обед в столовой. Теперь воспоминания не захлестывали ее, как во время приступов. Они звучали в ее душе, как единственная струна скрипки, которую тронули смычком. Чтобы прекратить это мучение, Соня писала. Она нарисовала карту лагеря и его виды с нескольких точек обзора: на общежитие, на крематорий с клубами дыма. Она нарисовала каждое лицо, которое помнила: пленниц, приходящих и уходящих женщин, начальниц блоков, охранниц, свою маму. И снова маму. Мужчину, который приезжал их инспектировать, высокого, в длинном черном пальто с серебряными буквами SS на воротнике-стойке. Лагерь зимой и летом. Тела. Первого человека, которого она увидела в день освобождения лагеря, – солдата в советской форме с широким мясистым лицом. Как только Соня его заметила, она тут же бросилась бежать, босиком. Она не желала иметь дела с солдатами. Она нарисовала разбомбленную церковь, в которой ночевала в свою первую ночь на свободе. Женщину из лагеря, которая догнала ее и пошла вместе с ней. Семью, которая их приютила, их детей с истощенными лицами и огромными глазами. Некоторые вещи память от нее скрывала, и в какие-то моменты это ее огорчало, а в какие-то приносило облегчение. Например, она не могла точно вспомнить, как выглядела ее мать, когда они стояли на аппельплаце. Откуда она на нее смотрела? Стояла она перед матерью или за ней? Память отказывала ей, и Соня начинала сомневаться, видела ли она эти события своими глазами или только слышала рассказы о них. Все это было ужасно странно. Разумеется, подруги заметили, чем она занимается. Соня честно призналась им, о чем пишет, но поначалу не хотела показывать свои рисунки. Даже сейчас, после стольких ночей за радиопередачами и разговорами, она немного стеснялась своего дневника. Но в конце концов она показала его Роберте, а затем и остальным. Роберта читала молча и выглядела мрачной, а у Снеси во время чтения текли по щекам крупные слезы. Под конец она крепко обняла Соню и долго не отпускала. Когда за дневник взялась Кейти, лицо у нее побелело и стало жестким и непроницаемым, точно каменным. Она сидела на краю кровати, положив дневник Сони себе на колени, и переворачивала страницу за страницей, не говоря ни слова. Соня сидела рядом с ней, подвернув под себя ноги, и грызла ноготь на большом пальце. Содержимое дневника оказалось для Кейти полной неожиданностью, но Соня не могла понять, как та к нему относится, потому что Кейти смотрела вниз, и глаза ее были прикрыты ресницами. Соня ждала. Наконец Кейти захлопнула дневник обеими руками так громко, что звук разнесся по всей комнате, – яркий жест, как и все жесты Кейти. – Ты должна стать писательницей, – сказала она. – Что ты имеешь в виду? – спросила Соня. – У тебя талант, – ответила Кейти, разглядывая цветы на обложке дневника. – Ты умеешь рисовать и хорошо пишешь. Это талант, Соня, а с его помощью можно зарабатывать деньги. Соня опустила палец и приоткрыла рот. – Ты имеешь в виду работу? – Ты можешь стать писательницей, – терпеливо повторила Кейти, понимая, что потребуется время, чтобы эта идея дошла до Сони. – Ты сможешь писать книги и статьи. Тебя будут печатать. И тогда тебе не придется выходить замуж. Девочки не раз говорили о том, как им не хочется иметь семью. Сомневалась только Сисси. В принципе она была не против детей, но ее пугала та часть, где нужно целоваться и заниматься сексом. Остальным девочкам парни казались бесполезными существами, но им было непонятно, как выжить в этом мире без мужа и не превратиться в безумную старую деву вроде Леди Ку-ку. Выхода из этой ситуации они не видели не в последнюю очередь потому, что единственным доступным им источником информации об интимных отношениях был роман «Любовник леди Чаттерлей». – Я не смогу написать книгу про Равенсбрюк, – сказала Соня. Кейти поглядела на нее своими темными цепкими глазами. Она была такой красивой, что порой на нее было больно смотреть: волосы, черные, как вороново крыло, идеальный лоб, брови вразлет, прямой нос и рот, который почти никогда не двигался и не выражал эмоций. Соня уже знала, что, чтобы определить настроение Кейти, нужно следить за ее глазами – мимика ее никогда не выдавала. – Почему? – спросила Кейти. – Никто не захочет об этом читать, – указала Соня на дневник. – Это просто воспоминания глупой девочки. Они не имеют значения. Особенно если завтра мы все погибнем в ядерной войне. Кейти посмотрела на нее долгим взглядом, и по ее глазам было видно, как быстро сменяются мысли у нее в голове. Это был взгляд расчетливой Кейти – Соня его узнала. – Ну тогда не пиши, – сказала она прямо. – Не обязательно писать про Равенсбрюк. Но ты правда умеешь писать и рисовать. Это может быть книга о чем-то другом. – О чем? – О чем захочешь. – Кейти вернула ей блокнот. – Можешь писать детские сказки вроде «Винни-Пуха». Или что-то для взрослых. Как «Любовник леди Чаттерлей». Соня только рассмеялась в ответ. Именно этого Кейти и добивалась. На щеках у Сони рдел румянец: некоторые отрывки из книги девочки зачитывали друг другу вслух во время своих ночных посиделок. – Такое я написать не смогу, – сказала она, – потому что, как мы только что решили, я не стану выходить замуж. А писателю нужно опираться на собственный опыт. Кейти закатила глаза, заставив Соню снова рассмеяться. – Поверь мне, про собственный опыт лучше ничего не писать. Том был весь потный, и от него воняло нафталином. Соня продолжала смеяться, хотя это была грустная история. Она знала, что для Кейти смех был оружием, которое позволяло пережить случившееся. – Знаешь что? – спросила Соня. – Что? – Когда я тебя впервые увидела, я немного испугалась. Кейти пожала плечами. Она к этому привыкла. Ее все боялись, ведь она была красивой, смелой и очень сильной. – А сейчас? «А сейчас я тебя люблю», – хотела сказать Соня, но вместо этого ответила: – А сейчас мне кажется, что тебе нравится читать грязные книжки. Поэтому ты хочешь, чтобы я их писала. Губы у Кейти дрогнули в изумленной усмешке, которую она быстро подавила. – Напиши книжку о девочке из интерната, – сказала она.