В доме на Фонарной Бастон встал, чтобы разобраться с причиной шума. Карла выглянула на улицу из окна. – На Долу Блестки, – заявил Раск, – ты брал мою силу, чтобы питать свое чудо. Значит, бери снова. Шпат заколебался. Каменные люди приучены к осторожности. Если он слишком много возьмет у Раска, духовная недостача может того убить – и тогда Шпат пропадет сам, рухнет в пропасть. Надо хорошенько подумать – но тут клинок воткнулся в стену дома или в плоть Раска, Шпат не разобрал. Наложение слишком точно совпало, а разум и так растащило на лоскуты – от волнолома до станции Гетис. Сквозь него хлынула боль, хотя к какому «ему» это относится, в данную минуту было совсем непонятно. Он – этот гхирданский парень, что бешено кромсает искристую кладку, словно пытается срезать дом под корень? Он – это Новый город, дерзко воздвигнувшийся лабиринт, плод не поражения, не победы, а совсем иного, взрыва веры в никому не известного бога? Еще не названное учеными явление? Последствие колдовской аварии, безобразное, как отбракованные алхимиками уродцы, в муках выползавшие из родильных чанов? Кто он – паутина мыслей, натянутая над Гвердоном? Призрак каменного человека, умершего и одушевленного украденными у Черных Богов чудесами; дух, за чье краткое посмертие уплачено тысячью тысяч жертвенных жизней? Он падал. Он летел. Его сознание перемахнуло через весь город, фокусируясь в новой точке. Единственным уступом над пропастью стал маленький камешек, вдавленный в воск сальника. Этот сальник был создан недавно и сознавал свою новизну. Жизнь струилась в нем, искусственная, но от того не менее упоительная. Пламя горело чисто и ярко, огненные языки приплясывали на рунах и иероглифах, умело выгравированных внутри полого черепа, упорядоченно подсвечивало их, формируя эрзац-мысли сальника, приблизительное подобие разума. Искусственное, но от того не менее желанное. Пока что разум хранил послушание приказам. Сальнику было велено нести караул, и он будет нести караул! Такому свежему творению даже просто стоять и смотреть казалось новым и очаровательным. Да он часами мог пялиться на голую стену и радоваться тому, как меняется освещенность кирпича. И отчасти уже понимал – по мере затвердевания воска думать станет труднее, он пресытится. Тогда придется совершать жестокости, причинять боль, чтобы хоть что-то почувствовать. Тогда стену забрызгает кровь. Но пока – кирпичи! Такие затейливые, их линии и узоры похожи на вены с артериями. А еще сальнику попалось на глаза кое-что поинтересней. Он в круглом помещении, под стеклянным куполом потолка, изящная ковка должна изображать символы созвездий, хотя за лесом труб и наливных хранилищ видна лишь крохотная заплатка неба, да и то затянутая туманом. Это место оборудовали как обсерваторию, только вместо телескопа главным устройством был эфирограф. Модель гвердонского производства, толстые орихалковые кабели в резиновой обтяжке уходили под пол через прорезь. Мандель, создатель сальника, сидел за эфирографом, морщинистое лицо омывали лучи из машины. Губы шевелились в безмолвном общении с умами на других участках цепи. Терпеливо ждал секретарь, положив на колени тяжелый журнал. У сальника что-то засело в боку – это было бы между ребер, до того как ребра, легкие и все остальное перетопили в чане. Не болело, просто было занятно, когда в теле что-то торчит. Осколок камня. Ах да, после драки с тем человеком. Люди, они такие медленные, громоздкие, с изнанки очень грязные. Сальник рад, что у него все это уже позади. Спасибо алхимикам, спасибо Манделю, что настолько его улучшили. Почти до совершенства. Свечение эфирографа угасло. – Ну и трусы! – произнес Мандель. – Роша оставила нас с гильдией медуз, притворяющихся людьми. – И каково общее мнение? – спросил секретарь. – Они к нему не пришли. Большинство продолжает писаться в свои чаны и только слышало звон Великого Деяния. Их гордые достижения – получить сгущенный эфир и очистить толченый прах на девяносто девять процентов. Остальные же… талдычат о перестройке фабрик либо видят опасность Гхирданы, но считают, что лучше уступить. Что Перемирие неустойчиво и угроза поставкам илиастра – это последняя капля. А новый гильдмастер, ха, опять забыл, как там зовут этого дурака? – Хельмонт, – подсказал писец. – В общем, этот склоняется к переезду в Ульбиш. Но он не управляет гильдией в приказном порядке, как Роша. И не способен за собой всех увлечь, значит, жди грызни между медузами и счетоводами. – Мандель с досады оттолкнул эфирограф, в стеклянной трубке плеснула жидкость. – Надо было дать мне с ними поговорить. – Ха, вот это был бы номер. Стоило бы рискнуть твоим разоблачением, чтоб только поглядеть, как они раззявят свои рыбьи рты, – крякнул Мандель. – Может, нам и правда рассмотреть эвакуацию. Третий раз всем горазд, и все такое. Кхебеш был слишком далеко. Гвердон – проходной двор. Может, Ульбиш окажется самое то. Запас основополагающей материи уже готов, и хоть их атаноры не такие передовые, как гвердонские, зато и мы будем работать вдали от передовой. – И станем хранимыми взаперти, как здешние боги. Сам понимаешь, нельзя полагаться на милость князей Ульбиша. – Писец отложил перо, потер утомленные глаза. Сальник восторженно смотрел, завороженный идеей заиметь такие же лоскутки кожи, чтоб прикрывали глаза! Сальники не моргают. – И, кстати, – добавил писец, – юная Даттин взяла нас в клещи. – Да знаю я. Позволить не кому-нибудь, а Алоизиусу Онгенту заполучить обеих наследниц Таев было полным провалом. И вот уже Даттин готова спустить на нас собственную свору разбойников и монстров. Не говоря об Онгентове гомункуле, который шастает по городу. Того гляди, проснусь утром, а сукин сын точит нож об мои ребра. Секретарь передал Манделю письмо: – Прибыло, пока ты совещался. Парламент проголосовал на внеочередной сессии. В ответ на, хм, растущую угрозу миру и стабильности в Гвердоне они согласны заново открыть сальные чаны. Под надзором министерства общественной безопасности, а не гильдии алхимиков. У сальника не было сердца. Как и крови. Как и всего прочего, кроме воска, фитиля и огня. Но и воск, и фитиль, и огонь встрепенулись от мысли о новых сородичах. Их стало так мало после запрета изготовления сальников. – Значит, под Нимоном. Ба, очередной наш труд у нас отнят – и все ради удовлетворения блажи Даттин. – Как в прежние времена, – рассмеялся секретарь. – Нас разоряет Тай. – Не вижу ничего смешного, – сказал Мандель. – Великое Деяние состоится, друг мой. Мы на верном пути. Еще немного, и мы приведем этот мир в порядок. Мандель что-то там отвечал, его рот сокращался, издавал звуки, но сальник потерял к ним интерес. Его зачаровало движение челюсти Манделя, то, как расходились волоски бороды, когда он открывал рот, влажность языка. Разве не познавательно будет расколоть кирпичом ему череп? Или лучше вскрыть чудесным острым ножом? Пламя в голове сальника выплясывало, перебирая разные жестокие фантазии. Камушек в боку начал незаметно проскальзывать – разогретый воск размягчался. Сознание Шпата отливом психической волны вышло из сальника. – Ты чего делаешь? – зашипел Раск. Он безучастно осознавал, что вымок от пота, и драконий кинжал выпал из скользкой ладони, но его тело за много улиц отсюда и по большей части сейчас бесполезно. «Не удержался». – Нам надо обязательно выведать, есть ли к ним проход. Существут ли до сих пор туннель Хейнрейла? Проникни глубже! Весь этот мистический треп мне на фиг не впился. Великое Деяние. В своей агонии Шпат поглотил прежний квартал Алхимиков. Целые разделы их библиотеки до сих пор заперты в его чреве, в туннелях под Новым городом, и знание впитывается в камень. Великое Деяние – это издавна лелеемая мечта алхимической гильдии, цель духовного преобразования, само совершенство. Для некоторых это иносказание: свинец в золото и плоть в непреходящую материю – лишь принятый способ обозначать выделение огня из флогистона. Светская философия для бездуховного города, призванная возвысить работу алхимиков над голой коммерцией, как, к примеру, Братство цеплялось за писания Иджа. Подслушанные слова разверзли под Шпатом воспоминание. Дребезжащий голос профессора Онгента вопрошал его: «Ты знаком – предположил бы, что нет, не клевеща на твою образованность, – с теорией форм?» Был когда-то знаком. Теперь уже нет. Те знания рассыпались по всему городу, раскатились по углам и закоулкам, зацепились за крыши и мансарды, понабивались в подвалы, и не было сил их собрать. Речь о чем-то, связанном с потоками душ, с физическим миром смертных и эфирным царством чар и богов. Это важно, осознал он. И воззвал к Раску: помоги! Теперь Раск – точка средоточия его разума: можно привязаться к нему, как к якорю, пока ведется сбор рассеянных мыслей. «Это очень важно», – настойчиво думал Шпат. – НЕТ! – Раск всадил драконий зуб себе в ляжку. И его тут же швырнуло в полет, будто вулкан беспримесной силы воли извергся вдруг в недрах Нового города… Пламя в черепе сальника задрожало, изгибаясь под незримым дуновением. Сальника охватил новый позыв. Ему захотелось спуститься вниз. Как можно ниже. И он пошел, оставляя своего творца и его секретаря за спиной. Подвалы «Манделя и Компании» – истинный лабиринт труб и клапанов, накопительных баков и резервуаров глубокого залегания, опоясанных стержнями замедлителей и предохранительными оберегами. Сальник скользил мимо них, нюхом находя дорогу к старейшим, глубинным проходам крепости. Вниз. Свист и гул промышленных установок позади, далее грохочут поезда и недовольно ревут горнила атаноров высокого давления. На минуту разум сальника посетило сочувствие, мысль о своем родстве с обузданным адом этих печей. Они оба создания из пламени и рады бы разгуляться, безудержно, на весь город, пожирая хрупкую и горючую вкуснятину – только представьте, какие начнутся вопли! – но оба сидят на цепи у алхимиков. Под ярмом полезного труда. Сальник последовал дальше. Сталь-нержавейка и орихалковая проводка уступили серокаменным блокам, чей раствор замешан на крови. Ниже. Ниже. И вот – что тут такое? Сальник ступил в просторную подземную палату. Единственное освещение – нутряной фитиль, и отсветы огня запрыгали по плитам с канавками стоков, по стенам с рисунками жертвенников из оникса и кровавых треб под ножами-щупальцами бесформенных ужасов. По двум большим железным глыбам, что покоились здесь, в этой гробнице. Обе перекошены, полурасплавлены, полузастыли – не то колокола, не то идолы. Мерцаюший взор сальника, не задерживаясь, проскочил эти списанные в утиль громадные нескладухи. Пламя вновь замигало, побуждая двигаться вперед. Безмолвно он шел по этому нечестивому капищу, через храм забытых богов, пока наконец не приблизился к устью темного колодца. Туннелю черного камня, прорытому в незапамятные времена. Сальник склонился над краем и уставился во тьму. И тени внизу перемещались не только от трепета его свечи. – Туннель существует! – прохрипел Раск. Он представил, как Бастон с парнями карабкаются по нему, обвешанные пистолетами и взрывчаткой. Расплата за Вира! Приказ Прадедушки будет исполнен! Шпат не ответил, но Раски осязал, как разматывается клубок их восприятия – выпавшая пуповина общей души развязывалась, втягиваясь обратно. На миг он, подобно Шпату, ощутил в себе Гвердон, городские улицы как кровеносные жилы. Его разум скользнул в Хейнрейлов туннель, чтобы прикоснуться там к чему-то темному и бездонному. А затем провалился назад в свое тело, и там его встретила боль. Глава 26 Распорядок на борту маленькой лодки Мири установился простой. Всю работу делала Кари, а Мири сосредоточенно старалась не умереть. Правда, справедливости ради чародейка все-таки выполняла одно задание, причем ключевое для их путешествия в Кхебеш. Каждое утро Мири заклинала волну и ветер, повелевая им споро нести «Тимнеаса» по океану. Самое легкое плавание из всех, в какие ходила Кари. Мири утверждала, что и чары даются столь же легко. Боги уже раздербанили здешний эфир противоборствующими чудесами, Кракен и Повелитель Вод схлестнулись за владычество над морем, и ей не составляло труда взяться за вожжи реальности и сплести из них новое заклинание. Но Кари видела напряжение у спутницы на лице, видела, как тяжело той крепиться, противостоя неощущаемым Кари силам. Наблюдала, как Мири отмеряет остатки лекарства – так Шпат растягивал свой прием алкагеста. Лодку они поделили между собой, и негласная граница проходила посередине. Кари проводила все время на корме, Мири – в передней части. Иногда шквальный порыв швырял слезы Огнеморья сквозь заклинания Мири, и Кари приходилось карабкаться и подстраивать парус под ветер, но гораздо чаще перед ней вставал вопрос, как убить время.