Джеймс повернулся ко мне спиной, расстегнул джинсы и уронил их на пол. – Все со мной в порядке. Голос его прозвучал фальшиво, неправильно, будто кто-то ударил не по той клавише на пианино. Я поднялся с кровати и медленно прошел на его половину комнаты. – Джеймс, – сказал я, – не пойми меня неправильно, но я тебе не очень верю. Он глянул на меня через плечо. – Ни разу в жизни / Не слышал, чтоб скромней бросали вызов[33]. Ты слишком хорошо меня знаешь. Он сложил джинсы и бросил их в изножье кровати. – Так скажи, что случилось. Он замялся. – Ты должен мне пообещать, что никому не скажешь. – Да, конечно. – А захочется, – предупредил он. – Джеймс, – не отступался я, – ты о чем? Он не ответил – просто снял майку и молча стоял в исподнем. Я уставился на него со смущением и необъяснимой тревогой. На языке у меня спутался комком десяток вопросов, прежде чем я сам от неловкости не опустил глаза и не понял, что он пытался мне показать. – О Господи. – Я схватил его за оба запястья и потянул к себе, забыв о смущении. Внутреннюю сторону его рук до самых локтей яркими пятнами покрывали синяки с кровоподтеками. – Джеймс, это что? – Следы от пальцев. Я выпустил его руку, как будто меня ударило током. – Что? – Сцена убийства, – сказал он. – Когда я бью его ножом в последний раз, он опускается на колени, хватает меня за руки и… вот. – Он это видел? – Нет, конечно. – Ты должен ему показать, – сказал я. – Он может не понимать, что делает тебе больно. Джеймс взглянул на меня с раздражением. – Когда ты в последний раз оставлял на ком-то такую отметину и не понимал, что делаешь? – Я в жизни ни на ком таких отметин не оставлял. – Вот именно. Ты бы знал, если бы случалось. Я осознал, что так и держу его за запястье, и резко отпустил его руку. Он качнулся назад, потеряв равновесие, как будто до этого я тянул его вперед. Провел пальцами по внутренней стороне руки, крепко прикусив нижнюю губу, как будто боялся открыть рот, боялся того, что может вырваться. Во мне внезапно поднялась ярость, в ушах застучала кровь. Мне хотелось поставить Ричарду десять синяков за каждый синяк Джеймса, но надеяться, что я смогу его ранить, было глупо, так – в жизни не смогу, и собственная бесполезность злила меня сильнее всего. – Ты должен сказать Фредерику и Гвендолин, что он делает, – сказал я громче, чем собирался. – Настучать? – спросил Джеймс. – Нет, спасибо. – Тогда только Фредерику. – Нет. – Но ты должен хоть что-то сказать! Он оттолкнул меня на шаг назад. – Нет, Оливер! – Отвел глаза, уставился в пустой угол. – Ты мне обещал, что никому не скажешь, вот и не говори. Я ощутил укол боли, как будто меня что-то ужалило. – Скажи почему. – Потому что я не хочу, чтобы он получил свое, – ответил Джеймс. – Если он узнает, как легко может сделать мне больно, что его остановит? – Он снова взглянул мне в лицо, его глаза блеснули серым. Умоляюще и тревожно. – Он перестанет, если решит, что это не работает. Так что обещай мне, что никому не скажешь. У меня сжались внутренности, будто кто-то ударил в живот. То, что я хотел сказать, ускользало, не давалось, до него было никак не дотянуться. Я схватился за ближайший столбик кровати и прислонился к нему. В голове у меня было тяжело от смятения, ярости и еще какого-то неистового чувства, которое не получалось определить. – Джеймс, это же трындец. – Знаю. – Что будешь делать? – Ничего. Пока ничего. Сцена 3 На следующий вечер во время прогона в костюмах я глаз не сводил с Ричарда, но, как оно обычно и бывает, когда он зашел слишком далеко, наблюдал за этим не только я. Мы только что закончили первую сцену второго акта, во время которой Брут беседует с заговорщиками, потом с Порцией и еще с Лигарием. (Как Джеймс не путался в репликах, понятия не имею.) Рен и Филиппа ушли в правую кулису и с любопытством поглядывали из-за занавеса. Джеймс, Александр и я ушли влево и переминались в ожидании следующего выхода: третий, первая, сцена убийства. – Как думаете, сколько у меня времени? – хриплым шепотом спросил Александр через плечо. – На покурить? – сказал я. – Успеешь, если пойдешь прямо сейчас. – Если опоздаю, тяните время. – И как я, по-твоему, это сделаю? – Сделай вид, что текст забыл, или еще что. – И навлечь на себя гнев Гвендолин? Нет. Рен на противоположной стороне сцены прижала палец к губам, и Джеймс пихнул Александра локтем. – Хорош трепаться. Тебя на той стороне слышно. – Какая там сцена? – спросил Александр, понизив голос. Ричард уже вышел – без галстука и пиджака – и говорил со слугой, одним из наших неиссякаемых второкурсников. – Кальпурния, – пробормотал я. И, словно я каким-то образом ее призвал, между двумя центральными колоннами появилась Мередит, босая, в коротком шелковом халатике, с крепко скрещенными на груди руками. Александр вполголоса присвистнул. – Вы гляньте на ее ноги. По-моему, так можно все билеты распродать. – Знаешь, – сказал Джеймс, – для мальчика, которому нравятся мальчики, ты выдаешь многовато гетеросексуальных замечаний. Александр: Я мог бы сделать исключение для Мередит, но только если она будет в этом халатике. Джеймс: Ты мерзкий. Александр: Я гибкий. Я: Заткнитесь оба, я хочу послушать. Джеймс и Александр переглянулись, я не понял, что они имели в виду, и решил не обращать внимания.