– Просто не начинай, Ричард, – сказала Рен, когда он снова открыл рот. Она покачала головой, на лице у нее было напряженное, зажатое выражение, походившее почти на отвращение. – Не начинай. И она ушла за Филиппой. Ричард фыркнул, потом повернулся ко мне, Джеймсу и Александру: – Еще кто-нибудь выскажется? – Нет, – ответил Александр. – По-моему, все основное она упомянула. Он бросил на нас с Джеймсом предостерегающий взгляд и ушел в кулису, уже роясь в карманах в поисках папиросной бумаги. Мы остались втроем. Джеймс, Ричард и я. Порох, огонь, фитиль. Ричард и Джеймс какое-то время смотрели друг на друга, как будто меня рядом не было, но ни один не произнес ни слова. Молчание между ними казалось неустойчивым, угрожающим. Я ждал, гадая, в какую сторону оно качнется, и от дурного предчувствия все мои мышцы напряглись под кожей. В конце концов Джеймс едва заметно улыбнулся Ричарду – проблеск пустячного торжества, – развернулся и вышел вслед за Александром. Взгляд Ричарда остановился на мне, и я подумал, что он сейчас прожжет меня насквозь. – Ты пока не начинай учить мои монологи, – сказал он. И оставил меня на сцене одного. Я стоял тихо. Неподвижно. Как я сам это для себя определил, бесполезно. Фитиль без огня и без того, что можно воспламенить. Сцена 4 Когда мы закончили прогон (к счастью, без происшествий), я не сразу пошел в гримерку. Мотался по фойе, пока не решил, что все уже, наверное, разошлись, и только тогда вернулся в театр. В зале выключили свет, я пробирался между креслами, шаря онемевшими руками и кряхтя, когда подлокотники в темноте били меня по коленным чашечкам. Светильники в переходе гудели, я зашел в мужскую гримерку и с облегчением увидел, что она пуста. Зеркала вдоль одной стены показали мне мое отражение, к другой была придвинута стойка для костюмов, плотно забитая двумя-тремя переменами для десятка актеров. По всем поверхностям были разбросаны театральные отходы: забытая одежда, расчески и гель для волос, сломанные контурные карандаши. Я принялся стаскивать костюм, в кои-то веки не тычась локтями в остальных четверых. В обычный день я бы наслаждался роскошью простора, но сейчас еще не оправился после катастрофы во втором акте и испытывал только смутное облегчение от того, что не нужно делить гримерку с Ричардом. Я аккуратно повесил рубашку, пиджак и брюки на одну вешалку, потом убрал под стойку туфли. Моя собственная одежда валялась по всей комнате, ее, скорее всего, хватали и отбрасывали в последовавшем за пятым актом безумии, когда все торопились переодеться и уйти домой. Джинсы я нашел в углу, они лежали комком, майка висела на зеркале. Один носок прятался под столешницей, а второй так и не всплыл. Я тяжело рухнул в кресло и как раз закончил обуваться – к черту носок, – когда дверь скрипнула и открылась. – Вот ты где, – сказала Мередит. – Мы не знали, куда ты делся. Она по-прежнему была в халате. Я рискнул взглянуть на нее только разок, а потом весь сосредоточился на завязывании шнурков. – Мне просто нужно было погулять, – сказал я. – Все в порядке. Я встал и шагнул к двери, но она стояла у меня на пути, прислонившись к косяку и поджав одну ногу, как фламинго; колено идеально укладывалось в изгиб ее ступни. В ее взгляде была какая-то погруженность в себя и неуверенность, но лицо пылало, как будто злой жар не до конца выветрился. – Мередит, тебе что-нибудь нужно? – Может, развлечься. – Она смотрела на меня с полуулыбкой, дожидаясь, когда до меня дойдет. Понимание заставило меня чуть вздрогнуть, как от удара током, я попятился и отстранился от нее. – Не думаю, что это удачная мысль. – Почему нет? Казалось, она по-настоящему сбита с толку, почти раздражена – мне пришлось напомнить себе, что она прирожденная актриса. – Потому что это такая игра, в которой людям бывает больно, – сказал я. – Ричард меня сейчас не слишком заботит, но сам я в их число попасть не хочу. Она моргнула, ее раздражение схлынуло, сменившись чем-то более мягким, не таким самоуверенным. – Я не сделаю тебе больно, – сказала она. Осторожно подошла ближе, словно боялась меня спугнуть. Меня парализовало, я смотрел, как шелк струится по ее коже, словно вода. Под ключицей у нее уже наливался синяк, и я невольно подумал о руках Ричарда и о том, сколько вреда они могут причинить. – У меня есть соображения, кто может, – ответил я. – Не хочу о нем думать. В ее голосе было что-то уязвленное, саднящее, и я не сразу понял, что это – стыд. – Да, ты хочешь, чтобы тебя развлекли. – Оливер, все не совсем так. – Правда? А как? Вопрос был отчаянный. Я не знаю, зачем его задал – чтобы разубедить ее, или соблазнить, или бросить вызов; объявить, что она блефует, заставить раскрыть карты, показать мне. Возможно, все вместе. Но что у меня точно не вышло, так это разубедить ее. Она по-прежнему смотрела на меня снизу вверх, но так, как не смотрела никогда прежде, в морской глади ее глаз мерцало что-то безрассудное. – Вот так. Я почувствовал у себя на груди ее руки, теплые ладони сквозь тонкую ткань майки. Сердце мое от ее прикосновения заикнулось, и я вдруг подумал, есть ли на ней что-нибудь под халатиком. Часть меня хотела его сорвать и выяснить, другая часть – стукнуть Мередит головой о стену и вбить в нее немножко здравого смысла. Она прижалась ко мне, и ощущение ее тела опрокинуло все мои логические возражения. Мои руки двигались автоматически, без моего позволения, они поднялись к изгибу ее талии, разглаживая шелк по коже. Я вдыхал запах ее духов, сладкий, густой и соблазнительный, аромат какого-то экзотического цветка. Ее пальцы с мягкой настойчивостью надавили на мою шею сзади, притянули мое лицо к ее лицу. Кровь с новой силой застучала у меня в ушах, воображение предательски рванулось вперед. Я резко отвернулся, и кончик моего носа скользнул по щеке Мередит. Если я ее поцелую, что будет потом? Я не верил, что смогу остановиться. – Мередит, зачем ты это делаешь? – Я не мог взглянуть на нее, чтобы не уставиться на ее губы. – Хочу. Моя подавленная злость поднялась и запузырилась, как кислота. – Хочешь, – сказал я. – Почему? Потому что Джеймс к тебе не притронется, а Александру не нравятся девочки? Потому что хочешь позлить Ричарда, а я – простейший способ это сделать? – Я оттолкнул ее, мы больше не соприкасались. – Ты знаешь, какой он, когда разозлится. Ты хороша, но ты того не стоишь. Последние слова вылетели у меня изо рта, прежде чем я успел их поймать, даже прежде чем я понял, насколько они чудовищны. Пару мгновений Мередит, не двигаясь, смотрела на меня. Потом повернулась и распахнула дверь. – Знаешь, наверное, ты прав, – сказала она. – Людям бывает больно. Когда за ней захлопнулась дверь, я перенесся на два месяца назад, в первый день занятий с Гвендолин. Она была такой красивой, с ума сойти – но разве это делало другую ее часть менее реальной? Я провел рукой по лицу, меня мутило. – Какой ад, – тихо произнес я. Это было все, на что я был способен. Я собрал вещи, вскинул сумку на плечо и вышел из корпуса, злясь уже на нас обоих. Вернувшись в Замок, я на мгновение остановился у двери Мередит по дороге в Башню. В голове у меня промелькнула бродячая строчка: Смелей; не может рана быть серьезной[35]. У меня хватило ума в это не поверить. Сцена 5 На следующее утро Джеймс вытащил меня из постели в начале восьмого, на пробежку. Синяки у него на руках выцвели до гнилостно-зеленого, но рукава толстовки он опустил до запястий. К тому времени было уже достаточно холодно, чтобы это не выглядело странно. Мы часто бегали по узким тропинкам, вившимся по лесу на южной стороне озера. Воздух был холодным и резким, утро стояло пасмурное, наше дыхание вырывалось длинными белыми струями. Круг в две мили мы прошли в хорошем темпе, переговариваясь короткими рваными фразами. – Ты куда вчера делся? – спросил он. – Я не мог тебя найти после занавеса. – Не хотел сталкиваться в тесноте с Ричардом, так что переждал в фойе. – Мередит устроила тебе засаду? Я нахмурился: – Откуда ты знаешь? – Подумал, она бы могла. – Почему? – Просто она на тебя в последнее время так смотрит.