– Может быть. Но надо подождать до утра. Сейчас он в дрова. – Ну, – сказал я, – если он слишком пьян, чтобы встать, вечер еще может кончиться удачно. И тут у меня возникло странное чувство, будто что-то оборвалось внутри. Ричард, как бы пьян он ни был, никогда полностью не вырубался от алкоголя. Только становился еще, если воспользоваться словом Рен, неосторожнее. Мередит соскользнула со стола, извинилась перед своими поклонниками (их к тому времени собралось уже четверо). С поразительной уверенностью пересекла двор, склонила голову набок и сказала: – Ну разве вы двое не прелесть. Стоя так близко, да еще не в самом ясном уме, я не мог на нее не пялиться. Стильное черное платье-футляр, одно плечо голое, на втором посверкивает нитка крохотных черных бусин. В этих туфлях она была почти одного со мной роста. – Сад просто потрясающий, Мер, – сказала Рен. – Да. – Она улыбнулась, глядя на гирлянды. – Не хочу отсюда уходить. Судьба мне потерять / Двоих друзей, которых лучше нет[41]. Она подмигнула. Из-за теней – темных, сливово-фиолетовых – ее глаза почему-то казались еще зеленее. – Ты куда? – спросила Рен. – В дом, за выпивкой. – Она подняла пустой бокал. – Вам принести? Рен икнула. – По-моему, я все. – По-моему, тоже, – сказала Мередит, почти без упрека, почти по-сестрински. Она повернулась ко мне. – Оливку, Оливер? И подняла зубочистку с последней оливкой на конце. – Оставь себе, – сказал я, не сумев подавить усмешку. – Если я ее съем, получится каннибализм. Она бросила на меня такой пронизывающий взгляд, что температура у меня поднялась градусов на десять, потом скусила оливку с зубочистки и скрылась в доме. Я смотрел ей вслед и таращился на пустой дверной проем, пока не подала голос Рен: – Похоже, она не очень-то страдает. – Что? – Они с Риком решили «сделать перерыв», – сказала Рен, одной рукой изобразив в воздухе кавычки. – Я думала, ты в курсе. – Э-э… Нет. Я не знал. – Это ее идея. Он не слишком рад, но ты же знаешь, какой он, он ни за что извиняться не станет. – Рен состроила гримасу. – Если бы он просто проглотил гордость, она бы, может, и передумала. – О как. Рен зевнула, прикрыв рот тыльной стороной руки. – Сколько времени? – Не знаю, – ответил я. – Поздно. У меня у самого слегка отяжелели веки. – Я пойду узнаю. – Я не хочу знать. Она отпустила меня, оттолкнувшись, чтобы встать прямо. – Ладно, я тебе не скажу. Похлопала меня по руке, как собаку, потом заплетающимися ногами поднялась по ступенькам, прихватив двумя пальцами юбку. Пока мы говорили, двор почти опустел. Народ или возвращался в дом, или (надеялся я) расходился по домам. Я вышел на середину нашего садика и закрыл глаза. Ночной воздух был зябким, но меня это не волновало. Он успокоил мою горячую кожу, как бальзам, вымыл из легких дым, изгнал из головы бархатную тень Мередит. Открыв глаза, я с удивлением увидел между темными верхушками деревьев голубой просвет – на меня, ухмыляясь, глядел сверху белый месяц. Внезапно мне захотелось увидеть все небо целиком, и я решил пойти по тропинке к озеру. Но стоило мне шевельнуться, меня пригвоздил к месту голос Джеймса: – Отлично посвечено, Луна. Поистине Луна светит со всем изяществом[42]. Я обернулся и увидел, что он стоит позади, засунув руки в карманы. – Ты где был весь вечер? – Честно? – Да, честно. – Какое-то время выпивал, потом меня накрыло, и я смылся наверх почитать. Я рассмеялся. – Ну ты ботан! А чего опять спустился? – Ну, уже за полночь, нельзя же разочаровать Александра. – Сомневаюсь, что он сейчас вспомнит, что нам говорил. – Может, и нет. – Джеймс откинул голову, любуясь небом. – Когда его так мало, кажется, что оно от нас дальше. Какое-то время мы просто стояли, задрав головы, и молчали. Фоном глухо погромыхивал шум в Замке, как звук автомобильного двигателя вдалеке. Где-то тихо ухнула сова. Я вдруг подумал (по-моему, впервые) о том, насколько уединенно мы жили в Замке – без чужих, без вечеринок, когда другие студенты были за полмили в Холле. Только мы – всемером, и деревья, и небо, и озеро, и луна, и, конечно, Шекспир. Он жил с нами, словно восьмой сосед, старший, более мудрый товарищ, вечно вне поля зрения, но вечно в наших мыслях, будто только что вышел из комнаты. Большая мощь в поэзии небесной[43]. Электричество мягко загудело; гирлянды Мередит мигнули и погасли. Я обернулся в сумраке к Замку. Свет на кухне горел, музыку тоже было слышно, так что я предположил, что пробки не вышибло. – Интересно, что случилось. Джеймсу было недостаточно интересно, чтобы оторвать взгляд от неба. – Смотри, – сказал он. Когда огни погасли, мы увидели звезды, крошечные булавочные уколы белизны, разбросанные вокруг луны и мерцавшие, как пайетки. Одно бесценное мгновение в мире стояла совершенная тишина. Потом раздался грохот, крик, и что-то в доме разбилось. Сперва ни один из нас не шевельнулся. Мы стояли, глядя друг на друга и надеясь – молча, отчаянно, бессмысленно, – что кто-то просто уронил со стола бутылку, или поскользнулся на лестнице, или сделал еще что-то неуклюжее и невинное. Но прежде, чем мы обрели дар речи, в доме завизжали. – Ричард, – сказал я, чувствуя сердце уже в горле. – Спорю на что угодно. Мы рванулись обратно к Замку, по прямой, насколько могли. Дверь была распахнута, но проход загораживали столпившиеся на пороге. Мы с Джеймсом оттолкнули их в сторону, чтобы попасть в кухню, где стояли кольцом вокруг центра комнаты еще человек десять. Джеймс первым прорвался сквозь толпу, отпихнув двух лингвистов-второкурсников. Я был слишком пьян, чтобы оценить расстояние, и врезался в него, когда он остановился, но плотная толпа вокруг позволила нам обоим устоять на ногах. Виолончелист, который до этого разговаривал с Мередит, сидел на полу, скорчившись и прижав руку к лицу, между пальцами у него капала кровь. Филиппа присела рядом с ним на корточки, держась только на пальцах среди сверкающего битого стекла. Мередит и Рен стояли перед Ричардом, и все трое орали одновременно, их слова накладывались друг на друга, неразличимые, как музыка и смех, доносившиеся из соседней комнаты. Александр маячил в дверях за спиной у Ричарда, но он висел на Колине и был явно не в состоянии вмешаться, так что мы с Джеймсом протолкались вперед, чтобы рассудить спор. – Что случилось? – прокричал я, чтобы меня было слышно сквозь ор. – Ричард, – ответила Филиппа, злобно глянув на него через плечо. – Спустился и втащил ему. – Какого черта? С чего? – Наблюдал за двором из окна наверху. – Успокойтесь все! – велел Джеймс. Рен затихла, но Ричард и Мередит не обратили на него внимания. – Ты с резьбы слетел! – орала она. – Тебя в смирительную рубашку надо! – Может, одну на двоих поделим. – Это не шутки, твою мать! Ты мог ему зубы выбить! Парнишка на полу застонал и склонился вперед, из угла его рта висела нитка кровавой слюны. Филиппа резко поднялась и сказала: – По-моему, и выбил. Его в медпункт надо. – Я его отведу, – сказал Колин. Он прислонил Александра к дверному косяку и, обойдя Ричарда по широкой дуге, прошел через кухню. Мы с ним и с Филиппой втроем подняли виолончелиста на ноги, положили его руку на плечи Колина. Не успели они выйти, Ричард и Мередит возобновили свой скандальный матч. Мередит: Теперь ты доволен? Ричард: А ты? – Прекратите, оба! – Голос Рен взвился опасно высоко. – Просто прекратите, ладно?